Подобно Тому Гюнтеру, несостоявшемуся жениху Катрин, Эллиот Барч был предпринимателем, начинавшим как архитектор, и он продолжал гордиться своими творениями. Их фотографии или окантованные вертикальные проекции были развешаны по стенам. Катрин знала, что Том хотел создать шедевры, чтобы они как можно лучше продавались, потому что это был способ получить известность и новые предложения. Эллиот же любил свои шедевры сами по себе, потому что они были его детищем: в них воплощались его творчество, его жизнь, они были отнюдь не только источником его судьбы.
С чувством горечи она подумала, что он сделал с той моделью, которая была здесь три месяца тому назад, когда она только познакомилась с ним, — громадный комплекс жилых домов неподалеку от Мэдисон-Сквер-Гарден, предмет ее расследования, по-прежнему находившегося в тупике.
— Катрин… — Когда она вошла в его кабинет, он поднялся из-за своего громадного, безупречно аккуратного стола, двери за ее спиной закрылись совершенно беззвучно. — Как я рад снова видеть тебя. — В его голосе появилось восхищение — если бы он только знал, что ему достаточно лишь улыбнуться мне, с горечью подумала она, и сказать: «Извини, дорогая, но в большом бизнесе такие вещи случаются…»
Он сделал несколько шагов, чтобы выйти из-за стола и пожать ей руку, но она немного отступила назад, взглядом запрещая ему приближаться к ней, и он остановился. Даже запах его одеколона пробудил в ней чувство, которое проще всего было бы определить как ярость.
— Давай оставим любезности, — спокойно произнесла она, — я пришла сюда, чтобы поговорить о Максе Авери.
Эллиот несколько мгновений стоял, уставясь взглядом в пол.
— Ты сердишься, — произнес он наконец ровным тоном, его красивое лицо было сумрачно. Порывистость, почти юношеская страстность его прежнего отношения к ней теперь исчезла. — Я понимаю это, Катрин. Ты можешь не верить, но для меня все происходящее так же трудно, как и для тебя.
— Тогда, может быть, ты будешь говорить о чем-нибудь не таком трудном, — ответила она, — я готова к этому. — И она тут же заметила, что причинила ему боль этими словами, — или он хотел, чтобы она так думала. Нет, решила она. Том мог играть в такие игры, мог принимать вид обиженного ребенка, когда она отстраняла его от себя, чтобы она пожалела об этом. Верь своему сердцу, сказал Винсент, а ее сердце говорило — хотя она и не была уверена, что может этому верить, — что Эллиот не будет пускаться на такие трюки… по крайней мере в отношении людей, которые не стояли у него на пути.
Он спросил ее:
— Что я сделал тебе, что ты так сильно ненавидишь меня?
— Думаю, мы оба знаем ответ на этот вопрос. — Их взгляды встретились. Он вернулся на свое место за письменным столом и вежливым жестом предложил ей сесть в одно из кресел, обтянутых кордовской кожей. Она опустилась в кресло, тонкой, красиво очерченной рукой открыла атташе-кейс и извлекла оттуда блокнот, демонстрируя этим, что если он смог заставить Джона Морено попросить ее прийти сюда, то он и попросил, и она пришла, но не более того. — Давай побыстрее покончим с этим.
Что бы там ни говорили об Эллиоте Барче — высокомерный, одержимый только тем, чего он хотел добиться, — но он не был глупым. И, как должна была признаться самой себе Катрин, он не был бесчувственным чурбаном. Он знал, когда надо отступить. Вот и сейчас он отступил, окопавшись в своем собственном удобном кресле напротив нее, за громадным полированным пространством письменного стола, разделившего их, как поле битвы, нетронутым и пустынным, за исключением одной-единственной толстой папки, расчетливо положенной в самом центре. Протянув руку, он взял ее, словно показывая, что период интервью, за который он заплатил, закончился.
— Здесь все, — сказал он, — все угрозы, все подачки, все взятки. Даты, время, суммы. Имена посредников. Достаточно, чтобы засадить Макса Авери лет на двадцать. — Он положил ее на стол, Катрин протянула было руку, но он не убрал своей руки с папки, и их взгляды снова встретились. — Пока еще нет…
Катрин застыла на полпути, так же настороженно, как и вчера, во время сражения в подвале Исаака, ожидая его следующего требования.
— Я хотел бы вначале кое-что сказать.
Она снова опустилась в кресло, не отводя от него взгляда зеленых глаз, своим молчанием давая понять, что все его возможные доводы она уже слышала. По опыту своих прежних дел с ним она знала, что он относится к людям, которые в таких случаях настаивают изо всех сил, и, хотя она была теперь в намного лучшей форме для борьбы, чем когда-то, она в глубине души страшилась предстоящей схватки.
Но вместо того, чтобы задавать вопросы или вспоминать былое, Эллиот встал и подошел к боковой стене, на которой висела картина Пикассо — кубистическая композиция, изображающая сразу несколько проекций одного и того же предмета.
— С тех пор как я работаю, мне пришлось иметь дело с несколькими людьми типа Макса Авери, — произнес он как человек, перечисляющий этапы своей карьеры, не оправдывая себя и не извиняясь. — Но не потому, что мне этого хотелось. Может быть, тебе в своей жизни приходилось выбирать только между белым и черным, но мне все чаще попадались… серые альтернативы.
Катрин кивнула головой, зная, что сказанное им — правда. Работая в прокуратуре, она порой чувствовала себя не очень уютно, постигая, как много было скрыто от нее в ее прошлой жизни — как людям приходится идти на что-то, чтобы просто остаться в живых, или насколько проще решаются все вопросы, если у тебя есть деньги… Почему-то ей вспомнился Винсент, рассказавший ей о Кьюллене, ждавшем всю жизнь, когда же придет его корабль… Да и сам Винсент, у которого странная игра природы заключила его мудрую и тонкую душу в обличье, вызывающее только страх и презрение.
— Я хотел строить, — продолжал Эллиот с неожиданно прорвавшейся страстью художника в голосе, — и оказалось гораздо проще… да и дешевле… играть заодно с Авери, чем сражаться с ним.
Он вздохнул и помолчал несколько мгновений, ожидая услышать ее ответ. Но она молчала. Она ждала чего угодно, но только не этого — а по опыту ее последних трех месяцев она знала, что все сказанное им правда. Именно в этом был источник власти Макса Авери.
— Может быть, ты была права тогда, когда покинула меня, — продолжал он, его голос стал ниже от нахлынувших эмоций. — Мои сотрудники ради меня нарушали закон. Сделанному ими нет прощения, и за это ответствен только я сам. Но, Кэти, я этого не знал. Может быть, я и не хотел знать.
Она снова промолчала, понимая снова и снова, что он говорит правду.
— Моя жизнь полна сожалений о содеянном. — Он вернулся к своему столу и, стоя рядом с ее креслом, внимательно посмотрел на нее своими зелеными глазами. — Одна из таких вещей — то, что я потерял тебя. Другая вещь — Макс Авери. Все, что я могу сказать в свое оправдание, — я сделал этот город более удобным для жизни.
Для людей, которые могут себе позволить заплатить за это, подумала Катрин. И снова она не произнесла ни слова. Было бы несправедливо обвинять его, если он на самом деле ничего не знал. Да и, как она помнила времена их близости, его проекты зачастую улучшали ситуацию в городе… как и все другие проекты, приносившие городу жилье.
Он откинулся в своем кресле и взял в руки папку, к которой она не прикоснулась.
— Мой адвокат посоветовал мне уничтожить ее. — Он не улыбнулся ей, но выражение его глаз изменилось, наряду с жесткостью в них появилась прежняя порывистость, та безграничная энергия, которую она когда-то знала. — Теперь у меня новый адвокат. — С этими словами он толкнул папку ей через стол.
Катрин неуверенно взяла ее. Она ожидала… она сама не знала чего. Может быть, бутылки «Дом Периньон» и двух бокалов, золотого браслета («Тебе такой понравится, я знаю…»). Чего-то такого, как поняла она, с чем она могла бы бороться. Если бы это была взятка, попытка купить ее привязанность или хотя бы ее уважение, это могло обернуться чертовски дорого для него. Да и ей довольно трудно будет сделать все для этого человека, потому что, как она чувствовала, наступило ее время поступать справедливо.
— Пройдут месяцы, возможно, даже годы, пока мы сможем засадить Авери за решетку, — предупредила она его, зная, что говорит ему то, что он уже просчитал сам. — И пока мы этого добьемся, тебе придется несладко, любой кошмар из снов может стать реальностью. Макс Авери играет жестко.
— Авери сейчас порушил четыре моих последних проекта, — холодно заметил Эллиот. — Он уже стоил мне миллионы долларов. Когда все это закончится, город освободится от него. Да и я заодно. — Он улыбнулся, и эта улыбка не сулила ничего хорошего Максу Авери. — Я тоже могу играть жестко.
Катрин положила папку в свой атташе-кейс, медленно закрыла замки и застыла в молчании, глядя на Эллиота и думая, что если Эллиот на самом деле был таким человеком, каким он сейчас предстал перед ней, то он уже, вероятно, не раз был на грани того, чтобы ополчиться против Авери. Человек, которого она знала, который так щедро жертвовал на благотворительность, идеалист, так хотевший видеть мир более обустроенным, должен был ненавидеть оплачивать больничные листа как стоимость убеждения.
Но его расходы на эти цели, она была уверена, были намного больше. Его пожертвования галерее на приобретение картин, пусть даже Пикассо, были просто мелкими карманными деньгами.
И хотя она решила для себя не давать ему никакой возможности для личных отношений, она не могла не спросить:
— Но почему, Эллиот?
Он ответил очень холодно:
— Потому что я не из негодяев, Кэти, — что бы ты ни думала по этому поводу.
Катрин ехала обратно на такси в прокуратуру в смятенном состоянии духа. К чувству триумфа от того, что в деле Авери удалось значительно продвинуться вперед, и от того, что удалось сделать мир чище, примешивалось какое-то странное чувство стыда от несправедливости, проявленной по отношению к Эллиоту Барчу.
Думая об этом, она чувствовала, что он не дал бы ей эту папку, которая так тяжело оттягивала ее атташе-кейс, только для того, чтобы она вернулась к нему. Он был, как она теперь понимала, паладином в душе, человеком, все инстинкты которого должны были замолчать на его пути к своей цели — была ли этой целью женщина, которую он любил, или проходимец, которого он презирал, или проект жилого дома, который улучшил бы жизнь сотням людей. И вполне могло быть и так, что он ничего не знал — что его адвокат, коротышка с мурлыкающим голосом, которого Катрин всегда недолюбливала, специально держал его в неведении, играя на нежелании тщеславного и идеалистичного человека знать,