Что это там стрекотала Жаклин насчет того, что ее ненаглядный господин принадлежит к свергнутому царствующему дому? Королей вроде бы только во Франции свергали, насколько знала Марья Романовна, которая классическим образованием хоть и не блистала, но все же кое-какое представление о жизни в других странах имела. Но не может же быть владелец гарема, по всем признакам турок, еще при том и французом?!
А впрочем, что известно ей о жизни в странах Востока? Там небось султаны непрестанно меняются, а у каждого несть числа детей… наложниц-то множество! И каждый сын, поди, мнит себя принцем. Наверняка и ее лиходей из таких же.
Задумавшись, Марья Романовна перестала слушать болтовню Жаклин и вздрогнула, ощутив прикосновение ее рук к своей голове. Отпрянула, будто от невесть какой пакости, но оказалось, что Жаклин пыталась нахлобучить на нее такую же крошечную шапочку, как та, что чудом держалась на ее собственных волосах, только белую.
– А это тальпок, взгляните только, истинное произведение искусства!
Надо ли упоминать, что «произведение искусства» тоже сверкало бриллиантами?
– Вы, конечно, хотите спросить, как это чудо держится на голове? – весело спросила Жаклин.
Марья Романовна ничего спрашивать не хотела, но Жаклин сие мало волновало.
– Вот сюда прикрепляется этакое кольцо, – снова назойливый блеск бриллиантов, Маша уже приустала им ослепляться, – оно и держит тальпок. Ну а для надежности можно еще и шарф накинуть. Взгляните, какая воздушная легкость, ну истинный зефир! – И Жаклин покрутила перед Машей дымчатым шарфом, усыпанным сверкающими пайетками[11]. – Как видите, одна сторона головы должна быть причесана гладко, – она показала пальчиком, унизанным перстнями, на свою голову, – а с другой стороны восточные дамы вовсю украшаются букетиками цветов, сделанными из драгоценных камней. Вот они, в этой дивной шкатулке.
Жаклин открыла один из ларчиков, которыми были уставлены многочисленные столики, и Марья Романовна увидела бутоны из жемчуга, розы из рубинов разных оттенков, жасмин из бриллиантов, нарциссы из топазов. Стебли и листья оказались сделаны из золота и зеленой эмали, и камни смотрелись на этом фоне воистину великолепно.
Марья Романовна, ей-богу, непременно восхитилась бы ими, когда была бы к сему занятию расположена. А так – посмотрела настолько безразлично, что Жаклин отложила жемчужные нити, которые, по всему вероятию, следовало вплетать в волосы, и изумленно проговорила:
– Неужто вы из тех, кого созерцание роскошных нарядов не радует?! Вы сущая монашенка, право! Ну да ничего, вот как наденете все это на себя…
– Никогда в жизни, – твердо перебила ее Марья Романовна. – Ни-ког-да!
Жаклин вытаращила глаза.
– То есть как?!
– Да вот так, – кивнула Маша, – ни к чему мне все это.
– Что же, – съехидничала Жаклин, – с утра до вечера в сорочке ходить будете? Ну, это неразумно. Да и неприлично. У всякого мужчины ваш вид вызовет единственное желание… понимаете какое?
Марья Романовна ощутила, как запылали щеки, и, поведя глазами, углядела в развале сверкающих тряпок что-то темное. Выдернула его – это оказалось черное, мерцающее, словно небо, усыпанное звездами, покрывало – и накинула на себя, скрывая обнаженные плечи.
– Ну знаете! – возмутилась Жаклин. – Мне велено уговорить вас одеться как подобает.
– В самом деле? – изобразила на лице сочувствие Марья Романовна. – И что случится, если вам это не удастся?
– Господин огорчится, а мне больше всего на свете не хочется его расстраивать. У него и так достаточно печалей, какая-то тяжкая дума вечно его томит. И я буду несчастнейшей из женщин, если принесу ему хоть малейшую досаду, – с чувством сказала Жаклин, но в ее зеленых глазах мелькнула какая-то тень… не тень ли страха?
«Не боится ли она гнева своего господина? Ну, если так, тем легче с ней будет сладить», – подумала Марья Романовна.
– Ну что ж, пожалуй, я оденусь… – начала она, а потом, увидев, какой радостью вспыхнули глаза Жаклин, докончила быстро: —…как только увижу Наташу!
– Да что вы выдумали?! – воскликнула раздосадованная француженка. – Я же сказала вам, что ее тут нет!
– А почему я должна вам верить? – пожала плечами Марья Романовна, придерживая тяжелый шелк, который так и норовил соскользнуть. – Вы ради своего господина лгали мужу, отчего бы вам и мне не солгать?
Глаза Жаклин гневно вспыхнули, ноздри раздулись, она вдруг стала похожа на рыжую кошку, но не такую, которая сладко мурлычет на коленях хозяйки, а на дикую камышовую – Марья Романовна видела однажды этих злобных тварей в заезжем балагане со зверьем…
– Ах вы так? – прошипела Жаклин. – По-доброму не хотите? Как бы вам об этом не пожалеть!
У Маши тревожно трепыхнулось сердце, но она рассудила, что, коли наши в двенадцатом году французов били весьма успешно, то и ей не след отступать, а потому храбро выпрямилась.
– Ничего, мне ведь по милости вашего господина и так есть о чем жалеть, куда же больше-то?!
Вновь недобро сверкнув глазами, Жаклин отошла к одной из арок и с силой дернула за витой шнурок, спускающийся со стены.
В глубине дальних комнат отозвалось треньканье колокольчика, потом послышались тяжелые шаги – и в комнате появилась высокая женщина, одетая в черное и до глаз закутанная в покрывало. Но и глаз оказалось вполне довольно, чтобы Марья Романовна ее узнала. Это была та самая знахарка, к которой в ночь похищения больную Машу вывели Наташа и Лушенька. Главная пособница неизвестного злодея. Как ее там звали?..
Айше, вот как!
– Comte Murat?! Да он еще и граф, каналья?! – воскликнул Казанцев, до глубины души возмущенный наглостью этого человека. Теперь стало понятно, почему в приглашении не указано воинского звания Охотникова. Мюрат хотел унизить былого врага. – Держал вас в плену, а теперь в гости зазывает – не для того ли, чтобы сквитаться с вами ударом из-за угла?
– Как можно предполагать такую подлость?! – обиженно возопил Сермяжный. – Господин сей при таком положении… немыслимо и подумать!
– Ну, напасть на меня там не нападут, несмотря на все восточное коварство, Мюрату присущее, – медленно молвил Охотников. – Как-никак нынче он при значительных чинах, прав наш постильон![12] – усмехнулся он в сторону Сермяжного, который мигом обиженно надулся при сем нарочито небрежном прозвище. – Собака тут поглубже зарыта. Либо подольют такой отравы, от которой потихоньку зачахнешь, причем ни один лекарь не разгадает причины, по коей отправился ты к праотцам, либо станут к душе подбираться, жилы сердечные вынимать. Знаю я их, Мюратовы подходцы, тонки они и коварны!
– Здесь сказано, – Казанцев быстро пробежался глазами по строкам письма, к которому вспыхнувший, словно порох, Охотников толком и не присмотрелся, конечно, – что вниманию гостей будет предложена национальная турецкая пиеса «Свадьба Карагеза». Что это означает?
Охотников пожал плечами:
– Ну, я видел как-то раз в Новочеркасске такое представление. Карагез – нечто вроде нашего Петрушки, этакий сказочно-балаганный восточный персонаж. Гротескная фигура высотой в семь-восемь дюймов[13], которая действует под аккомпанемент турецкого бубна. Обожают Карагеза особливо турки, но и вся прочая черкесня кавказская весьма жалует. Он не такая кукла, кои на руку надеваются, а марионетка, навроде тех, что представляют в балаганчике Полишинеля. Однако турецкий балаган Карагеза – это еще и театр теней, наподобие китайского. То есть кукольник стоит позади фонаря, направленного на туго натянутую ширму, и зрителям виден не сам Карагез и его соучастники по пьесе, а лишь их тени.
– Слушайте, – недоверчиво промолвил Казанцев, – я этого Мюрата представлял себе более светским и искушенным человеком, а тут получается что же? Он намерен собрать у себя изощренную публику – о размахе его приема говорит уже бумага, на которой напечатано (заметьте, напечатано типографским образом, а не написано от руки!) приглашение, – но в то же время обещается угостить своих гостей весьма непрезентабельной пищей для ума простолюдинов. Как-то у меня сие не вяжется с образом Мюрата, родственника знаменитого полководца и самого Наполеона! Я понимаю, коли устроил бы сей господин показ французского балета, ну, на худой конец, кончерто гроссо итальянских кастратов или представление английской труппы, дающей Шекспира…
– Зря вы этак пренебрежительно о Карагезе, – вкрадчиво перебил Сермяжный. – В своем роде в Турции сей персонаж значительней Гамлета для англичан. Помните, как Гамлет доверил странствующим актерам иносказательным путем донести до крупнейших персон государства важные вести, кои никто из приближенных не осмелился бы сообщить? В подобных историях порой участвует и Карагез. Рассказывают, например, что некогда Османской империей управлял некий султан, любимая супруга коего, называемая валиде, то есть главная жена, султанша, тайно терзала наследного принца, рожденного, само собой, от другой жены. Никто не решался донести султану об этих притеснениях, ведь он ни за что не поверил бы, да еще и отдал бы доносчика на расправу самой валиде. Тогда один из его советников придумал способ иносказательный и безопасный. Султан очень любил представления театра Карагеза, и я должен сказать вам, господин Казанцев, – оговорился Сермяжный, – что в Турции сей театр вовсе не сведен к уровню площадного балаганчика и презираемым зрелищем отнюдь не считается. В сераль (кстати, следует уточнить, что в Османской империи так называется не гарем, а султанский дворец, интимное же значение этому слову придали французские путешественники за то благозвучие, которым оно обладает по сравнению с резковатым на европейский слух словом «гарем») был приглашен лучший импресарио со своими куклами, причем некоторых из них изготовили нарочно для такого случая. В представлении изображался некий султан – совершенно, конечно, иносказательный, сказочный, – который женился на невольнице и сделал ее султаншей. Она же, низменным страстям подчиняясь, жестоко мучила наследника престола и в конце концов отдала приказ его тайно умертвить, а потом начала подбираться и к самому султану, желая отравить его и посадить на трон своего сына… Тот правитель, не кукольный, а реальный, был отнюдь не дурак и намек понял. Он послал за юным наследником своим, расспросил его, увидел на теле следы жестокого обращения и получил от принца признание обо всех перенесенных им страданиях. Избыточно осмелевшую султаншу упрятали по старому обычаю в мешок и бросили в море. Все разрешилось к общему удовольствию!