Почти невероятно, что точно такое же событие повторилось в том же городе через шесть лет.
Во время первого расследования химик подтвердил, что он выделил физостигмин с помощью спирта и потом очистил его эфиром. После наблюдения за различными изменениями цвета, вызванными каустической содой, хлороформом и разнообразными растворами серной кислоты, он сделал укол этого вещества, соединенного с несколькими каплями эфирного раствора, под кожу лягушки, которая вскоре умерла.
Мне нет необходимости идти на такие крайности. На самом деле я питаю нежные чувства к лягушкам и предпочла бы найти более гуманный способ.
Ответ был у меня под рукой.
Тот самый реактив Драгендорфа, который я отвергла в тесте на кофеин, станет идеальным способом обнаружить присутствие другого алкалоида, то бишь физостигмина.
Чтобы освежить память, я достала пухлый томик «Химических таблиц» из коллекции дядюшки Тара и вскоре нашла то, что искала.
Реагент Драгендорфа можно получить, соединив два раствора – А и В.
А готовится путем растворения двух граммов нитрата висмута в одной унции ледяной уксусной кислоты и трех с половиной унциях воды, а В еще проще: полторы унции йодида калия в трех с половиной унциях поды.
Искомый реактив получается соединением равных частей растворов А и В с двойным количеством ледяной уксусной кислоты в сочетании с водой один к десяти.
Я все это сделала – и вуаля, как всегда говорит миссис Мюллет, которая провела медовый месяц во Франции. Вот мой реактив Драгендорфа.
Все, что нужно, – это капнуть его в свежую порцию настойки, полученную из более крупных зерен.
Пока осадок сох в чашке Петри, я наблюдала, как он постепенно начинает превращаться в стекленеющую хрупкую массу – вероятно, первый признак кристаллического алкалоида.
Никогда в истории человечества время не шло так медленно. Меня искушал соблазн ускорить процесс, подогрев осадок над огнем, хотя я знала, что это уничтожит искомый алкалоид.
Предвкушение результата химического эксперимента – верный признак любителя. Я это прекрасно знаю. Настоящие профессионалы бесстрастно ждут, пока доказательства не появятся перед их глазами, носом и ушами.
– Терпение превыше всего, – сказал тихий голос где-то в глубинах моего сознания.
И я знаю, что это правда. На самом деле я записала эти слова на полях своего блокнота. Попозже я позаимствую каллиграфический набор у Даффи и воспроизведу их на открытке и в рамке повешу на видном месте.
Не успела я опомниться, как осадок высох. Через несколько ударов сердца все станет явным.
Подрагивающими руками я взяла пипетку и погрузила в реагент Драгендорфа.
Капнула раствор на высохший осадок.
Сначала… ничего. А потом… Как солнце прокладывает себе путь по восточному горизонту, так и вещество в чашке Петри начало резко менять цвет: розовый, оранжевый и, наконец, глубокий красный.
Физостигмин. Калабарские бобы.
Кто-то насыпал эти ядовитые зерна в кофемолку миссис Прилл.
Не могу дождаться, чтобы рассказать Доггеру.
Но уже слишком поздно. Ему нужно отдохнуть. И по здравому размышлению мне тоже.
Я выключила свет и отправилась в спальню. Села на край кровати, перебирая в памяти события сумасшедшего дня.
Но не успела я добраться до лондонской железной дороги «Некрополис», как сон обрушился на меня наковальней, и до утра я не пошевелилась.
8
Кто-то колотил в дверь моей спальни.
– Флавия! Проснись! Проснись! И пой как птица! Вставай и сияй!
– Убирайся прочь, – пробормотала я, засовывая голову под подушку.
Но эта маленькая дрянь не сдавалась так легко. Как все великие мучители, Ундина научилась приберегать худшее напоследок.
– Давай же, Флавия! Подъем! Ату! Тебе звонят по телефону!
Ее голос вонзался мне в утомленные уши даже сквозь гусиный пух.
По телефону? – подумала я. Кто будет звонить в такую рань? Я бросила взгляд на часы: начало девятого.
– Телефон, Флавия! Думаю, это сборщики мусора. Хотят забрать тебя через десять минут.
За этим последовал крайне отвратительный гортанный хохот: Ундина смеялась над своей шуточкой.
– Вставай же, Флавия. С тобой хочет поговорить миссис Ричардсон. Я сказала ей, что ты проснулась.
Синтия Ричардсон – жена викария. Что ей нужно? Случилось что-то ужасное?
– Скажи ей, что я буду через минуту, – проворчала я, выползая из кровати и облачаясь в старый отцовский халат.
И на секунду отец вернулся. На миг я снова оказалась в его теплых объятиях.
Не то чтобы это когда-либо случалось в реальной жизни. Мы, де Люсы, слишком сдержанны, чтобы позволить себе такую фамильярность.
Миг прошел, и я была этому рада. Я слетела вниз по ступенькам и скользнула в кабинку под лестницей.
– Флавия у телефона, – сказала я, поднимая трубку, которую Ундина оставила болтаться, словно древесную змею.
– Флавия, милочка, – заговорила Синтия, – прости, что беспокою тебя в столь ранний час, но это срочно.
Я обратилась в слух. Единственное, что интересует меня почти так же, как яды, – это непредвиденные ситуации.
– Я в крайнем смятении, – продолжила Синтия, и по ее тону я поняла, что она не преувеличивает.
– Чем могу помочь? – спросила я, как учат делать англикан, хотя наша семья принадлежит римско-католической церкви, с тех пор как святой Петр был моряком.
– Возможно, ты помнишь, что на этой неделе у Денвина приходское собрание. Приедут толпы молодых людей, и нам нужно где-то их разместить.
– Припоминаю с прошлого года, – сказала я. – Это был сумасшедший дом.
– О да, – согласилась Синтия, – я совершенно забыла, что мы еще ожидаем миссионеров, и для всех просто нет места.
И она добавила: «Кроме того, неправильно заставлять дорогих леди терпеть…»
Общество хулиганов, чуть не сказала я, но придержала язык. Может быть, хулиганы – слишком резкое слово, но нельзя отрицать, что хозяин, принимающий студентов-теологов, иногда может быть слишком полон духом святым.
– Шум и возню, – сказала я, снимая ее с крючка.
– Именно так, – подтвердила Синтия. – Спасибо, Флавия. А теперь насчет комнат…
– Да? – спросила я. Знаю, куда она клонит, и не уверена, что мне это нравится.
– Букшоу ведь очень большой, не так ли? Намного больше домика викария, где мы все время крутимся друг у друга под ногами. Я подумала, что если ты будешь так милостива…
Последнее слово повисло в воздухе. Милостива, удивилась я. Как член королевской семьи?
Хотя сейчас Букшоу целиком и полностью принадлежит мне, это не значит, что я могу распахивать двери и впускать сюда кого попало. Надо, например, посоветоваться с Доггером. Неправильно взваливать на него дополнительные обязанности. Я точно знаю его потребность в…
– Флавия? Ты здесь, милочка?
– Да, – ответила я. – Просто задумалась.
– Если ты беспокоишься о Доггере и миссис Мюллет, то не забивай этим голову. Дорис и Арделла привыкли заботиться о себе в самых суровых обстоятельствах. Они только что вернулись из Африки. – Ее голос упал до конфиденциального шепота. – Они обе были с доктором Швейцером в Ламбарене. Несмотря на то что он лютеранин, мне дали понять, что все прошло гладко.
Разумеется, я слышала об Альберте Швейцере. А кто нет? Его больница во французской Экваториальной Африке регулярно появлялась в иллюстрированных журналах, известных красочными изображениями бедняков, страдающих от самых ужасных болезней.
Я также вспомнила, что, поскольку он тоже органист, Фели держит на стене своей спальни большую фотографию дражайшего доктора, вырезанную из газеты и вставленную в рамку: очаровательное фото доктора Швейцера в вагоне поезда, играющего на имитации органной клавиатуры, которую сделали специально для него.
Жаль, что сейчас Фели в матримониальном дурмане. Она бы с удовольствием поболтала с Дорис и Арделлой.
– Флавия? Ты здесь, милочка?
– Да.
Я позволила молчанию затянуться. Если я буду держать паузу достаточно долго. Синтия почувствует мое нежелание.
– Значит, все улажено? Я пришлю их к тебе сразу после завтрака. Уверена, что они не доставят хлопот.
Я потеряла дар речи.
– Да, Флавия…
– Да? – переспросила я, задыхаясь.
– Спасибо. Ты молодчина.
И она повесила трубку.
Я подумывала о том, чтобы начать биться головой о стену, когда в кабинке послышался странный голос. Хотя трудно было определить, откуда он доносится, он как будто сочился в щель под дверью.
– Флавия! – раздался гулкий скрежет. – Это твоя совесть.
Разумеется, это была Ундина.
– Убирайся, – сказала я.
– Как тебе не стыдно. – Голос превратился в раздражительное нытье. – Ты обещала купить бутылку имбирного пива своей несчастной достойной кузине Ундине.
Это правда, обещала. Пытаясь уговорить ее засунуть белую мышь, купленную в магазине Вулворта, в сумку тетушки Фелисити, я дала необдуманное обещание.
– Бога ради, Ундина, – сказала я, – магазины еще закрыты. Дай мне позавтракать.
– Миссис Мюллет скормила твою селедку кошке, – прошептал голос с неожиданной угрозой.
Хотя у нас не было кошки, в интонации Ундины было что-то непонятное, от чего у меня костный мозг застыл – ледяное дуновение из арктических пустынь. Возможно ли, чтобы она унаследовала от своей покойной матери Лены затаенное зло?
От такого семейного проклятия нет спасения.
– Хорошо, совесть, – сказала я громко. – Скажи моей бедной достойной кузине Ундине, чтобы она собиралась. Мы пойдем, как только я съем кусочек тоста.
Снаружи моя совесть дико захихикала и поскакала прочь с воплями «Йеху!».
Меня ждет тот еще денек. Я уверена.
Мы с Ундиной ехали в деревню на моем верном велосипеде «Глэдис». Стоя, я крутила педали изо всех сил, а Ундина сидела сзади и цеплялась за мои плечи, свесив ноги по бокам и то ли пела, то ли орала во всю мощь своих легких:
Нелли проглотила нынче за обедом