Два десятка устриц, джем за ними следом.
В рот отправлен тортик, жареный судак…
Встрепенулась Нелли: что-то здесь не так.
– Где ты этого набралась? – крикнула я через плечо.
– В Сингапуре. Ибу часто пела мне ее на ночь. – И она добавила: Когда я была ребенком.
Ибу – это «мама» по-малайски, вспомнила я. Так Ундина называла Лену, до того как эта жуткая…
– Ибу узнала ее от оззи, – прокричала Ундина. – От австралийских солдат. В Сингапуре их были толпы. Они научили ее своим лучшим песням.
Подкатили к горлу —
Результат обеда! —
Два десятка устриц,
Джем за ними следом,
Тортик злополучный,
Жареный судак…
Тут смекнула Нелли, что же с ней не так!
Шепотом я извинилась перед «Глэдис», слишком утонченном, чтобы слушать такие тошнотворные песни. Я похлопала его по рулю и прошептала: «И это пройдет».
– Кто-то съехал в кювет! – завопила Ундина мне прямо в ухо, указывая на дорогу, где на обочине на боку лежала машина.
Я нажала на тормоза «Глэдис», и мы остановились.
Две женщины склонились над капотом машины. Несмотря на кошачьи вопли Ундины, они не заметили нашего приближения.
– Здравствуйте! – крикнула я. – Все в порядке?
Когда более высокая женщина повернулась, я увидела, что у нее в руках домкрат. Ладонью она прикрыла глаза от утреннего солнца, чтобы лучше рассмотреть меня.
– Трехколесный морган F-4, – констатировала Ундина за моей спиной. – Тридцать шесть лошадей, двигатель с боковым расположением клапанов.
Меня раздражает, когда кто-то младше возрастом знает то, чего не знаю я.
– Потрясающе, – сказала я. Хотя я плохо знакома с этой моделью, я узнала в ней старую развалюху, которую держит в гараже Берт Арчер и время от времени сдает в аренду туристам. Наполовину автомобиль, наполовину мотоцикл, он напоминает огромного зеленого кузнечика, потерявшего заднюю ногу в смертельной схватке.
Наконец женщина рассмотрела меня.
– О, только взгляни, Арделла, – радостно сказала она спутнице, отсоединявшей насос от передней шины. – На наши молитвы ответили.
Арделла подняла голову, и лучше бы она этого не делала. Выражаясь милосердно, у нее было такое лицо, которое одним своим видом могло обратить в христианство африканцев из Экваториальной Африки, поразить их своим божественным оружием. Ее лицо не просто покрывали пятна, оно было, так сказать, в горошек.
– Вы живете поблизости? – спросило привидение.
– Да, – сказала я. Меня научили быть осторожной с незнакомцами.
– Мы ехали в поместье под названием Букшоу, когда у нас спустила шина. Мы поменяли колесо, но теперь чертова штука не заводится. Это раздражает. Сводит с ума.
– Гм-м-м! – протянула Ундина. Она слезла с велосипеда, подошла к автомобилю, забралась в кабину – не знаю, как иначе это назвать, – и начала возиться с рукоятками.
– Ундина! – воскликнула я, но она меня проигнорировала. Она повернула зажигание и пыталась завести двигатель.
– Ундина!
– Не беспокойтесь, – сказала мне Арделла. – Эта штука умерла.
Я сделала вывод, что это Арделла, поскольку ее спутница так ее назвала.
– Потому что вы ее затопили, – с хриплым смешком объявила Ундина. – Надо было опустить заслонку.
Она что-то передвинула на панели управления и снова нажала зажигание.
С радостным «р-р-р» двигатель зафырчал. Обе женщины захлопали, когда Ундина несколько раз резко нажала на дроссельную заслонку, потом выпрыгнула на траву, закрыла дверь и изобразила глубокий театральный реверанс.
– Приятно познакомиться, – сказала Дорис, протягивая руку. – Меня зовут мисс Персмейкер, а это моя подруга мисс Стоунбрук.
Было очевидно, что в силу моего возраста она хочет сохранять официальный тон.
– Приятно познакомиться, мисс Персмейкер и мисс Стоунбрук. Я мисс де Люс. А это моя кузина мисс де Люс-младшая.
Ундина присвистнула в ответ на мою шуточку и сказала им, оскалив зубы в усмешке:
– Но вы можете обращаться ко мне Липучка. Меня так называют, потому что я ужасно настойчивый человек.
Мы все обменялись неловкими рукопожатиями, после каждого из которых Ундина вытирала руки о юбку.
– Должно быть, вы миссионеры, – предположила я. – Синтия Ричардсон предупредила нас, что вы приедете.
– А, – сказала мисс Персмейкер. – Значит, вы та самая мисс де Люс. Флавия, полагаю. Нам дали понять, что вы желаете предоставить нам кров. Хотите быть доброй самаритянкой, так сказать. Ха-ха!
– Несмотря на солнце, довольно холодно, – заметила я, обхватив себя руками. – Если вы изволите проследовать за нами, мы покажем дорогу.
– А как же мое имбирное пиво? – заныла Ундина. – Ты обещала мне имбирное пиво!
– В другой раз, – жизнерадостно ответила я. – Сейчас мы должны исполнить наш христианский долг.
И так мы отправились в Букшоу. Я лениво крутила педали велосипеда, Ундина дулась на багажнике, а две миссионерки ехали следом. Их автомобиль постукивал, словно зеленый заводной дракон.
Доггер не удивился нашему появлению.
– Миссис Ричардсон звонила, чтобы поинтересоваться, прибыли ли леди, – сказал он, встречая нас в дверях. – Я приготовил комнаты в северном крыле.
– Отлично, – сказала я. Не буду говорить гостям, что в последний раз в этих покоях располагалась жертва убийства. – Уверена, они подойдут идеально.
И я не стала уточнять, кто кому – леди комнатам или комнаты леди.
9
Работа, работа, работа, – бормотала миссис Мюллет. – Только мы избавились от одной, а теперь еще две.
По виду, с которым она намывала плиту «Ага», я могла определить, что она чрезвычайно довольна.
– Не знаю, что бы мы без вас делали, миссис Мюллет, – сказала я.
– Умерли бы, – отрезала она, но подмигнула при этом. – Сдохли, как собаки. Вы все. И мне было бы все равно.
– Конечно, вам было бы не все равно, – возразила я. – Вы бы навещали наши могилы и украшали их бледными примулами.
Неожиданно вокруг меня обвились руки миссис Мюллет, и она прижала меня к себе изо всех сил. По ее лицу покатились слезы.
– О, мисс Флавия, – зарыдала она, – что мы будем без нее делать?
Я не сразу поняла, что она имеет в виду Фели.
Очень хотелось сказать: «Теперь у нас будет лишняя порция бекона» – но сейчас не время. Надо тщательно подбирать слова.
– Не знаю, миссис Мюллет. Будем держаться друг друга и делать то, что должно.
Я вспомнила фильм «Спасательная шлюпка»[14], на который миссис Мюллет водила нас с сестрами в Хинли. То, как небольшая группа людей всех рас, классов и характеров удивительным образом объединяется перед лицом трагедии, видимо, произвело тогда на меня глубокое впечатление, поскольку я не успела заметить, как сама обняла миссис Мюллет и мы обе громко завыли.
Мы тоже выжившие, не так ли? Мы брошены в темноте, и нашу хрупкую скорлупку подстерегают смерть, горе и потрясения.
Когда взойдет солнце, какое имя будет написано на борту шлюпки? «Букшоу» или «Флавия де Люс»?
Это скажет только новый день.
Я не склонна к мрачным мыслям, но предстоящий день обещал гром и молнию.
Возможно, буря началась со свадьбы Фели и осознания того, что я теряю еще одного члена семьи.
Все это адски сложно. Желание быть окруженной теми, кто со мной одной крови, вызывает у меня стремление остаться одной. Бессмыслица.
Признаю, иногда я бываю резка сама с собой и, следовательно, с окружающими.
Как я могла быть настолько бесчувственной, чтобы потащить Доггера вместе со мной на лондонскую железную дорогу «Некрополис»? Почему я не подумала, что это путешествие вызовет у него жуткие воспоминания о военном плене на «Дороге Смерти» в Бирме?
Что со мной творится? Почему мои чувства превращаются в осиное гнездо?
Эти и другие вопросы пролетали у меня в голове вспышками молнии, пока мы с миссис Мюллет цеплялись друг за друга, как за последнюю соломинку.
За последнюю соломинку.
Да, это так, такова цена жизни во всех смыслах слова. Просто нужно помнить об этом в темноте.
Я думала над тем, как высвободиться из объятий миссис Мюллет и не обидеть ее, когда кухонная дверь распахнулась и появился Доггер.
– Прошу прощения, – тихо произнес он, увидев нас, и собрался уйти.
– Все в порядке, Доггер, – сказала я. – Мы просто поздравляли друг друга с отлично проделанной работой.
Что не объясняло слезы, но Доггер был сама сдержанность.
– Я приготовил две комнаты по обе стороны от голубой спальни для мисс Персмейкер и мисс Стоунбрук, – сказал он. – Подумал, что они оценят уединение.
– Уверена, ты прав, Доггер, – сказала я. – Они наверняка устали жить в палатках.
Голубая спальня в северной части дома предназначалась для тетушки Фелисити во время ее визитов. Сколько я себя помнила, все остальные комнаты в этом длинном темном крыле не использовались, консервировались нафталином, мебель завешивалась пыльными простынями.
Спустя столько лет эти помещения до сих пор пахли камфорой и парадихлорбензином – веществами, которые используются в морилках энтомологов, разлитых в красочных жестянках и коробках с восхитительными именами вроде «Парацид» (я не выдумываю!) или «Кристальный газ».
Не стоит говорить, что в Букшоу нет моли.
Для любого человека, имеющего глаза, Букшоу – рай отравителя. Даже шубы моей покойной матери Харриет постоянно хранились в музее, в который превратилась ее спальня, и тщательно протирались водным раствором сулемы – хлорида ртути, который так же использовался в качестве консерванта для железнодорожных шпал (деревянных, которые находятся под рельсами).
Томас Туссер, великий и недооцененный поэт XVI века, человек, намного опередивший свое время по части ядов, предупреждал об опасностях домашнего хозяйства:
Бездумно крысиный рассыпавши яд,