Его скуластое азиатское лицо отражало готовность к любым мерам и привычку действовать решительно.
Рихтер оробел, но Игнатенков шагнул вперед и отрубил:
- Господин генерал! Летчики авиаотряда! Сбиты под Львовом! Ночью вышли к нашим! Охотник Игнатенков, поручик Рихтер!
- Лавр Георгиевич, - послышался за спиной Макария голос офицера-контрразведчика. - Перед вами герои.
Лавр Георгиевич Корнилов, командир 48-й пехотной дивизии, строго, но уже по-отечески поглядел на Макария и Рихтера и отдал им честь. На его мизинце блестело золотое кольцо.
Снова начались полеты над полями, лесами, железнодорожными станциями. Русские наступали в Галиции. Стрелка компаса и высотомера указывала на одни и те же деления, а глаза выискивали внизу платформы, составы, запасные пути, прямые иглы узкоколеек и вееры тропинок, расходящиеся от пунктов снабжения.
... И разрывы шрапнелей, и рой пуль!
Макарий наблюдал, как разворачивалась артиллерийская дуэль, как сметались целые рощи с засевшими в них стрелками...
Как конная батарея помчалась на позицию шагах в двухстах от наступавшей австрийской пехоты, как артиллеристы набросили скатки на шеи и под страшным ружейным огнем взлетели на пригорок, снялись с передков и открыли пальбу, устилая поле трупами...
Как... около батареи бродил и щипал траву теленок...
Как... бежали, падали, исчезали в черной земле разрывов...
Как венгерские гусары в красных доломанах и синих рейтузах несутся полевым галопом по деревне Польские Липы, нацеливаясь ударить в левый фланг... Секунда - и хоботы орудий повернуты... Картечь летит снопами свинца... Красные доломаны вокруг батареи усеивают землю, но часть храбрецов гусар все-таки прорвалась к зарядным ящикам и передкам... Рубят артиллеристов... С тыла несутся казаки с пиками наперевес...
После вечерней молитвы Макарий вышел из походной церкви-палатки, надел фуражку и, с наслаждением вдыхая холодный влажный осенний воздух, оглядел желтый стройный клен у траншеи. Вспомнил далекое, разговор с Симо-ном о войне ради торговли. Что ж, пусть ради торговли. Он уже втянулся. Война, перестав казаться праздничным приключением, превратилась в то, чем, наверное, была для отца шахта.
Следом вышли Рихтер, командир отряда капитан Свентицкий и еще несколько летчиков и наблюдателей.
- Черт побери? - вполголоса сказал Свентицкий. - Половина аппаратов!..
Несмотря на то что священник только что прочитал заупокойную по подпоручику Иванову, Свентицкий, не выражая ни скорби, ни грусти, ругался из-за неисправных машин.
Макарий приостановился, и офицеры его нагнали. Начиналась самая приятная вечерняя пора, когда они делались свободными от полетов и можно было не загадывать дальше завтрашнего дня.
Вынесли гроб. Могила была вырыта неподалеку от летного поля, за маленькими дубками. Музыканты заиграли томительный "Коль славен наш господь в Сионе...". Потом замолчали. Кто-то из нижних чинов жалобно вздохнул и стал сморкаться. Горнист пропел "Слушай на караул!", и гроб опустили в землю. Трудно было понять, что произошло с подпоручиком Ивановым, который вчера выиграл у Свентицкого его залетные деньги за месяц вперед и смеялся, приговаривая: "Слабеджио, господин капитан! Мышь копну не придавит".
В журнале боевых полетов значилось: "При возвращении с разведки подпоручик Иванов подвергся нападению четырех австрийских аппаратов, которые начали расстреливать из пулеметов. Аппарат потерял управление, перешел в штопор с работающим мотором и врезался в землю".
Плотник из отрядной мастерской поставил на могиле крест с дощечкой. Холм укрыли срубленными сосновыми ветками. Ударил залп, как будто плашмя стукнули доской по воде.
Офицеры скорбно смотрели на крест. Нижние чины в точности повторяли их, зная, что бы там ни было, а падать из-за облаков приходится господам.
Но вот уже совсем отлетели печальные звуки музыки, и Макарий подумал, что сегодня будет продолжать читать "Войну и мир", которую дал ему погибший: отныне книга принадлежит новому хозяину.
* * *
У летчиков-офицеров к Макарию было товарищеское отношение, тем более он был представлен к производству в прапорщики. И он ждал по звездочке на погоны, по "гвоздю", как назывались они в офицерском просторечии. Его тщеславие было разгорячено. Если он за месяц военных действий становится прапором, то кем может стать через год? И еще за разрушение бомбами в двух местах железнодорожного полотна во время воздушной разведки его могут представить к кресту.
С этими мыслями Макарий и летел на новую разведку. Двухместный биплан шел с предельной скоростью, на что указывала стрелка тахометра. Ровно трещал мотор, восьмидесятисильный "гном", в контрольном пузырьке пульсировало масло. Макарий благополучно пересек линию фронта и направился над шоссе, как по реке, к городку. Сверху хорошо просматривалась дорожка в лесу, где притаились артиллерийские двуколки, у моста стоял ряд палаток, со стороны западной окраины тянулись пехотные колонны и обозы... Рихтер то бегал карандашом по планшету, то склонялся над бортом, глядя вниз.
Макарий убрал ручку руля глубины, и аппарат заскользил вниз к небольшим дымкам, синевшим на опушке леса.
Пока это было как на состязаниях, ни австрийских истребителей, ни шрапнелей. Но при возвращении сдал мотор, стал дергаться биплан, и земля начала приближаться.
Рихтер смотрел на Макария. Макарий работал элеронами, удерживая аппарат, и ему некогда было испугаться.
Магнетто? Бензонасос? Он покачал бензин вручную, и мотор немного выровнялся. Теперь Рихтер должен был поработать, чтобы долетели.
И Рихтер понял, но качал медленно, с ленцой.
Летели как по булыжной мостовой.
Макарий терпел, потом стал грозить кулаком.
Рихтер демонстративно отвернулся, он был старше по чину и мог не обращать внимания ни на какие жесты, пусть охотник бы и лопнул от злости.
В огромном, обособленном от мира воздушном пространстве Макарию грозила гибель от руки дворянина. Он не боялся смерти от пули или ветра. "Надо всячески стараться сохранять жизнь нашим отважным летчикам!" - прочел он как-то статью в предвоенном номере "Аэро-автомобильной жизни".
Но зачем Господь послал ему этого Рихтера?!
Отвлекшись, Макарий упустил мгновение, когда аппарат заскользил на правое крыло и чуть было не подчинился инстинкту, не дернул ручку руля в левую сторону, - вернее, почти дернул, и аппарат стал задираться, после чего должно было последовать еще большее скольжение на крыло и на хвост.
Зачем Господь послал этого дурака?
Макарий взял из открытого ящика отвертку и швырнул в наблюдателя. Тот совсем бросил качать, привстал, будто собирался кинуться на летчика.
- Качай! - показал рукой Макарий. - Убьемся!
Они благополучно долетели до летного поля, и тут Рихтер оставил бензонасос в покое.
Но Макарию уже было не до поручика. Снова скользнули на крыло, скорость была мала, и вдруг перед выровнявшимся аппаратом на поле оказались две лошади. Макарий стал отворачивать влево, но явно не успевал. Нижнее правое крыло ударило по животным, затрещало, и биплан косо бросило на землю.
Первым к ним подбежал ефрейтор-ездовой, помог вылезти из гондолы потрясенным авиаторам и сразу оставил их, застонал над бившейся в нескольких саженях лошадью с переломанными задними ногами. Из порванных вен фонтанами била кровь, заливая желто-бурую траву.
Рихтер прижимал к груди правую руку, на щеке была большая ссадина. Оглядываясь то на Макария, то на ездового, он, морщась от боли, вытащил револьвер, зашел к лошади спереди и дважды выстрелил ей во вскидывающуюся голову.
У Макария сильно болело колено, он сел на землю рядом с аппаратом.
- Твои лошади, мерзавец! - крикнул Рихтер. - Из-за тебя офицеры разбились!
Макарий отметил, что поручик все же признает в нем офицера, но после потрясения это был пустяк.
В тот же день Рихтер подал Свентицкому рапорт на Макария, обвиняя летчика в оскорблении. Командир отряда рапорт не принял и посоветовал поручику угостить Макария кахетинским за то, что тот спасал его драгоценную жизнь.
Впрочем, вскоре пришел долгожданный приказ о производстве, и Макарий получил такие же права, как и Рихтер.
Летная офицерская форма была хороша - синий китель со стоячим воротником, черные брюки с красным кантом, черная фуражка с черным бархатным околышем и красным кантом. А погоны! Серебряные с красным кантом, с эмблемой - орел с мечом и пропеллером, со звездочками.
И оклад жалованья - триста. Да залетных - двести.
* * *
- У меня денщик папиросы ворует, - вдруг со смешком признался молоденький прапорщик Васильцов, недавно прибывший в отряд из Севастопольской авиашколы. - Вы бы научили меня...
- Да в зубы ему, скотине! - посоветовал Свентицкий. - Чего тут учить? Хотите, пойдем с вами для моральной помощи? Как, господа?
- Нет, я лучше с ним поговорю, - возразил Васильцов. - Сперва строго-настрого предупрежу.
- Э-э! - протянул Рихтер. - Народ уважает только силу. Либо ты его, либо он тебя.
- У нас в области Войска Донского с ворами-конокрадами доныне управляются самосудом, - сказал Макарий. - У моего деда в прошлом годе хотели коней увести, там их и прибили.
- Кого прибили? - спросил Васильцов.
- А вы как думаете? - усмехнулся Макарий.
В ту ночь, когда он хватал за руки работника Михайлу, чтобы оттащить его от конокрадов, он делал это из глупого мальчишества. Не надо было хватать.
- Значит, коль денщик у меня вор, я непременно должен стать зверем? спросил Васильцов.
- Каков народ, такие и управители, - сказал Рихтер. - Вы для денщика глупый барин, он не будет себя уважать, ежели не стибрит у вас какую-нибудь ерунду. Он заодно проверяет ваш характер.
- В общем, идем помогать невинному прапорщику подытожил Свентицкий. Рихтер, вы на разведку, чтоб прохвост не улизнул, а мы следом.
Видя, что офицеры настраиваются покуражиться, Васильцов стал отговаривать, чем только развеселил. Впрочем, лишь только расселись по телегам и поехали в деревню, разговор быстро отошел от скучного юнца и переместился на прекрасных дам, обитавших в помещичьей усадьбе в форме сестер милосердия военно-перевязочного отряда. Пока телеги постукивали по дороге, летчики рисовали себе вечер в офицерском собрании, музыку, танцы. Ощущение беззаботности и вседозволенности овладело ими, и, казалось, они верят в бесконечность этого вечера, в то, что кто-то защитит их