— Мошенники! Ещё заставляют скрывать… — уже отъехав от штаба, выругался Валерий. — Генерал обо мне спрашивал?
Томмот уклончиво промолчал.
— Я добился его освобождения, поручился за него, а у него ещё секреты! О чём спрашивал генерал?
— Спрашивал, что ты показал на допросах.
— А ты?
— Ну, а я ему что положено: мол, показаний не давал, только ругался.
— Они ещё не доверяют мне, сволочи! Хоронясь тут в тылах…
«Жизнь моя на волоске! — только сейчас с запоздалым страхом подумал Валерий. — Проговорись этот парень, давно бы уже и следы мои остыли». Говоря по правде, Валерий был намерен избавиться от Томмота, едва только доберутся до Амги, но теперь… Не будь живого свидетеля, наверняка так легко не поверили бы ему, Валерию. Ирония — сын хамначчита волею обстоятельств превратился в его ангела-хранителя. Чудеса! А хороши же эти сволочи — вместо благодарности обвиняют в измене…
— Собаки! — вслух выругался Валерий.
— Чего? — не расслышал Томмот.
— Собаки, говорю. Знают, что люди сутки ничего в рот не брали, и не дали хотя бы червячка заморить. Но теперь-то на них плевать! Я узнал, отец мой с семьёй находится здесь. Наедимся вволю! — И крикнул прохожему: — Стой-ка, друг! Не знаешь, где тут проживает старик Митеряй Аргылов?
Выйдя со двора штаба, Пепеляев с адъютантом едва не столкнулись со всадником. Конь, загнанный седоком, храпя, резко свернул и остановился, толкнувшись грудью в изгородь. Царапая пальцем кобуру, адъютант бросился заслонить собою генерала.
— Это штаб? — прохрипел с седла всадник.
— Кто такой?
— Подъесаул Наживин. От Артемьева с донесением.
— Давайте сюда!
— Велено командующему, лично в руки.
Пепеляев отстранил адъютанта:
Связной спрыгнул с коня и, узнав генерала, протянул ему пакет:
— Срочное…
Чуя неладное, Пепеляев нервно вскрыл пакет. В донесении значилось:
«Отряду красных из Петропавловского с командиром Стродом во главе на местности Суордах удалось миновать нашу засаду. Было предположение, что они, узнав о засаде, повернули назад в Петропавловское. Но оказалось, что они обошли нас окольной дорогой. Сейчас отряд Строда идёт по направлению к Амге.
Артемьев.
с. Петропавловское, 10 февр. 1923».
— Где Артемьев сейчас? — спросил Пепеляев связного.
— Идёт на соединение с вами, брат генерал.
— Поручик! Генерала Вишневского ко мне! Не-мед-ленно!
Скомкав и сунув в карман бумагу, Пепеляев резко повернулся и заспешил назад, к штабу. Ещё не осмыслив возникшую ситуацию, он почему-то мучительно вспоминал и никак не мог вспомнить, какое нынче число. Он суеверно опасался — не оказалось бы нынче роковое тринадцатое. Но вместе с половиной ночи тянулся ещё тот же самый двенадцатый день февраля.
Тринадцатое предстояло завтра…
В этот длинный-предлинный день к старику Аргылову заявились трое вчерашних — Угрюмов, Сарбалахов и Чемпосов, уже заметно навеселе. Шумно ввалясь, они без приглашения разделись, расселись и закурили.
Сарбалахов, как хозяин, придвинул стулья к столу:
— Старик Митеряй, Ааныс! Просим вас сесть вот сюда.
Аргылов отчуждённо взглянул на гостей:
— Что такое?
— Имеем к вам разговор.
«Не о сынке ли? — Аргылову больно сдавило сердце. — Неужели? О, боже мой! Если принёс злую весть, чего же давеча, заходя, скалился, варнак этакий? А что с Чемпосовым этим — прячет глаза…»
— Надо, чтобы и Ааныс подошла. Обычай соблюсти…
— Побыстрей, ты! — прикрикнул старик на жену.
Та оставила свои дела у камелька и подошла.
«Чего этот нучча уселся в стороне и выставил свой носище? Куда девалась его вчерашняя прыть!» — Аргылои покосился на Угрюмова.
— Не обессудьте, старик Митеряй и старуха Ааныс! Мы пришли к вам с предложением и речами, которые могут показаться неуместными в эти дни, когда на всём белом свете крозь людская течёт, а ненависть и вражда выплёскиваются через край, — торжественно и витиевато, словно рассказывая олонхо, начал Сарбалахов, распрямившись и подыгрывая себе жестами. — Но хоть на просторах нашей земли угнездился дух войны и бедствий, корень жизни не должен исчахнуть. Погибшим уже не ожить, а живой человек тянется к жизни…
— Чего ты там плетёшь несусветное! — рассердился Аргылов. — Нечего нести околёсицу, говори по-человечески!
— А мне кажется, я толкую по-якутски, по-человечески!
— Не мучай, говори, что там из Якутска сообщили.
— Из Якутска?
— Да, о сынке… Валерии…
Поняв, о чём беспокоится старик, Сарбалахов перешёл на другой тон.
— Оказывается, Митеряй, ты нас принял за недобрых вестников. Не приведи господь такого. Мы по другому делу. Ну, успокойся, сядь.
— О, грех какой… Не мори уж, скажи прямо, чего надо.
Сарбалахов выбил трубку о край стола и положил в карман.
— Мы с Чемпосовым пришли как сватья…
— Что-о? — Аргылов дёрнулся, как уколотый. — Ты, сын Сарбалаха, решил надо мной посмеяться?
— О, боже! — схватилась за голову и Аанас.
Сарбалахов, осердясь, надул щёки.
— У вас имеется взрослая дочь. Так вот к ней сватается наш офицер, ротмистр Николай Георгиевич Угрюмов.
Услышав своё имя, ротмистр наклонил голову и обнажил под зачёсом лысину.
— Харчагай… — Ааныс отвернулась, с шумом отодвинула свой стул и пошла прочь.
Угрюмов проводил её взглядом.
— Пусть женщина уходит, это лучше, — нашёлся Сарбалахов. — Мужчины скорей поймут друг друга. Николай Георгиевич не какой-нибудь безродный бродяжка. Должно, ты слыхал о людях, приближённых царя — их называют «дворяне». Ротмистр — дворянин. До революции его родители владели большим имением, ну, значит, землями. Ещё они имели в Петербурге и Москве несколько своих домов. Когда восстановится прежняя власть, все свои владения он получит обратно. Имеет военное образование, воевал всю германскую войну при царе, воевал и при Колчаке, прошёл сквозь огонь и воду. Старик Митеряй, распространись мыслью и вдаль и вглубь: дочь твоя становится дворянкой. У тебя самого появляется возможность развернуть торговлю на севере и на юге. К твоим ногам падут даже власти города Якутска, потому что, насколь слыхать, среди якутов нет ещё человека, породнившегося с русскими дворянами. Ты будешь первым. Старик Митеряй, мы ждём твоего слова! Неспроста говорится, что у женщины волос долог, ум короток, с ними можно и не считаться. Главное — твоё слово.
Подперев голову, Аргылов погрузился в думу. Вначале он был ошарашен, но способность соображать вернулась к нему быстро. Сын Сарбалаха и вправду не шутил: они пришли свататься. Потому-то, оказывается, этот русский и угнездился отдельно. Серьёзны ли его намерения или он бесится? Для зятя этот нучча уж больно того… Сидит, сатана, расплывшись, копна копной. Староват, немногим, кажись моложе меня самого. Однако деньги у всех одинаковы — и у русских, и у якутов, и у старых, и у молодых. Правильно говорят, что деньги не пахнут. Если он действительно дворянин, то это заманчиво. Стать сановитым тестем Аргылов не прочь. О-о, тогда бы он кое-кого хорошенько бы проучил! Только не шибко ли скоропалительно это?..
— Давно ли знает девку этот ваш… — не отнимая рук от лица, осведомился Аргылов.
— Увидел вчера, и вот… Полюбил!
— Скажи как быстро!
— Сейчас всё быстро — время такое…
— Жениться, так быстро! Бросать, так быстро, — поддакнул Чемпосов.
Сарбалахов незаметно наступил ему на ногу.
Аргылов украдкой глянул меж пальцев: второй сват не с чудинкой ли?
— Хозяин согласен? — спросил ротмистр.
— Погодите немного, Николай Георгиевич.
— Вы его спрашивайте конкретно: да или нет?.
— Спешит! — буркнул себе под нос Чемпосов. — Приспичило!
— Сиди, не болтай! — обрезал его Сарбалахов.
— Что он говорит? — кивнул на ротмистра Аргылов.
— Э, да ничего особенного! Ну, что скажешь?
— Не наступали б на горло…
— Тебе же рассказано, какой человек зять. Чего ещё раздумывать?
— Ещё бы не раздумывать!
«И жениться легко, и бросить легко…» Правда, это так. Этот русский — вроде перелётной птицы. Может, оказаться, что жён у него по городам да сёлам — не счесть. Может, и в России законная жена? А нет, так не сегодня-завтра зятька-то убьют. Война — она и есть война…
— Тарас, в такие-то времена… Удобно ли? Не осудит ли народ? Подождать бы надо…
— Пустое! Чего там ещё — удобно ли? Обещаю тебе: на свадьбу пригласим самого генерала Пепеляева! Вот… А насчёт людской молвы… Ты на это наплюй!
— К тому же есть обычай калыма и прочего, — стоял на своём Аргылов. — Нельзя же так… Не по-людски!
— И скажет же! Право, язык без костей, рта не дерёт! Какого и сколько калыма ты хочешь сорвать с нас, с солдат? Наш калым — это наши жизни. Мы сражаемся за вас, и жизни наши висят на кончиках наших штыков. Заговорил о калыме! И без нашего калыма у тебя мошна толстая!
Наступила длинная пауза. «Не слишком ли рубанул сплеча?» — мелькнуло у Сарбалахова. Ротмистр, не понимая слов, но понимая тон, поглядывал с тревогой то на старика, то на свата. Один Чемпосов сидел безучастно, глядел в пол.
В прежние времена сватов без калыма Аргылов и близко не подпустил бы к своему двору. А сейчас, если подумать, что за калым может уплатить этот бродяга? Кроме вшей в портках, у него и нет, поди, ничего. Другое дело, если они победят! Если они овладеют хотя бы Якутском, там найдётся добра на калым не одной девке! Да и девка-то сама — отрезанный ломоть… В ней, сатане, ни капельки моей крови. Умру, так она обо мне и слезы не уронит, а то и обрадуется. Будто в целом свете нет у ней более кровного врага, чем я. У-у, стерва! Уж выдать её за этого лысого борова — всё лучше, чем выскочит замуж за какого-нибудь комсомольца-босяка с глазами на темени. Может, хоть этот нучча её укротит!
— Старуха! — распорядился Аргылов. — За стряпню!
— Вот это умное слово! Вот это хозяин! — вскочил Сарбалахов и обрадованно затряс руку Аргылова.