Шахматова быстро написала рецепт и вручила его Борскому. Тот позвонил.
– Наше знакомство завязалось довольно странно, – задумчиво глядя на больного, сказала Шахматова, когда лакей ушел, захватив рецепт.
Она подробно описала художнику свою встречу с Мишкой и Митькой и затем их посещение ее на следующий день.
– Они должны были уйти в Сестрорецк, и мне странным кажется, что Миша здесь… Очень странно… Может быть, они наврали мне тогда?
Она задумчиво покачала головой. Борский пожал печами.
– Кажется, что и мне Миша лгал, – заметил он. – Этого мальчика положительно окутывает тайна. Вот послушайте…
Мишка снова начал бредить… Он стонал, и несвязные обрывки фраз перемешивались со стонами.
И художник и врач прислушались.
Опять Красавчик бредил тюрьмой, кражей… Потом нежно заговорил с кем-то. Имя Митьки несколько раз сорвалось с его губ.
Анна Иосифовна переменилась в лице.
– Леонид Аполлонович, не может быть, чтобы это был тот мальчик! – воскликнула она.
– Убежавший из тюрьмы? – подхватил Борский. – Вы, значит, тоже слышали эту историю? Конечно, не может быть… Я сам подумал было, но теперь вспомнил, что случай имел место утром в те часы, когда Миша позировал мне.
– Может быть тот, его товарищ?
– Может быть… – Но что мне делать с этим?
Анна Иосифовна недоумевающе посмотрела на художника.
– То есть как что делать? Его нужно лечить, за ним нужен хороший уход. Перевозить его сейчас никуда нельзя и потом, неужели вы, Леонид Аполлонович, не хотите его оставить у себя на время болезни?
Борский сконфузился слегка.
– Вы не так меня поняли. Само собой разумеется, что он останется у меня. Я спросил у вас совета о том, как бы разыскать его родных, если они у него имеются. Ведь я его встретил просто в лесу и ничего не знаю о нем.
Анна Иосифовна поднялась со стула:
– В этом отношении я не могу вам помочь…
Мишка снова заметался по дивану, Шахматова подошла к нему.
– Господи, каким знакомым кажется мне его лицо, – проговорила она. – Где я могла раньше видеть его?.. Право, не могу вспомнить. Только кажется, что давно когда-то я видела это лицо… Странно…
Она задумалась, точно силясь вырвать из глубины прошлого какое-то воспоминание. Художник улыбаясь посмотрел на нее.
– Мальчику лет одиннадцать, – заметил он, – а вы выглядите так, будто перебираете в памяти факты, случившиеся лет двадцать тому назад.
Анна Иосифовна засмеялась.
– Правда. Я роюсь в довольно отдаленных временах. Но даю вам слово, что мальчик напоминает мне кого-то.
– Возможно, – согласился Борский. – Мальчик этот не совсем обыкновенный. Вы не обратили внимания на его родимое пятно?
– Родимое пятно? – Шахматова с интересом взглянула на художника. – Разве оно такое странное?
– И даже очень. Прямо точно бабочка…
– Бабочка!
Краска вдруг сбежала с лица Анны Иосифовны.
От волнения она опустилась на край дивана. Художник переполошился.
– Что с вами, Анна Иосифовна? Ради Бога, вам дурно?
– Нет… Ничего… Покажите мне пятно, где оно?
Борский не мог понять странного волнения, овладевшего Шахматовой. Пожав плечами, он отвернул рукав Мишкиной сорочки и показал родимое пятно. Шахматова низко склонилась над ним и, казалось, не могла оторваться от странного знака, которым природа отметила Красавчика.
Когда, наконец, она подняла голову, на лице ее были красные пятна, губы дрожали от сильного волнения и слезы сверкали на ресницах.
– Анна Иосифовна! Что с вами?
– Ничего, – улыбнулась Шахматова, – я разволновалась, как подобает женщине но не врачу. Это пройдет сейчас… Господи, какое счастье!
Художник недоумевал. Ему непонятно было волнение Шахматовой, он не мог объяснить, почему это глаза Анны Иосифовны сияли радостью, несмотря на слезы, хотя и догадывался смутно, что всему тому причина, – родимое пятно Красавчика. Все это было в высшей степени странно, и любопытство начинало донимать Борского. Однако он удержался от расспросов, боясь сделать неловкость.
– Дорогой Леонид Аполлонович, – заметила Шахматова недоумение художника. – Это прямо чудо, чудо совершилось. Боже мой, как это я не могла узнать мальчика, когда он как две капли воды похож на нее… Она была точь-в-точь такая же девочкой… Ах, да, – улыбнулась она, – ведь вы ничего не знаете еще… Простите меня – я страшно разволновалась. Дайте мне, пожалуйста, глоток воды, и я все расскажу вам. Это сын моей подруги детства ни больше ни меньше, – отпивая воды из стакана, поданного художником, начала Анна Иосифовна. – Это целый роман, очень печальный роман. Моя подруга потеряла сына, вернее, он был похищен у нее больше девяти лет тому назад… Это было в Одессе. Несчастная мать до сих пор неутешна… До сих пор она ищет бесплодно своего ребенка. Не далее, как месяц тому назад, я получила от нее письмо, в котором она писала, что никаких следов ее Володи не обнаружено. Она очень богатая особа, и сколько средств потратила на поиски, но все напрасно… Теперь вы можете понять мою радость, мое волнение, когда я узнала в этом мальчике исчезнувшего сына моей подруги. И зовут его не Миша, а Володя… Фамилия его Струйский… Он внук сенатора Струйского… Отец его умер три года тому назад. Говорят, что похищение единственного сына подорвало его здоровье.
Это был ряд самых необыкновенных сообщений. Борский не мог в себя прийти от неожиданности. Господи! Думал ли он когда-нибудь, что модель его окажется внуком важного сановника! Это было и невероятно и забавно. Он засмеялся.
– Я рад за Мишу то есть за Володю, вымолвил он, – и искренно желаю, чтобы все это вышло так, как вы говорите. Но не ошиблись ли вы, Анна Иосифовна?
– Нет, я не ошиблась, я не могу ошибиться… А вы просто злой скептик, да еще неучтивый… Ну да я не буду больше с вами разговаривать… Спешу домой и сейчас же напишу письмо в Харьков (она теперь в Харькове). Господи, сколько радости у нее будет!.. До свидания! Вечером я опять зайду. Смотрите, берегите мальчика… Впрочем, с завтрашнего дня я сама превращусь в его сиделку. Да, чуть не забыла на радостях: переместите вы его в другую комнату. Здесь слишком много света, и потом отвратительно пахнет красками.
– Все будет исполнено, – иронически поклонился Борский. – Мы из сил выбьемся, ухаживая за больным… ведь внук сенатора, – авось поможет карьеру сделать… Не шутка! Какая досада, что я не чиновник!
И Борский весело рассмеялся. Смехом ответила ему и Шахматова, скрываясь за дверью. Борский пошел проводить ее.
ТелеграммаЗаключение
Анна Иосифовна не пожалела трудов, и благодаря ее стараниям Красавчик начал поправляться. Болезнь была тяжелая, в течение десяти дней жизнь мальчика висела на волоске, и Шахматова почти не отходила от его постели. Она сильно волновалась.
– Боже мой, – говорила она Борскому, – подумайте только, что будет, если он умрет! Бедная мать! Она с ума сойдет. Найти сына и потерять его уже безвозвратно! Нет. Я не могу допустить этого, и Бог не может быть таким несправедливым, чтобы разбить сердце бедной матери. Да вот, кстати, почему-то от нее нет вестей. Странно в высшей степени.
Добрая женщина беспокоилась, не получая ответа на свое письмо. В нем она подробно описала все приметы мальчика и обстоятельства, при которых нашла его. Она умолчала только о серьезном положении больного, чтобы не беспокоить напрасно мать.
Красавчик меж тем начал поправляться. Когда впервые он пришел в себя, то был страшно удивлен необыкновенной обстановкой, в которой очутился. Удивление, впрочем, было мимолетным, так как сознание еще было утомлено болезнью. Думать ни и чем не хотелось, какая-то лень овладела мозгом. Он только кинул изумленный взгляд по сторонам и тотчас же закрыл глаза… Сквозь сон он слышал какой-то шорох у изголовья, кто-то склонился над ним, обдав приятным запахом цветов, и чей-то тихий голос прозвучал далекой музыкой:
– Слава Богу! Опасность миновала.
Все это было точно во сне. Когда Красавчик снова проснулся, он был убежден, что это был сон. Проснулся он ночью. В комнате было темно, и Мишка вообразил, что он в пещере, лежит на своей постели, а в противоположном углу спит Митька.
– Митя! – позвал он и удивился собственному голосу, такой он был слабый.
Потом попробовал поднять руку и снова пришлось удивиться: рука была точно свинцом налита и еле шевелилась.
– Митя! – снова позвал он.
У изголовья шевельнулся кто-то. Слабый свет ночника скользнул по ширме, и прямо над головой Красавчика склонилось чье-то лицо. Это его озадачило.
– Где я? – спросил он недоумевая.
– Ты болен, мой мальчик, – ответил ласковый женский голос, – и тебя здесь лечат. Теперь ты уже поправляешься и тебе нужно побольше спать и нельзя разговаривать. Постарайся уснуть, милый…
Голос показался Мишке знакомым. Где-то он его слышал? Он попытался напрячь память, но она отказывалась работать… клонило ко сну…
«Завтра подумаю», – решил Красавчик, опять смыкая глаза.
С этой ночи выздоровление Мишки пошло вперед быстрым темпом. Спустя неделю, ему было позволено уже вставать с кровати.
Мишка чувствовал себя неловко по отношению к Борскому и Шахматовой. Первая встреча с Анной Иосифовной привела его в замешательство. Он вспомнил всю ложь, которую придумал тогда для нее Митька, и покраснел даже, встретившись с ласковым взглядом Шахматовой. Она поняла, в чем дело, и само собой, разумеется, постаралась и вида не подать, что заметила его состояние.
Анна Иосифовна ухаживала за ним, а художник часто навещал его. Он приходил, садился возле постели и развлекал Мишку, рассказывая ему забавные вещи. Он прекрасно умел развлекать, слишком прекрасно, так даже, что Шахматова иногда прерывала эти развлечения, находя их вредными больному.
Мишке не доставало только Митьки. Если бы Митька мог приходить к нему, то он чувствовал бы себя совершенно счастливым.
Но Митька не приходил, и незаметно тоска стала прокрадываться в Мишкину душу. Это заметила Шахматова.