Катрин снова кивнула, не произнеся ни слова, думая о Винсенте — о тех случаях, когда ему приходилось сражаться за нее. В этой его ипостаси не было ничего человеческого, он был только зверем, сильным и безгрешным, как охотящийся лев; в таком состоянии он готов был сделать все, не раздумывая и до последней капли крови, только чтобы защитить ее от врагов.
Эту сторону его натуры она тоже поняла — и не успел закончиться апрель, как она поняла, ужаснувшись, еще и то, что в ней самой заложен этот первобытный инстинкт.
Отец приходил в себя после смерти Маргарет очень медленно. Радость, которая вытеснила старые обиды, думал Винсент, чересчур быстро сменилась горечью ее утраты, и старик неделями не выходил из своей комнаты, читая или размышляя, играя партию за партией в шахматы с Винсентом, нередко не произнося ни слова, или работая глубоко в ночи над своими картами при свете свечей. Винсент понимал, что эта скорбь является залогом выздоровления, и держался на почтительной дистанции, проводя порой часы рядом с Отцом в полном молчании.
К тому времени, когда очередная выходка Мыша повлекла за собой общее собрание всей коммуны, Отец до такой степени пришел в себя, что смог председательствовать на собрании, но Винсент, сидя тихонько под лестницей, думал, что Отец выглядит гораздо старше своих лет, ссутулившийся, поседевший и усталый.
В его голосе, однако, была все та же решительная нота, когда он произнес, глядя поверх очков на стоящего перед ним обвиняемого:
— Ты нарушил наши законы, и уже далеко не в первый раз.
Мэри, стоявшая справа от Отца в сером балахоне домашней вязки, выглядела несчастной; Винслоу, стоявший слева, сложил руки на груди и нахмурил брови. Остальные члены коммуны хранили молчание, кто столпившись вверху на галерее, кто сидя на ступенях короткой лестницы, кто собравшись группами у стен. Стихло даже постоянное пение труб, потому что и Паскаль был здесь, он сидел, нахохлившись, в своей рыжей накидке, на верхней ступени лесенки, ведущей на галерею, стетоскоп болтался у него на шее, напоминая странный медальон. На чугунных ступенях лестницы под ним, между стопками книг, примостились дети: Киппер в своей налезающей на уши кепке, из-под которой выбивались темные кудряшки, Дастин, Эрик и Элли, молчаливые и робеющие, — они в первый раз присутствовали в качестве полноправных членов коммуны, даже Алекс и Дженни, самые младшие, еще без права голоса, примостились здесь же и старались все понять. Они, во всяком случае, знали, что разговор идет о Мыше, который делал для них игрушки… и что у него серьезные неприятности.
— Твои постоянные вылазки наверх представляют серьезный риск для всех нас, — укоризненно продолжал Отец, — мы снова и снова предупреждали тебя, но ты не изменил своего поведения.
Из группы людей, стоявших у стен и на уставленной книгами галерее, послышался осуждающий ропот. После вторжения в туннели Джонатана Торпа, вооруженного пистолетом, многие из них с опаской относились к любого рода контактам с Верхним миром. Его появление напомнило им, каким хрупким был их тайный мир, и это чувство сплотило их. Других беспокоило то, что их мир может исчезнуть от какого-нибудь безрассудного поступка.
— Ты можешь что-нибудь сказать в свое оправдание?
Мышь, стоя перед восьмиугольным дубовым столом Отца, удивленно обвел окружающих своим бесхитростным взглядом. «Почему все так встревожились?» — казалось, говорил этот взгляд. Винсент вздохнул про себя и покачал головой.
— Мышь, — сказал Отец, — ты все время воруешь.
— Не ворую, — довольно логично возразил Мышь, — просто беру. — Он пожал плечами: — Это просто нужный мне материал. Нуждался в нем, нашел его, взял…
— В магазине! — подчеркнул Винслоу.
— Но он только там и был, — согласился Мышь, удивленный тем, что всем надо объяснять такие очевидные вещи, а Винслоу страдальчески поднял глаза к небу. — Его там было много, — добавил Мышь, — они не хватятся. И осталось тоже много, — заключил он, гордый своей скромностью.
Голос Отца был суров:
— Это не оправдание.
— И ты еще вывел из строя систему сигнализации! — добавил Винслоу.
Мышь кивнул головой, сморщив лоб при неприятном воспоминании.
— Очень шумно, — согласился он, — Новая система. Сразу не справился. Больше не повторится.
Мэри выглядела озабоченной. Винсент догадался, что она думает о том, как Мышь провел ночь — или субботу и воскресенье — запертым в бетонном помещении в Верхнем мире вместе с отборными подонками. Винслоу, темное лицо которого стало еще темнее от забот, явно тревожился прежде всего о том, что Мышь мог разболтать Наверху про их подземный мир.
Повернувшись к Отцу, громадный кузнец раздраженно произнес:
— Он не слышит ни слова из того, что мы здесь говорим.
— Все прекрасно слышу, — запротестовал Мышь, — слишком много пустых разговоров. Все берут вещи из Верхнего мира. Для того он и существует.
— Мышь, — терпеливо попробовал объяснить Отец, хотя по его тону Винсент заподозрил, что он понимает всю бесполезность этого занятия, — есть разница между добыванием и воровством. Мы берем такие вещи, которые Верхнему миру не нужны. Мы принимаем то, что по доброй воле дают нам наши Помощники. Но мы не воруем.
— Да и я не воровал, — продолжал стоять на своем Мышь, — просто взял. Для дела. Некогда было ждать. Нужны были тросы для лифта, гидравлика… крупное дело.
— Что за крупное дело? — спросил Винслоу. — Никто ничего не говорил ни про какое крупное дело.
— Винслоу совсем сошел с ума, — улыбнулся Мышь в ответ на это проявление чувств, — он ничего никому не разрешает…
— Послушай, Мышь, — Отец снял квадратные очки и покрутил их в руке, — мы же здесь тоже живем. Ты не думаешь, что нас тоже надо ставить в известность?
Мышь копнул носком ноги пол:
— Тогда бы не получилось сюрприза.
Винсент печально усмехнулся тому, что это-то он понял — сокрытие дела от тех, кто имел право знать, явно представлялось ему куда большим грехом, чем попытка воровства и нарушение закона.
— Это я виновата во всем, Отец, — выступила вперед Джеми, поднявшись со своего места на ступенях лесенки, ведущей из вестибюля, сунув руки в карманы своей курточки и рассыпав по плечам волну медовых волос. — Вы знаете ту старую ржавую лестницу, под Центром Связи? Она вся прогнила, и по ней очень трудно подниматься, когда несешь что-нибудь. И я попросила Мыша, не может ли он придумать что-нибудь, чтобы легче было подниматься…
— Движущаяся лестница, — оживленно принялся объяснять Мышь, размахивая в воздухе руками, чтобы объяснить возникающие в его сознании конструкции. — Только взгляните! Приводится в действие энергией воды, все на гидравлике. Когда эта часть поднимается, вот эта опускается… а потом наоборот…
— Но это не оправдание для воровства!
— Да не воровал я! — От всеобщего непонимания Мышь пришел в отчаяние. — Я же просто взял!
Отец только вздохнул. Он десятки раз говорил об этом наедине с Мышом и знал, что Мышь не понимает и не поймет — возможно, не захочет понять — его. Но это ничуть не умаляло серьезности совершенного им прошлой ночью. Если они не хотели увидеть в Туннелях половину нью-йоркской полиции, надо было что-то предпринимать, причем срочно.
И все-таки он не хотел бы налагать наказание за нарушение законов на кого бы то ни было. Колеблясь, он обвел взглядом полукруг освещенных светильниками лиц — юных и пожилых, черных, коричневых, желтых и белых, бледные краски их самодельных одеяний в постоянном полусумраке, который никогда не сменится солнечным блеском Верхнего мира…
И в этот момент память о Маргарет снова пронзила его, причинив ему и наслаждение и боль. Когда она окончательно слегла и уже не вставала с постели, именно Мышь сделал для нее приспособление, которое автоматически наполнялось водой и так же автоматически опорожнялось, но каждый раз делало это по-другому, и эти забавные механические катастрофы были для них неиссякаемым поводом для удивления.
— Я полагаю, надо заканчивать, — сказал он. — Мышь признал обвинения…
Мышь открыл было рот, чтобы возразить, но напряженный голос Отца остановил его:
— Тех, кто считает наказание необходимым, прошу показать это.
Люди зашевелились. Многие, как и Отец, припомнили доброту Мыша, его всегдашнюю готовность помочь… Но они, как и Отец, боялись того, куда могут завести его постоянные набеги на магазины и стройплощадки. Нахмурив брови, Винслоу повернулся спиной к Мышу. Медленно, после долгих колебаний, многие последовали его примеру. При этом некоторые взглядом и жестами извинялись перед ним, другие не могли посмотреть ему в глаза. Мэри осталась стоять, как стояла, глядя на Мыша, ее морщинистое лицо выражало сочувствие и желание поверить в то, что на этот раз он сдержит свое обещание. Джеми, Винсент и еще кое-кто поступили так же. Кьюллен, к некоторому удивлению Винсента, был среди сторонников наказания. По всей видимости, инцидент с пиратским сокровищем преподал ему жесткий урок — держаться на пушечный выстрел от Верхнего мира.
После бесконечно длинной паузы Отец тоже отвернулся. Мышь стоял посередине большой, освещенной свечами комнаты, обхватив себя руками и вздернув плечи, напоминая раненого зверька, страдающего и ничего не понимающего. Над головами прогремел поезд метро, а после его прохода тишина обрушилась на головы людей, как свинец.
В этот момент Отец занял прежнее положение.
— Мышь, извини меня, — сказал он, — но после того, как ты отказался прислушаться к нам, может быть, наше молчание скажет тебе то, что не смогли сказать наши слова. В течение одного месяца ни один человек, мужчина, женщина или ребенок, не скажут тебе ни слова. Приговор вступает в силу, — он приостановился, понимая, что если произнесет эти слова, то потом уже сам не сможет отступиться от них, не потеряв авторитета, — немедленно.
Наступила заполненная абсолютной тишиной долгая пауза, во время которой Мышь крутил головой, с надеждой всматриваясь в полукруг лиц, не желая верить в то, что его друзья так поступают с ним. Толпа начала рассеиваться, люди исчезали в вестибюле и уходили по туннелю Длинной галереи к своим комнатам, тихонько переговариваясь, но никто из них не посмотрел на него и не заговорил с ним, даже не обратил на него внимания, словно его не существовало, хотя он звал их по именам.