В подземелье господствовали запахи плесени и мокрого цемента, и еще здесь было очень холодно после тепла прачечной наверху. Ее каблуки звонко стучали по голому бетону, потому что она была по-прежнему одета в свой рабочий костюм. Едва видимые в полутьме трубы уходили в пол этого технического подполья и дальше, как было известно Катрин, в темные глубины Нижнего мира, и проходили через Центр Связи, где ей однажды удалось увидеть небольшого лысого человечка по имени Паскаль, сидящего в немыслимой позе, напоминая паука, окруженного светом свечей, с ключом в каждой руке и стетоскопом на шее. Он принимал информацию и передавал ее в нужном направлении.
Когда Винсент сообщил ей свой кодовый вызов, он показал ей также и нужную трубу, ближайшую к стене.
Она отстукала по ней серию точек и тире, немного напоминающую азбуку Морзе, которую она учила в скаутах.
«Трубы уходят очень глубоко, иногда глубже, чем может сказать даже Паскаль, — как-то сказал ей Винсент, когда она расспрашивала его о тайнах этого мира без света, — есть помещения, лежащие на шестьсот, восемьсот футов ниже уровня улиц; помещения, в которых бывают только Мышь и я, да еще, может быть, Нарцисса, старая ведьма вуду, а некоторых помещений, я думаю, не знает никто».
И Катрин промолчала тогда, думая об этом заброшенном и запутанном мире подземелий, в котором вырос Винсент, читая книги Отца при свечах и впитывая в себя всю мудрость и культуру мира, в который ему не было доступа.
Стоя сейчас в промозглой тьме, она в тысячный раз подумала об Отце. Явно человек высокой культуры, явно имеющий медицинское образование, и то и другое он передал своему приемному сыну. Человек высокой морали, с обостренным чувством справедливости… Почему же он отвернулся от ее мира, раздумывала Катрин, припоминая осторожность, смешанную с уважением к ней, сквозившую в остром взгляде его серо-голубых глаз. Что заставило его отринуть все, что мог этот мир дать образованному и талантливому человеку?
Затем, повернув голову, она увидела в темноте дальнего конца подполья желто-зеленое отражение света в глазах, легкий блик на стальной пряжке пояса и на застежках обуви. Секунду спустя Винсент стоял в проломе кирпичной стены, отделявшей подполье от самых верхних горизонтов туннелей, бывших первыми ступенями на дороге вниз.
Сделав шаг навстречу ему, она схватила его руки в свои, приветствуя его, и почувствовала тепло ответного пожатия. Но, посмотрев ему в лицо, она прочитала в глазах беспокойство.
— Что случилось? — спросила она, но он отрицательно покачал головой.
— Ничего. Разве только… — Он запнулся, думая о чем-то, но потом снова покачал головой.
— Винсент, — тихо произнесла Катрин, — тот подарок, что сделал мне Мышь…
— Что это было?
— Ожерелье, — сказала она, — я думала поначалу, что это часть старинного гарнитура, но… Я только что побывала у ювелира. Это настоящее золото. (Винсент сделал шаг назад, его глаза расширились от изумления.) Ювелир даже не смог его оценить. Он сказал, что оно сделано в семнадцатом веке…
Он помолчал, осмысляя все сказанное, его мысли метались, как и ее на пути от ювелира домой, пытаясь найти какое-то объяснение этому неопровержимому факту. Наконец он произнес:
— Мышь иногда берет кое-что из Верхнего мира, это так. Но только вещи, которые ему нужны, инструменты, части машин… — Он покачал головой, раздумывая. — Но золотое ожерелье?
Расставшись с Катрин, Винсент направился к югу, туда, где залегали серо-желтые ленточные глины оконечности острова Манхэттен. Именно такая желтая грязь была на всей одежде и волосах Мыша в тот день, когда он вертел в руках пакет, предназначенный для Катрин. Винсент помнил, что грубая мешковина одежды Мыша была буквально пропитана ею. Обходя дозором дальние закоулки, куда более дальние, чем обычные маршруты обитателей Туннелей, он много узнал об окружающем и мог с точностью до нескольких десятков футов определить место по структуре и запаху почвы.
Чем больше он думал об исчезновении людей с места работы, тем больше это его беспокоило, потому что ни одному из этих людей не было свойственно просто бросить инструменты и уйти. Люди коммуны были независимо мыслящим коллективом, по тем или иным причинам они могли бросить работу, но они бы непременно сказали об этом Отцу и в любом случае они бы не бросили инструменты, а взяли их с собой. И чтобы они исчезли вот так скопом, внезапно, да и дети тоже…
Винсент не помнил, кто — Шерлок Холмс или Вильям Оккам — заметил, что довольно редко странные, аномальные ситуации происходят одновременно — это значило большую вероятность того, что два набора необычных обстоятельств имеют общую причину, чем то, что они происходят независимо друг от друга. Его инстинкт подсказывал ему: что бы ни происходило сейчас, ответ скорее всего можно было найти в том месте, где Мышь нашел золотое ожерелье..
С поездом метро он добрался до Фултон-стрит, уцепившись за скобы на крыше вагона своими мощными когтями и летя в ревущей темноте. Потом, оторвавшись от линии метро, он стал продвигаться на юг, поднялся вверх по штольне для обслуживания метро, потом вдоль по трещине в скальном массиве, затем по древнему, выложенному кирпичом коллектору проник туда, где у оконечности острова скала основания сменилась осадочными породами…
Далеко впереди он увидел мерцание факелов. Его слух, более тонкий, чем у человека, уловил звуки голосов, среди них были знакомые…
— Подумать только, какое это все древнее, — разобрал он мягкий выговор Мэри, захлебывающейся от восторга, — и все так красиво…
— Кьюллен говорит, что рама сделана из настоящего золота, — пробился голосок Джеми с нотками истерического восхищения, — я повешу ее в своей комнате.
— О… — обескураженно произнесла Мэри, — я знаю женщину, которой она понравится. Одна из наших Помощников, она давно уже так много делает для нас…
— Но это я хочу ее!
И затем уже более четкий голос Винслоу:
— Выходите!
— Ну и тяжесть, — пробурчал Винслоу, поднимая в отверстие люка перед собой сшитый вручную мешок.
Кьюллен, по-прежнему стоявший согнувшись в три погибели на сундуке под люком, иронически пробормотал:
— С золотом всегда такая морока.
В ответ на это замечание сверху раздался смех, и Винслоу опорожнил мешок в котел Мыша, который все же в конце концов протащили через расширенное отверстие в деревянном борту судна. И хотя его содержимое было покрыто грязью, но монеты, кулоны, подсвечники и застежки для обуви, казалось, приобрели в свете факелов способность светиться, теплую и очаровательную красоту, как будто все они жили своей собственной жизнью. Толпа — а теперь это была уже довольно приличная толпа — в старинной кают-компании сомкнулась вокруг сундука, нетерпеливые руки тянулись к нему, чтобы тронуть, погладить, уверить самих себя, что укрытое сокровище действительно существует и что удача наконец решила улыбнуться людям.
— Это восхитительно, — прошептала Джеми, ее глаза сияли.
— Кажется, эти древние монеты назывались дублоны, — сказала Мэри.
Люди перебирали монеты, ожерелья, браслеты, пропускали сквозь пальцы цепочки, надевали кулоны, чтобы посмотреть, как блестят золотые украшения на их убогих одеждах.
— Взгляни-ка на это кольцо… — Дастин любовался крупным сапфиром в искусной оправе, который чуть раньше привлек внимание Кьюллена, но тут вдруг Киппер выхватил у него украшение из рук.
— Эй вы, прекратите! — приказал им Винслоу после того, как Дастин дал тумака обидчику. — Сейчас же!
— Что ты делаешь? Положи на место… — Кьюллен разнял сцепившихся было ребят, отобрал у них перстень и бросил его обратно в сундук.
— Мы просто смотрим, — запротестовала Джеми, обеими руками прижимая к груди зеркало в золотой раме, которое она решила повесить в своей комнате.
— Кьюллен, — сказала Мэри, ее мягкий голос дрожал при виде разобиженных лиц мальчишек, — все это принадлежит нам всем, всей коммуне.
— Еще чего, — возразил Кьюллен, — мы проделали всю работу, а теперь ты нам будешь указывать, кому что должно принадлежать.
— Да ладно тебе, — вмешался Винслоу, — мы все это поделим, ты же это понимаешь.
— Отлично. Ты можешь делить свою треть.
— Нет, так не пойдет… — Терпение Винслоу, и вообще-то не особенно обильное, истощилось, а глаза Кьюллена сузились.
— Не указывай мне…
Раздались голоса остальных, негодующие, протестующие, они звучали на все более высоких нотах, а в это время подростки постарше подбивали Киппера подобраться под шумок к сундуку и стащить перстень, другой ребенок перегнулся в сундук и потянулся за украшенной драгоценными камнями табакеркой, Джеми же не выпускала из рук свое драгоценное зеркало. Звуки спора глохли между шпангоутами судна, но их подхватывало эхо в проходе. Мышь зажал ладонями уши, ужасаясь этому хаосу, потрясенный и ошеломленный при виде темных силуэтов, мечущихся в неверном свете фонарей и факелов.
— ПРЕКРАТИТЕ!
Наступило потрясенное молчание. Голос Винсента, который он редко повышал, прогремел в тесной кают-компании как львиный рык. В наступившей внезапно тишине он протиснулся сквозь отверстие, заполнив его своей мощной фигурой, его глаза сверкали в обрамлении шафрановой гривы; мужчины и женщины уставились друг на друга и на золото, так страстно зажатое в их руках.
— Так вот где вы все были. — Винсент перевел взгляд с одного на другого, потом на сокровища, разбросанные на грязном полу. — Откуда это все взялось?
— Это я. — Мышь неуверенно пробирался через толпу. У него единственного во всей комнате не было в руках ни одной самой маленькой вещицы из золота или драгоценного камня. — Нашел это здесь. — Он показал рукой на черное отверстие люка у себя за спиной, обломки мебели у стены, на сломанную абордажную саблю и разбросанные инструменты. — Выкопал это.
— Мы выкопали это, — быстро поправил его Кьюллен. — Мышь, Винслоу и я.
— Кьюллен! — запротестовала Мэри.
— Да прекратите же! — бушевал Винслоу.