Катрин потребовалось немалое усилие, чтобы встретиться взглядом с его ледяными голубыми глазами и выдавить из себя:
— Здравствуйте.
Она была рада, что не протянула ему руки: он в ответ даже не улыбнулся, а продолжал стоять в дверях со сложенными на груди руками, глядя на нее, словно доберман или питбуль. Недоверчиво и с подозрением…
Лиза отошла, чтобы повесить свои балетки. Вздохнув, она обернулась па ходу.
— Не будьте таким суровым, Коллин! — бросила она раздраженно. — Это вам не идет.
Он никак не отреагировал. Катрин особенно и не удивилась. Неудивительно, что Лиза так напряжена. Этот человек действовал на нее точно так же, а ведь она встретилась с ним всего несколько минут назад. Сузив глаза, он, не мигая, смотрел на Катрин.
— И какая же это была школа? — вдруг спросил он.
— Брукхилл, — тотчас же ответила Лиза, улыбнувшись Катрин, — Ну, конечно же, старый, добрый Брукхилл — школа искусств.
Катрин тоже улыбнулась, в надежде, что Лиза воспримет это как благодарность за то, что выручила ее. Недомолвки и подводные течения в этой маленькой комнате были сильнее, чем неодолимый запах цветов. Она бросила взгляд на Коллина, который по-прежнему открыто и неотступно наблюдал за ней. Наверняка придумывает очередной вопрос. Она вдруг поняла, что не может больше продолжать эту игру и быть свидетелем этой сцены.
— Ну, что ж, — сказала она бодрым голосом. — У тебя, наверное, планы на сегодняшний вечер. Не хочу тебя задерживать. Да и мне пора.
Лиза подошла и взяла ее за плечи. Катрин обняла ее и нежно поцеловала в щеку. Лизины пальцы напряглись, словно мешая ей приникнуть к Катрин, но, оторвавшись от Катрин, она продолжала улыбаться:
— Позвони мне. Давай позавтракаем вместе до моего отъезда.
Катрин согласно кивнула головой:
— Это было бы здорово. Уж тогда бы мы все наверстали.
Лиза наконец отпустила ее. Повернувшись, она встретилась взглядом с Коллином, но теперь в его глазах явно читалось вежливое безразличие.
— Рада была познакомиться с вами, мистер Хеммингс, — сказала Катрин.
Он едва кивнул в ответ и посторонился, чтобы дать ей пройти. Она вышла в коридор и, сделав несколько шагов, остановилась. Она могла поклясться, что чувствовала спиной сверлящий взгляд Коллина. Однако, обернувшись, она увидела, как он уже сокращал расстояние между собой и Лизой Кэмпбелл; затем дверь с шумом захлопнулась за ним. На сцене было очень тихо — так же, как и там, откуда она пришла.
Она посмотрела на закрытую дверь долгим встревоженным взглядом. Все это было так неприятно, совсем не так, как она ожидала. Было что-то ужасное в мире Лизы Кэмпбелл.
На следующий день, наскоро перекусив йогуртом и горсткой крекеров прямо за рабочим столом, она закончила наконец один отчет, который должна была подготовить давным-давно. Обеденный перерыв она провела в библиотеке, считывая с экрана все данные о Лизе Кэмпбелл, содержащиеся на микропленке. Там были статьи из газет и журналов за последние десять с лишним лет: Лиза Кэмпбелл в Белом доме, в Линкольн-Центре, у Дороти Чандлер в Лос-Анджелесе, в Американском театре балета Сан-Франциско… Более ранние рецензии были хорошо иллюстрированы, занимали несколько колонок и щедро сдобрены такими эпитетами, как «великолепная», «воздушная», «обворожительная». Более поздние были значительно меньше и более сдержанны. Говорили о разочаровывающем исполнении, вспоминали, как стремительно она ворвалась в мир танца, и намекали на возможность столь же стремительного падения.
Она уехала из Соединенных Штатов вскоре после своего выступления в Далласе, которое, как обнаружила Катрин, было полным провалом. В течение двух сезонов она выступала с Королевским балетом в качестве приглашенной балерины, и ей в какой-то степени удалось вернуть себе репутацию своеобычной и талантливой балерины, однако танцевала она крайне редко. Потом она выступала во все еще знаменитом, хотя и менее престижном Лондонском балете.
В последней заметке из папки Катрин была фотография Лизы, улыбающейся хорошо одетому человеку. Подпись гласила: Кэмпбелл покидает Лондонский театр балета ради финансиста. Катрин увеличила заметку и прочла ее, а потом стала изучать зернистую фотографию. Алэн Таггерт — слышала ли она это имя раньше? Английский финансист… Это ей ни о чем не говорило. Ведь финансистом мог быть всякий, имеющий в своем распоряжении много денег или товаров. Это было общее определение, которое занимало много места по обеим сторонам закона. Трудно было сказать что-либо определенное по газетной фотографии, но она все-таки разглядела, что лицо его было напряженно-настороженным. Почти как у этого Коллина, подумала она и внутренне содрогнулась. «Представляю себе бабочку Лизу замужем за этим…» Дальше ей не хотелось представлять. Ей пришло в голову, что теперь, но крайней мере, могло быть хоть какое-то объяснение присутствия Коллина. Объяснение довольно-таки неприятное: некоторые мужья считали жен своим приобретением. У богатых это доходило до крайностей, которые только они могли себе позволить. Они окружали своих жен телохранителями, соглядатаями и шпионами из числа слуг.
Бедная Лиз Кэмпбелл.
Она постарается разобраться во всем этом, если, конечно, сможет, до того как поговорит с Винсентом. Он был глубоко встревожен тем, что она рассказала ему накануне ночью, судя по подводным течениям, которые она ощущала в гримерной. Но, с грустью подумала Катрин, выключив аппарат и кладя микрофильм на место, встревожен не только он. Никогда я не видела его столь далеким — не только от меня, от всего. Это так не похоже на Винсента, которого я знаю.
Что же так его расстроило и какова роль Лизы во всем этом? А главное, почему он не хочет мне все рассказать?
В тот вечер (в пятницу) Лиза была чрезвычайно довольна собой и жизнью вообще. Ее Аврора была еще лучше, чем Жизель. Зал был заполнен до отказа, зрители восторженно встречали ее с первого момента появления на сцене. Весь вечер прошел в восхитительном оцепенении, и даже неизбежное присутствие Коллина рядом с ней на устроенной после спектакля вечеринке не смогло омрачить ее настроения.
Один из спонсоров турне, Карлос Пальмиери, пригласил на эту маленькую вечеринку лишь избранных. Теперь в ее честь редко устраивали приемы, и Лиза получила огромное удовольствие, выслушивая комплименты в свой адрес, которые она принимала грациозным кивком головы, обольстительно улыбаясь.
Она наказала Коллину вести себя прилично, и, как ни странно, он ее послушался и не допрашивал ее в присутствии гостей, а также не задавал невежливых вопросов о других, как он сделал в ее гримерной, когда пришла прелестная молодая Чандлер. И он даже не попытался увести ее с вечеринки прежде, чем она выпьет свой первый бокал вина, как он нередко поступал, и не вставал между ней и любым мужчиной, уделявшим ей элементарное внимание. Должно быть, его предупредил Алэн. Должно быть, он наконец-то внял ее просьбе поговорить с Коллином. Разумеется, Пальмиери был очень богат, также как и остальные приглашенные, за исключением танцоров труппы, конечно. Алэн был неизменно вежлив с людьми со средствами.
Для него это был бы случай, когда рука руку моет, мрачно подумала она. Только у Алэна не все чисто с финансами, в отличие от Карлоса Пальмиери и любого другого участника вечеринки. Мысль эта промелькнула в ее голове, исчезнув так же быстро, как и возникла.
Она стала пробираться сквозь толпу, прежде чем Коллин начнет проявлять нетерпение и бросать красноречивый взгляд на часы, поблагодарив Пальмиери и окружавших его людей. Не то чтобы ей хотелось уйти, но таким образом она рассчитывала заслужить благосклонность Коллина, конечно, если она у него была, эта благосклонность.
Она позволила ему накинуть на блестящий белый лиф и оголенные руки шаль с густой бахромой и направилась к выходу. Ее длинная в оборках юбка путалась в ногах, обутых в изящные туфли на высоких каблуках. Коллин ждал по крайней мере с налетом внешней учтивости, в то время как она пробиралась сквозь толпу гостей, и только слегка суженные глаза выдавали его напряженность. Казалось, каждый из гостей хотел еще раз сделать ей комплимент, пожелать спокойной ночи или сказать какое-то напутствие.
Они прошли короткий путь до «Плаза-отель», как обычно, в молчании: Коллин никогда не поддерживал светский разговор и вообще редко говорил с ней — только когда это было крайне необходимо. Было пасмурно и необычно тепло, несмотря не поздний час, теплей, чем в вестибюле гостиницы. Коллин открыл дверь в апартаменты Алэна своим ключом — она так и не смогла убедить Алэна, что не хочет, чтобы у Коллина был второй ключ. Она удивилась, когда он не вошел вместе с нею. Она прошла в большую гостиную, зажигая на ходу свет, налила себе бокал белого вина и, опершись на камин, пригубила.
Она напрягла и расслабила икры, чувствуя движение мускулов, сделала круговое движение плечами. Они не были слишком напряжены, как можно было ожидать. Аврора требовала большей отдачи, особенно если учесть, что она танцевал через день после «Жизели», а до того — в «Лебедином озере». «Но Фонтейн танцевала все эти партии в пятьдесят», — прошептала она и подняла бокал к большому квадратному зеркалу над камином, где отражалась все еще молодая женщина — настолько молодая и красивая, что могла позволить себе безжалостно зачесывать назад волосы, открывая лицо. «В пятьдесят и больше, а мне еще очень далеко до этого». Она улыбнулась своему отражению и дала волю своим мыслям. Это турне вернет ее туда, где ей и надлежит быть — Наверх. Балерина хороша настолько, насколько хороши последние рецензии о ней. Эти гастроли в Линкольн-Центре помогли ей снова быть на коне — единственное, чего она всегда по-настоящему хотела и чем она поступилась ради обеспеченной жизни, выйдя замуж за Алэна.
Но — снова быть окруженной музыкой, когда осветители выхватывают ее из всех других на сцене, танцевать и испытывать радость или отчаяние в зависимости от роли, которую она исполняет, и жить этой ролью! Никто не знал лучше, чем Лиза Кэмпбелл, как много труда, репетиций и тренировок уходило на то, чтобы сделать балет законченным и отшлифованным, каким его видит публика. Но когда она была на сцене, все это не существовало более, была только музыка, свет, сюжет и остальные танцоры, помогающие ей его передать. Порой аплодисменты зрителей во время танца заставали ее врасплох.