Она наклонилась вперед, опустив голову на руки, не понимая, что с ней происходит. Она никогда не чувствовала ничего подобного, никогда не испытывала такого чувства… опасности, но не в отношении себя, а…
В этот же самый момент в мышцах ее спины возникла и пропала боль, а неясный, беспокоящий образ темноты в ее сознании прояснился и отделился от нее самой. С неожиданной четкостью она поняла, что все эти ощущения принадлежали не ей самой, а Винсенту.
И словно ей совершенно отчетливо произнесли в самое ухо, она поняла — потому что Винсент иногда описывал ей его собственные ощущения, когда ей грозила опасность, — что теперь опасность угрожает жизни Винсента.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Когда Винсент открыл глаза, он увидел только темноту. В воздухе висел плотный запах каменной пыли, перекрывая собой запахи грязи и сырости; он закашлялся, и острая боль возникла в области ребер, заставив его затаить дыхание. Он попробовал пошевелиться и не смог сделать этого. Боль снова скрутила его. Неодолимая тяжесть лежала на груди и бедрах, вжимая его в каменистую грязь.
Это колонна, подумал он. Она выскользнула из его захвата и рухнула на него… Затем наступила темнота. Он снова закрыл глаза. Он думал о Катрин. Как часто бывало в его снах, он видел ее в костюме темно-синего цвета, с брошью из аметистов у ворота, ее лицо было сумрачно, когда она миновала громадную дубовую дверь, беззвучно закрывшуюся за ней. Чувствовал ее беспокойство, ее огорчение, ее боль… и ее страх, что ей снова причинят боль. И вдруг, как солнечный луч из-за туч, сквозь все это пробилась радость триумфа… окрыляющее чувство силы, ощущение того, что исчезли какие-то дурные обстоятельства, что сделано что-то хорошее. Он мечтал увидеть солнечный луч, упавший на ее лицо, увидеть; ее смеющиеся глаза при свете дня, когда боль снова погрузила его в тьму беспамятства.
Потом одним толчком его сознание снова прояснилось, и он подумал об Отце. Он вспомнил, что Отец был рядом с ним, припомнил, с каким отчаянием он боролся с весом колонны, когда свод обрушился на них обоих.
Он попытался повернуть голову чтобы взглядом найти Отца, но ничего не увидел. Непонятно откуда пробивался очень слабый сероватый свет — возможно, фосфоресцирующие лишайники, те, что выжили, — но он лежал, насколько он мог судить по своим чувствам, распластанным на неровном полу темницы, и только крупный обломок скалы рядом с ним не дал рухнувшей колонне расплющить его в лепешку. Небольшое углубление в полу, в котором он лежал, ограничивало его поле зрения со всех сторон.
Он медленно пошевелил правой рукой, в ее мышцах, когда она коснулась колонны, снова возникла острая боль.
Колонна лежала не прямо поперек туловища, а наклонно — его левая рука, находившаяся рядом с обломком сталактита, могла немного двигаться, этого было достаточно, чтобы упереться ею в округлость ствола колонны. Его руки нашли упор, потом напряглись, пытаясь приподнять ее тяжесть. С таким же успехом он мог бы пытаться приподнять земной шар. Он расслабил руки и перевел дух. Холодная влага, собравшаяся на полу, пропитала его волосы на затылке, проникла сквозь рубашку и кожаную куртку. Сквозь удушливую пыль он ощущал запах паров керосина, горевшего на полу и погасшего от рухнувшей сверху скалы и земли. Интересно, подумал он, какая часть темницы уцелела?
И снова он подумал об Отце. Последнее, что он запомнил, было видение того, как Отец стоит под падающими сверху камнями.
Он изогнулся, снова пытаясь освободиться от навалившейся сверху тяжести, напряг все мышцы, рыча от боли, и почувствовал, как каменная глыба над ним немного сдвинулась. Тишина вокруг него была мучительна, лишь отдаленный звук падавших капель говорил ему, что он еще жив, что он все еще находится в реальном мире.
Если только, подумал он с мрачным юмором, это не плеск волн Стикса. Затихло даже завывание подземных ветров; на его шерстистых руках не шевелилась не единая волосинка. Стены, которые в этом месте туннеля заставляли завихряться и завывать ветер, должно быть, совершенно обрушились. Что же стало с детьми?..
Собрав все свои силы, он издал рык, звериный рев ярости, страха и отчаяния, и изо всех сил навалился на каменную глыбу, обращая всю энергию через этот рев на колонну и стараясь не замечать рвущей боли в мышцах и костях. Почувствовав, что камень приподнялся, он извернулся, освобождая из-под него свое тело, а потом лежал на шершавом камне пола, успокаивая дыхание и радуясь тому, что его грудная клетка свободна от гнетущей тяжести, что он снова имеет возможность дышать полной грудью.
Затем он медленно поднялся на ноги, расставив их, чтобы не упасть, слабый и больной от пережитого шока.
— Отец! — крикнул он и по ответному эху тотчас понял, что большая часть помещения обрушилась. Оглянувшись в темноте вокруг себя, он попытался хоть что-нибудь рассмотреть. — Отец…
Где-то около себя он услышал кашель.
— Винсент? — Произнесший это голос был очень слаб и сменился новым приступом кашля, резко оборвавшимся, словно в попытке подавить боль.
Осторожно опустившись на колени, Винсент ощупал руками поверхность пола, его глаза постепенно начинали привыкать к почти полной темноте небольшого углубления в стене — всего, что осталось от пещеры, в которую они проникли. Его руки натолкнулись на руку Отца, почувствовали знакомую грубость верблюжьей шерсти, теперь пропитанной жидкой грязью, его пальцы проникли в глубь рукава, коснулись руки старика. Ему показалось, что он может различать что-то при свете нескольких оставшихся пятен лишайника, сообща дающих меньшее освещение, чем один-единственный светлячок. Он различил блеск открытых глаз Отца и почувствовал прилив надежды, когда увидел движение век.
— Отец, я здесь.
Он продолжал ощупывать руками темноту и наткнулся на лицо Отца, холодное как камень, к которому оно было прижато, и лишь теплая струйка крови стекала по нему и пропадала в бороде. Отломившийся сталактит, футов двенадцати в длину и в поперечнике, лежал поперек тела Отца, другой кусок скалы прижимал его ноги.
— Сейчас я тебя вытащу…
Отец простонал, когда исчез давящий на него вес, а потом еле слышно произнес:
— Что с детьми? — Он невидяще поворачивал голову, а рукой держал Винсента за рукав куртки.
— Они выбрались в туннель, — сказал Винсент, искренне надеясь, что то, что он видел — или думал, что видел, — было правдой, а не игрой воображения. — Будем молиться, чтобы с ними все было в порядке.
— Винсент… — Отец снова закашлялся, звук кашля очень не понравился Винсенту, в нем звучала боль, которую Отец тщетно пытался подавить. — Ты что-нибудь видишь?
— Еле-еле, — ответил Винсент, не прекращая работы, отбрасывая в сторону камни, упавшие на старика, и освобождая пространство от обломков, — только контуры и какие-то серые тени… — Где-то в темноте он услышал звук падения одинокого камня, запах каменной пыли в воздухе стал плотнее. Порода здесь по-прежнему нестабильна, подумал он. Еще один хороший толчок — и они будут засыпаны здесь, как два семечка под пластом земли.
Он осторожно заключил Отца в свои объятия. Придя в себя в темноте, он больше всего испугался того, что может найти бездыханное тело старика… а может, не найдет даже тела, если оно погребено под глыбами скал и тоннами земли. Он подумал, не найдется ли здесь не такого сырого места, куда бы он мог перенести его, но потом сообразил, можно ли вообще старику двигаться.
Отец протянул руку и ощупью нашел в темноте жесткую гриву Винсента.
— У тебя изумительное зрение, — прошептал он, — а я в этой темноте совсем как слепой. — Он попытался изменить положение тела, и это усилие исторгло из него новый стон боли, после чего он лежал не шевелясь, и лишь дыхание с хрипом вырывалось у него изо рта.
— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросил Винсент, и Отец снова закашлялся.
— Мне лучше, — выдавал он из себя, но Винсенту было уже ясно, что Отец серьезно ранен.
В темноте было трудно судить о расстоянии, но, осмотревшись, Винсент понял, что добрых три четверти Темницы обрушилось, изолировав их в тесной нише, которую образовала складка стены. Здоровенный кусок скалы занимал почти все пространство прежней пещеры, а вокруг него в слабом голубоватом мерцании Винсент различал другие куски скалы, булыжники, упавшие пласты щебня и земли. Вдобавок к почти полному отсутствию света, воздух подземелья был все еще наполнен пылью, и едва различимый фосфоресцирующий свет, пробиваясь сквозь нее, приобретал диковинный сероватый оттенок, равно не похожий ни на солнечный, ни на лунный свет Верхнего мира… жуткое свинцовое подобие настоящего света, от которого начинали болеть глаза.
Через некоторое время Винсент снова осторожно уложил Отца и ощупью нашел дорогу обратно к колонне, пытаясь отыскать среди острых обломков медицинскую сумку Отца. Минут через пятнадцать терпеливых трудов он нашел то, что от нее осталось после свалившегося камня, достал из нее бинт, смочил его в лужице воды и смыл кровь и грязь с лица старика. Щупая пульс Отца, он понял, что Отец не находится в глубоком шоке, и был благодарен судьбе уже за это — даже если бы рана на голове Отца не была так серьезна, как опасался Винсент, даже если бы у него не было серьезных внутренних повреждений, шок сам по себе мог бы убить старика. Всмотревшись в лицо Отца, он понял, что тот потерял сознание, и тихонько тряс и звал его, пока он снова не открыл глаза.
— Отец…
Пару минут тому назад было невозможно уловить звук его дыхания, а теперь его грудь снова равномерно вздымалась, глубоко втягивая воздух, и он прошептал:
— Винсент?
— Послушай….
Старик повернул голову, брови его поднялись:
— Что?
— Стучат…
Винсент протянул руку и коснулся ею стены над ними. Сквозь толщу камня он чувствовал — и здесь уж слух не мог обмануть его — далекие удары, словно биение металлического сердца.
— Кто-то стучит по скале.
Голос Отца был едва слышен даже в полнейшей тишине пещеры: