— Пока я смог сообразить, что же мне делать, она села в такси и… исчезла.
Когда Катрин ступила в падающий сверху луч света во время их первого расставания в подземном этаже ее дома, когда она возвратилась в Верхний мир, он знал, что не должен больше ее видеть. Как может человек Верхнего мира, думал он, иметь дело с таким существом, как он, даже если и хочет этого? В шепоте Отца ему слышался роковой хлопок дверцы такси, ужас остаться одному на полной народа улице, в ярком солнечном свете мира, круто и невозвратимо изменившегося…
— И что ты сделал? — спросил он.
Отец слегка пожал плечами, скорее изобразил этот жест движением бровей, чем шевельнул своим изломанным телом.
— Я пришел на этот угол на следующий день… и еще на следующий. Не проходило дня, чтобы я не думал о ней… и не мечтал о ней.
Винсент промолчал. Восемь месяцев он тоже думал о ней… и удивлялся ей. И своим внутренним чутьем знал, что будет мечтать о ней всю оставшуюся жизнь.
Наконец он сказал:
— Я надеюсь, что это еще не конец истории.
Отец слегка улыбнулся своим воспоминаниям.
— Что ж, прошел целый год. Однажды я снова шел по Пятьдесят седьмой улице, когда из-за угла повернуло такси, и… она вышла из него. На том же самом месте. Спустя год мы поженились.
— Это была Маргарет, — тихо произнес Винсент, и Отец кивнул.
— Да, — произнес он, вздохнув, — Маргарет. Так что видишь, Винсент, я тоже знаком с миражами.
Винсент помолчал несколько минут, думая о женщине, с которой он заговорил впервые в подземном этаже того большого, роскошного здания; о той изнуренной лекарствами прекрасной, очаровательной женщине, которую он знал только семь дней, которые она прожила в мире Туннелей. О женщине, которая, умирая, коснулась его руки и прошептала: «Позаботьтесь о нем…»
— Это удивительная история, — пробормотал он.
— Я хотел, чтобы ты ее услышал. — Голос Отца становился неясным, и Винсент опять почувствовал, как напряглась его рука — старик боролся с новым приступом боли, с наваливающимся на него беспамятством, с подступающей темнотой… Да и кто может знать, с чем еще, подумал Винсент. Может быть, с воспоминаниями о смерти Маргарет и с болью от этой утраты.
— Винсент, — тихо произнес Отец, — я понял гораздо больше, чем ты думаешь, про Катрин и про то, что вас связывает.
Заточенный глубоко в недрах земли, Винсент чувствовал звенящие удары кирки, крушащие закрывающую проход скалу. Невозможно было понять, как далеко они находятся, сколько времени осталось ждать… Он сам очень устал и чувствовал по тону голоса Отца, что тот постоянно теряет силы. Они играли в шахматы вслепую, как его когда-то научил Отец, каждый держал расположение фигур в голове, и Винсент каждым звуком своего голоса, всем своим существом старался удержать Отца рядом с собой, не дать ему заснуть.
— Тебе очень больно? — тихо спросил он и был вынужден наклониться к самому его лицу, чтобы услышать ответ:
— Изрядно.
Где-то в темноте над ними он услышал скрежещущий звук сползающего пласта камня и притянул Отца ближе к себе, согнувшись над ним и защищая его своим телом от падающих сверху камней и облака пыли. Камни упали недалеко от них, громко раскатившись по полу пещеры, а каменная пыль в воздухе забила им легкие.
— Похоже, дела довольно плохи, не так ли? — хрипло прошептал Отец, когда Винсент распрямился. Рука Отца, державшая его руку, заметно ослабела и была холодна…
(«Его нос заострился, как перо», — как сказала про смерть Фальстафа миссис Квикли в «Генрихе V»…)
Винсент пытался выбросить из памяти эти строки, но они упорно возвращались, этот трагический шепот про смерть человека, вволю пожившего… «И он попросил меня потеплее укутать ему ноги: я запустила руку в постель и пощупала их, и они были холодны как камень, потом я ощупала его колена, и они тоже были холодны как камень…»
Точно так же были сейчас холодны и руки Отца, когда он коснулся их, и лицо Отца… холодно как камень…
— Как много я должен тебе рассказать. — Голос Отца был едва различим, и Винсент стал растирать ему руки, желая передать ему тепло своего тела.
— Обещаю тебе, мы выберемся отсюда вместе.
Но Отец ничего не ответил на это.
Уверенность Катрин в том, что Мышь сможет спасти Отца и Винсента, подверглась серьезному испытанию, когда их маленькая группа вернулась в Мышиную Нору.
— И это машина? — удивленно спросила она, когда Мышь гордо отбросил кусок брезента с неосвещенной груды ржавого железа, возвышавшегося в одном из углов. Кое-что из этого металлолома она узнала — ударно-бурильный станок, напоминавший наполовину собранный четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, но все остальное — ремни, шестеренки, распредвалы, кожухи — было, похоже, вырвано с мясом не то из космического корабля пришельцев, не то из «Наутилуса» капитана Немо.
— Будет машина, — добродушно пообещал он. — Не здесь. Там. — Он показал рукой на пустые бочки и ящики, наваленные во всех углах комнаты. — Давайте помогайте все.
В эти ящики они уложили части машины Мыша и понесли их по длинным извилистым туннелям; Мышь торопливо шел впереди процессии, остальные, нагруженные до предела, пытались угнаться за ним. Похоже, ни у Кьюллена, ни у Николаса, ни у Джеми не возникало ни тени сомнения в том, что Мышь знает, что делать; Катрин, руки которой ныли от тяжести груза, шла согнувшись, пытаясь убедить себя, что машина сработает и что Винсент и Отец все еще будут живы, когда они к ним пробьются.
«Мышь просто гений, — сказал ей Винсент как-то вечером, когда они сидели на террасе, укрывшись его накидкой, — он может сделать что угодно, сообразить, как работает та или иная машина… сделать из двух машин третью…»
Она сказала тогда: «Какая жалость, что он не смог получить образование — похоже, он стал бы отличным инженером-исследователем»
«Возможно, — согласился Винсент, — если бы он закончил школу и не взорвал бы лабораторию института, который бы имел несчастье принять его студентом. И кроме того, инженер-исследователь занимается сугубо практическими вещами — в таком случае Мышь бы умер со скуки. Он вольный изобретатель». И в его зелено-голубых глазах, когда он заговорил о своем друге, появилось искреннее восхищение.
Глядя на тот металлолом, который она несла, глядя на широкую спину идущего впереди Мыша, на мелькание по стенам изломанных теней идущих между ними спутников, Катрин признала, что у Винсента были основания так говорить.
«Он знает туннели лучше, чем кто бы то ни было из нас, даже лучше меня, — сказал Винсент во время их другого свидания, в ночь с проливным дождем, она вспомнила, что тогда он впервые вошел в ее квартиру, но тем не менее готов был исчезнуть при малейшей опасности… — Туннели для меня дом родной, я их исходил и облазил, но для него это больше, чем просто дом, это его единственная защита и спасение. Я не знаю, сколько времени он в них скрывался, жил в них, таскал еду из кастрюль Мэри и из городских магазинов, — он сам этого тоже не знает, как не знает того, откуда он взялся и как оказался здесь. Да, это на самом деле так»
Шагая вприпрыжку по туннелям, спускаясь со своими спутниками все глубже и глубже в недра земли, Катрин буквально слышала голос Винсента, как если бы он шел сейчас рядом с ней, ощущала этот голос, шершавый, как камень, но в то же время мягкий, как шелк, — слышала его и вместе с ним шум дождя, стучавшего тем вечером им в окно. Она вспомнила, что огни в ее квартире были тогда погашены — еще одна предосторожность, чтобы никто не помешал им, — и Винсент был только теплой тенью во мраке рядом с ней, голосом в темноте, тем же, чем он был, когда она впервые узнала его…
«Ему даже не надо света, чтобы ориентироваться, не надо касаться стен или считать повороты, как это делают другие, — он инстинктивно знает, где он находится, как знаю это и я, по запаху земли, по звукам метро, по движению воздуха в туннелях».
Они опускались все глубже и глубже, оставив над своими головами царство бетонных труб и облицованных плиткой коллекторов ливневой канализации и вступив в горизонт обнаженных скальных разломов, проходивших глубоко под улицами города; похоже, это и было их целью. Они миновали предупредительные знаки, освещенные неверным светом факелов, прошли сквозь самодельные двери и в одном месте через баррикаду из полусгнивших бревен, а потом туннели сузились, в них стало гораздо влажнее, зеленоватого цвета вода стекала по стенам, пол бугрился под ногами, из трещин и разломов в стенах дули какие-то странные ветры.
— Это Пропасть, — шепнула Джеми Катрин, когда они шли вслед за Мышом по круто спускающемуся туннелю, который завивался в темноте, как штопор. — Мы всегда боялись ходить сюда — я не была здесь уже несколько лет. Однажды я здесь потерялась. Мышь и Винсент нашли меня Они знают это место…
— Здесь. — Голос Мыша был решителен. Они вошли в небольшую пещерку, не более чем расширение очень сырого небольшого туннеля, там, где в него вливался другой туннель — с низким сводом, сырой, с плесенью на стенках, с какими-то странными грибами, выросшими на полу, и с сильным запахом воды, находящейся где-то недалеко. Он подошел к правой стенке и провел по ней рукой — Катрин поняла, что она была из того же самого твердого, отливающего чернотой гранита, сквозь который пробивался с другой стороны Винслоу. — Хорошо, отлично, — произнес он и кивнул головой: — Здесь.
Сбросив таким образом бремя сомнений, он взял свой битком набитый ящичек с инструментами, который нес Къюллен поверх всей остальной поклажи, снял его и начал работать.
К удивлению Катрин, все части его бурильного станка стыковались одна с другой с отменной точностью и скоростью. Наблюдая за его лицом, глядя ему в глаза, когда она передавала ему детали, или помогая Кьюллену и Джеми собирать люльку станка, видя его уверенные, надежные руки в перчатках с обрезанными пальцами, Катрин поняла, что имел в виду Винсент, когда назвал Мыша гением. Теперь в нем не осталось ничего от того добродушного, немного легкомысленного человека, каким он был раньше. Соединяя шланги, муфты, шарниры, собирая целую серию редукторов для увеличения мощности маленького четырехтактного двигателя, Мышь работал с умением и скоростью опытного механика.