– А как ты узнал?
– Про Крысу?
– Ну да.
– А на станции.
Красавчик шире раскрыл глаза.
– Сашку-Барина встретил, – пояснил Митька как-то нехотя. – Он мне и сказал. Замели ее, когда она фартовое покупала. Сашка говорит, что пауки давно за ней следили.
Узнали как-то про ребятишек ейных. Говорят, у нее и краденые ребята были…
Митька остановился и бросил на приятеля хмурый взгляд.
– Ты тоже краденый, – угрюмо добавил Митька.
– Я краденый? Мишка даже привскочил.
Шманала продолжал лениво, точно не замечая движения приятеля.
– И ты краденый и Сонька Горбатая… А Сашка-Барин звал меня работать с собой в Финляндию, – переменил Митька тему разговора, которая, по-видимому, мало нравилась ему.
Заявления этого было достаточно, чтобы направить мысли Красавчика в другую сторону. Сразу тревога засветилась во взоре Мишки.
– Звал?
– Звал: «Мы с тобой, говорит, много дел натворим. Ты, говорит, такой, какого мне надо…»
– Ну, а ты?
– Я сказал, что не пойду.
Красавчик вздохнул облегченно и любовно поглядел на друга.
– Так и сказал, Митя?
– Да. Что я не могу один, что ли, работать?
Митька отвел взгляд в угол пещеры, точно смутился чего-то. После истории с портсигаром художника Шманала почувствовал себя очень скверно. Он ничего не говорил Мишке, но в душе его совершался мучительный переворот. Ему почему-то вдруг опротивело ремесло, которым он так гордился. И это мучило, угнетало его. Ни словом не обмолвился он о том, что предложение Сашки, которым бы он гордился два месяца тому назад, теперь вызывало в нем какое-то странное брезгливое чувство.
Весь вечер Митька был хмур, подавлен чем-то и почти не разговаривал. Красавчик, несколько раз заговаривал с ним о Крысе, неизменно сводя разговор на волнующую его тему о том, что он – «краденый». Но Митька не поддерживал разговора и хмурился еще больше, точно беседы эти были ему крайне неприятны. Красавчик не мог понять, что творится с другом. Пытался он развеселить приятеля, но ничто не помогало.
Улеглись спать рано, но заснуть не могли. Митька хоть и притворялся спящим, но чуткое ухо Красавчика улавливало в тишине кое-какие звуки, говорившие о том, то Митьке не спится. Он ворочался на своем ложе, и, как показалось Мишке, даже вздыхал.
Красавчика тревожило состояние друга. Несколько раз хотелось ему подойти к Митьке, расспросить его, утешить, если можно было. Он чувствовал, что Митьку мучает что-то, и мучился за него. Однако расспросить приятеля не решался: Митька не любил, когда приставали к нему с учас тием.
Совсем стемнело в пещере. Только сквозь просветы кустов мутнел бледный сумрак белой ночи. Из лесу доносились ночные шелесты и шумы.
– Миша! – раздался вдруг в пещере тихий оклик. В нем слышалась нежность и глухая тоска.
Мишка встрепенулся.
– Что, Митя?
Молчание. Охваченный странным волнение, Мишка болезненно-чутко прислушался, но Митька молчал.
– Что, Митя? – снова спросил он, и от волнения голос его задрожал.
– Поди ко мне…
Одним прыжком Красавчик переселился на постель друга. Его встретили две горячие руки и обняли словно невзначай.
– Мишка, – раздалось шепотом, почти над самым ухом, – ты не уйдешь от меня?
Это было сказано с такой непривычной для Митьки тревогой и тоской, что у Мишки невольно прошибло слезу. Он прижался к другу и почти не осознавая, что делает, обвил его шею рукой. Митька не сопротивлялся.
– Митя, да что ты?! Что ты говоришь? Зачем? Как же я могу, – взволнованно заговорил Красавчик. – Как же я могу уйти от тебя?.. Мы всегда вместе будем…
– Мало ли что может случиться, – уклончиво заметил Митька. – Вот ты краденый, – помолчав немного, добавил он, и по тону, каким говорилось это, видно было, что Митька решил высказать все самое главное, что волновало и тревожило его: – ты краденый и у тебя могут найтись мать с отцом… Ну, – голос снова дрогнул, – тогда ты и уйдешь от меня… Тогда…
– Нет, Митя! – горячо прервал Мишка, крепче сжимая шею приятеля. – Ей-богу, не уйду… Вот тебе крест…
И Мишка торопливо перекрестился левой рукой, правую он не решился отнять от шеи друга.
– Ну, спасибо…
Точно тяжесть какая-то свалилась с Митькиной души. Мишка почувствовал, что руки Шманалы слегка прижали его стан. Это была единственная ласка, на которую решился Митька. Как бы ни незначительна она была, но душа Красавчика наполнилась ликованием. Он плотнее прижался к другу, но Митька нежно отстранил его.
– Пора спать, Миша.
Было похоже, что Митька устыдился своей слабости.
Митька осиротел
Больше недели прошло, не внеся ничего особенного в жизнь друзей. Красавчик ежедневно посещал художника, и тот уже успел написать его в нескольких позах. Митька обычно сопровождал друга в поселок, потом возвращался к озеру или бродил по лесу, поджидая приятеля. Два-три часа, что приходилось ему проводить в одиночестве, тянулись как-то чересчур медленно, и Митька удивлялся даже, как ухитрился он в прошлом году прожить в одиночестве целых два месяца.
В первые дни, проводив друга, он направлялся на станцию, где и просиживал пару часов, не особенно скучая. На станции постоянно толкался народ, приходили и уходили поезда, внося некоторое оживление. Время проходило почти незаметно. Но в конце концов оказалось, что посещать станцию было далеко небезопасно, и Митьке пришлось отказаться от этого развлечения.
Сидел как-то Митька на скамейке возле входа в буфет и от нечего делать следил за резвящимися ребятишками. Двое мальчуганов бегали взапуски по платформе, наполняя знойный сонный воздух визгом и гамом. Рядом с Митькой сидела толстая сонная няня, по временам кричавшая сердитым голосом на детей по-немецки. Митька не понимал ее и только по тону догадывался, что она запрещает что-то ребятишкам, но те мало обращали на нее внимания, и это, главным образом, забавляло Митьку. Он посмеивался про себя и мысленно поощрял шалунов:
«Так… так… подальше ее пошли…»
Из буфета вышел высокий плотный господин в светло-сером пальто и котелке на голове. Мальчики мигом прекратили возню и подбежали к скамейке. Толстая нянька начала что-то быстро говорить господину, указывая поминутно на ребятишек, сразу притихших и виновато потупившихся.
«Жалуется, подлая, – подумал Митька. – А это отец, должно быть…»
Тут заговорил по-немецки же незнакомец, очевидно, браня шалунов. Голос показался Митьке странно знакомым, и он внимательно присмотрелся к незнакомцу.
Тот стоял спиною к нему, но тем не менее плотная фигура казалась знакомой. Митька напряг память, силясь припомнить, где ему приходилось слышать этот голос и видеть эту солидную фигуру. Долго думать не пришлось. Незнакомец повернулся и Митька почувствовал трепет: это был сыщик Жмых, как его прозвали в темном мире, с которым Митьке не раз приходилось сталкиваться. Жмых хорошо знал Митьку, и юный бродяга почувствовал себя замечательно скверно, точно его вдруг посадили на иголки.
Взгляд сыщика рассеянно скользнул по Митькиной фигуре…
«Узнает, узнает!» – задрожал Шманала, стараясь в то же время ничем не выдать своего волнения.
Холодные серые глаза Жмыха отразили легкое изумление и внимательнее пригляделись к мальчику.
«Узнал!»
Сердце сильно застучало в груди у Митьки.
Он не сомневался, что Жмых знает о побеге из тюрьмы: этот сыщик всегда особенно интересовался Митькиной особой. Между юным карманником и опытным сыщиком даже было нечто вроде состязания, и Митька не раз дурачил Жмыха, чего тот не мог ему простить. Не было сомнения, что теперь Жмых не упустит случая отомстить. Времени нельзя было терять.
Митька и вида не подал, что узнал сыщика. С самым равнодушным видом поднялся он со скамьи и пошел не торопясь по платформе. Нужно только обогнуть станционное здание и тогда задать тягу. Не оглядываясь, Митька чувствовал, что Жмых следовал за ним, и еле сдерживал себя, чтобы не броситься бежать со всех ног, что было бы равносильно гибели: по одному знаку Жмыха его задержали бы.
Впереди показался поезд. Сторож ударил в колокол. На платформу вышел начальник станции и следом за ним жандарм. Это ухудшало положение, так как Митька внезапно очутился между двух огней. Он видел, как жандарм поглядел сперва на сыщика, а потом на него, и ему стало ясно, что Жмых подал знак. Положение становилось безвыходным.
Несколько мгновений мозг Митьки отчаянно работал. Он окинул взглядом перрон, подходивший поезд, и вдруг его осенила безум но смелая мысль… Лишь бы поезд подоспел вовремя!
Поезд был всего в нескольких саженях. Митька чувствовал, что через секунду Жмых схватит его, и ускорил шаг. Жандарм шагнул ему наперерез.
Рука Жмыха коснулась плеча. Митька видел, что и жандарм сделал торопливое движение. Он отчаянно рванулся, прыгнул и перелетел через рельсы, почти под буферами паровоза. Крик ужаса раздался позади и мгновенно потонул в грохоте колес поезда. Живая стена замедляющих бег вагонов отделила Митьку от преследователей.
Через минуту он уже был вне опасности.
– Меня вздумал ловить, рыжий черт! – бормотал он, пробираясь пустынным закоулком. – Как бы не так!
Радость за счастливое избавление и гордость наполняла его душу. Он вспомнил попутно случай, когда Жмых был так же ловко одурачен им, как и сегодня, и рассмеялся.
– Сыщик тоже! – презрительно протянул он и даже сплюнул.
Холодком обдало воспоминание о поезде, который мог ведь и задавить… Митька содрогнулся…
«Что бы тогда Красавчик делал?» – подумалось. Митька постарался отогнать эту мысль и представить себе лица сыщика и жандарма в тот момент, когда поезд отрезал его от них… снова стало смешно.
«Крикнул-то Жмых!.. А тот ругался верно здорово…» И опять Митька расхохотался во все горло.
«А на станцию-то теперь больше не сходишь, – подумал он в эту минуту. – Верно, Жмых живет здесь и теперь поднимет историю».
Митька не ошибался. В то время, когда гордый и довольный своим подвигом, шел он через поселок, Жмых беседовал с жандармом. Жандарм сообщил ему, что часто видел Митьку на станции, и это навело сыщика на некоторые размышления. Занятый Митькой Жмых даже пропустил поезд, на котором собирался ехать в Петербург вместе с женой и детьми. Зато его, видимо, удовлетворила беседа с жандармом.