её стыдом и позором.
У неё есть три любимых человека: мать, Суонда и Томмот.
Бедняжка Суонда попытался её защитить, да сам попал в беду. Жив ли он, или уже замучили? Это всё он, всё отец — толкнул Суонду хищникам прямо в пасть. Бедняжка Суонда…
А мать какова! «Не перечь отцу, не гневи его…» Желает мне добра, а не может понять, что смирением своим только злит меня. Бедная моя мамочка, неужели отпущу я тебя одну?
Томмот… Если не кривить душой, так это только его она любит самой большой любовью! Жаль, что поняла она это поздно. Правду, оказывается, говорят, что человек умнеет в страданиях. Хоть что с ней делайте — ругайте, бейте, убейте! С этого момента вплоть до последних мгновений жизни она будет только с ним, с Томмотом! Нет, Томмот, я не отпущу тебя одного. Не думай, что я стану тебе обузой. Нет, я стану тебе помогать. Помнишь, пусть и немного, но всё же я помогла тебе при побеге того чекиста? За наше счастье мы будем бороться вместе.
Кыча решительно сбросила с ног торбаса и юркнула под одеяло.
Поднялись утром в глухую темень.
— Собирайтесь! — велел Аргылов жене и дочери. Затем он обратился к мужчинам: — Сначала погрузимся, запряжём коней. Завтракать будем перед отъездом.
Нагромоздили на сани сундуки, ящики, кули, переметные сумы, кожаные кошели, накрыли поклажу сверху сеном и натуго перетянули сыромятными верёвками.
— А это? — обратилась к ним Ааныс, держа в руках большой узорчатый матарчах. — А посуду?
Ааныс обвела глазами ряды берестяных вёдер, деревянных чаш и мисок, глиняных горшков, собранных её стараниями за долгие годы жизни.
— Выбрось вон!
Увидев Кычу, захлопотавшую возле стола, Томмот отвернулся, а у Кычи захолонуло сердце: «Не ругай меня! Не сердись, голубчик! Как я могу исчезнуть, оставив вас одних? Ну, взгляни на меня, улыбнись…»
Чуя недоброе, Ааныс не сводила глаз с мужчин. Протягивая мужу стакан с чаем, она спросила:
— Куда переезжаем?
— Приедешь — узнаешь.
— Скрываешь? — возмутилась Ааныс, бледнея от злого предчувствия. — Сказать, куда едем, у тебя язык не поворачивается?
— Куда едем — так тебе и подавай! Я и сам не знаю, куда нас прибьёт.
— Как же это?
— Хватит!
За столом установилась недобрая тишина. Не стерпев, Валерий поставил свой стакан на блюдце кверху дном.
— Уже рассветает. Надо спешить.
— Погоди немного… — Неподвижный, весь наливаясь тяжестью, старик неторопливо, с передышками, тянул из блюдечка чай. — Неизвестно, вернёмся ли мы сюда и будем ли вот так распивать чай…
— В какую все же даль ты собрался? — опять подняла голос Ааныс — Или язык проглотил? Если так, отправляйся один. Я из родных мест никуда не уеду. И дочь с тобой не отпущу. Мы остаёмся!
— Не мели чепухи! Обе поедете! Смотри-ка, у них есть «родные места»! Места эти «родные» уже не для нас, а для большевиков! Понимаешь ли ты это, баба?
— Не поедем! Останемся!
Ааныс рывком развязала платок: ей перехватило дыхание.
И тут будто вихрем сорвало входные двери:
— Руки вверх!
В клубах морозного пара с пистолетами в руках к столу подскочили Топорков и Сарбалахов.
Топорков обвёл внимательным взглядом мужчин с поднятыми вверх руками.
— Полковник, что за шутки? — первым пришёл в себя Валерий. — У нас времени в обрез. Приказ…
Топорков на него и не взглянул, ткнул пистолетом Харлампию в грудь:
— Ты можешь опустить руки, — кивнул также и старику Аргылову: — И ты можешь. — Затем повернулся к Валерию. — Опусти руки и ты. Хотя тебя надо было расстрелять! Жаль! Артемьев за тебя ручается. Но с тобой разговор у нас впереди…
В голосе полковника были жёсткие беспощадные ноты, и встревоженный Валерий прикусил язык.
Заметив, что и Томмот начал было опускать руки, Топорков подскочил к нему:
— Руки! Наконец-то ты попался, брат чекист! Я тебя сразу почуял! Не будь командующего да не объякуться он так… Ну, теперь-то не вырвешься! Сарбалахов, возьми у него пистолет.
Томмот усмехнулся:
— Это начинает надоедать! И каждый раз: «чекист» да «чекист»!
— Не смейся, товарищ чекист! Скажи-ка лучше, кого ты отправил из Билистяха к красным?
«Знают или подозревают?»
— Если мы и отправили кого, знает Аргылов. Мы с ним всё время были вместе.
— Полковник, мы вдвоём…
— Тебя не спрашивают! Чычахов, если хочешь остаться в живых, назови агентов Чека, оставшихся ещё в дружине. Допрашивать долго — времени нет. Даю тебе три минуты.
«Знают они что-нибудь точно или нет? Что им известно?»
— Полковник, всё имеет свой предел, в том числе подозрительность, — твёрдо ответил Томмот. — Я буду жаловаться генералу Пепеляеву.
— Я выполняю приказ Пепеляева! Ну, говори!
— Большевикам языки не развяжешь. Это я знаю хорошо, — зашепелявил Харлампий. — Если он из Чека, надо к стенке…
— Ты будешь говорить или нет?
— Я не знаю, что ответить, полковник. У нас, якутов, есть пословица: «Во всём виноват один Моттойо». По-русски это то же, что «все шишки валятся на Мишку».
— Ты мне зубы не заговаривай! Нам всё известно. Если не хочешь рассказать сам, слушай меня. Нынче ночью мы задержали твоего агента при попытке перехода к красным. Мерзавец оказал вооружённое сопротивление. Не желая сдаваться живым, в перестрелке ранил ротмистра Угрюмова.
— Полковник, — Томмот пожал плечами, — почему вы стараетесь обвинять меня каждый раз, когда в ваши руки попадается незнакомый мне человек?
— Разве же ты его не знаешь? Ха-ха, они незнакомы! А ты знаешь, что мы нашли у него в рукавице?! — Свободной левой рукой Топорков вынул из нагрудного кармана френча скомканный небольшой лист бумаги. — Помнишь, что нарисовано? Тут схема расположения цепей и пулемётных гнёзд. Схему составил ты, вручил своему агенту вчера вечером, встретившись с ним в пути.
«Прошка! Не прорвался, погиб… Донёс на него, очевидно, тот возчик, который просил дать бумаги на закрутку».
— Теперь ты понял? Останешься в живых, если назовёшь всех других.
— Покажите, полковник, эту бумажку, — попросил Валерий и, развернув скомканный листок, поднёс его к свету свечи. — Чычахов, дай-ка сюда твой блокнот.
— Там, — кивнул Томмот на стену, где висела его шуба. И внезапно, лишь взглянули в ту сторону, ринулся он к выходу, стараясь на бегу вырвать из внутреннего кармана пистолет.
— Стой! — вскричал Топорков.
— Стой, стреляю! — кинулся вдогонку Сарбалахов.
Полуобернувшись к ним, Томмот нажал на собачку выхваченного пистолета. И тут же захлопали ответные выстрелы.
Томмот успел уже забежать за толстый подматичный столб возле дверей, когда сильно ударило в правое предплечье. Отбросив телом дверь, он выскочил наружу и кинулся к лошадям, привязанным к столбам ворот. Правая рука, повиснув вдоль тела, как плеть, уже не слушалась его, и Томмот попытался отвязать повод ближайшего к нему коня здоровой рукой. В проёме раскрытых дверей высверкивали красноватые вспышки выстрелов.
— Живым! Взять живым! Бейте в лошадь! В лошадь!
Испуганная лошадь при каждом выстреле всхрапывала и пятилась. Отвязав повод, Томмот взлетел в седло и, направив коня на дорогу, ударил пятками в его бока. Но конь, едва войдя в рысь, споткнулся и с маху упал, уткнувшись головой в придорожный снег.
Томмот выплюнул снег, набившийся в рот, мазнул себя пятернёй по лицу и попробовал было вскочить, но упал снова: правая нога его была придавлена упавшим конём.
Томмот попытался высвободиться, его полоснуло болью, в глазах пошли круги. И всё же он продолжал биться, пытаясь высвободить ногу и встать.
— Не стреляйте! Взять живым!.. — впадая в полузабытье, совсем рядом услыхал Томмот голос Топоркова.
Придя в себя, он обнаружил рядом Харлампия, который поддерживал его за руки.
— Важничает! Не нести же мне его на руках. Пусть идёт сам!
Харлампий оттолкнул его от себя, Томмот упал.
— Несите его! — приказал Топорков.
— Чего с ним нянчиться?! — крикнул рассвирепевший Валерий. — Собаку стоит пристрелить, как собаку. Дайте мне!
— Не-ет! Я хочу представить его генералу Пепеляеву. Пусть взглянет на него «милосердный» генерал. Несите его!
Харлампий с Валерием волоком притащили Томмота во двор.
Брошенный наземь, Томмот схватился здоровой рукой за жердину изгороди и через силу поднялся. Валерий стал тыкать Томмоту пистолетом в лицо, обдирая кожу.
— Подлец! Хотел сделать из меня приманку?
— Стой! — Топорков оттолкнул озверевшего Валерия прочь и наклонился к Томмоту. — Поговорим по душам там. Без спешки. Так, что ли, господин чекист?
— Радуйтесь, радуйтесь, господин полковник! — мотнул головой Томмот, утирая с лица кровь.
— Радуюсь! Якуту это, должно быть, знакомо! Охотнику радостно, когда он добудет редкого зверя!
— Ещё больше возликуете, узнав, во что я вам обошёлся! — усмехнулся Томмот.
— Ты у меня ещё умоешься кровавыми слёзами! — И Топорков крикнул людям во дворе: — Побыстрей там! Чего копаетесь?
Из раскрытых дверей дома донеслись нечленораздельные прерывистые звуки: это билась с кем-то Кыча, кто-то ей зажимал рот. Кыча, голубушка, не подходи ко мне! Не выдай себя! О, почему ты не послушалась меня, не ушла ночью?
— Куда там баба запропастилась! — вне себя кричал старик Аргылов.
Вдруг далеко в южной стороне где-то раздался оглушительной силы удар, подобный грохоту, когда в дерево бьёт молния. Показалось, что под ногами чуть вздрогнула земля. Топорков и Валерий остолбенели, повернув лица туда, откуда донёсся этот грохот. Харлампий выпучил единственный глаз, а старик Аргылов уставился в небо, как бы ища там грозовое облако.
Грохот повторился, и вслед за ним земля явственно вздрогнула ещё раз.
— Орудие? — взглянул Валерий на полковника.
— Кажется, да…
— Бэлерий, что это? — обернулся Аргылов к сыну.
— Красные бьют из пушки по слободе… Пошевеливайтесь!
Позабыв о боли, Томмот стоял на одной ноге, превратившись в слух, и глядел на юг. Сердце колотилось. Пришли! Наши пришли! Убеждённый, что со стороны Якутска опасности нет, Пепеляев основные силы двинул на север, а наши, пользуясь этим, скрытно подошли к Амге — вот что там было! Так громите же их, испепелите это логово!