Мне не нужны деньги. То, что мне нужно, я беру. Валюта неважна для таких существ, как я. Мне нет необходимости отдыхать под золотым навесом или принимать ванну в комнате, облицованной отполированным мрамором.
Мне нужно лишь выжить.
Нет. Ложь. Мне нужно процветать. Наблюдать, как те, кто жаждет убить меня, медленно и мучительно погибают. После того, как видят собственными глазами, как все, что им ценно, рушится в щепки.
Только такое будущее мне по душе.
– Благодарю, – говорит попрошайка, слова похожи на свист среди половины ее отсутствующих зубов.
– Да хранит вас Господь, – отвечаю я с улыбкой.
Мой голос застает ее врасплох. Меня это не удивляет. Его музыка завораживает смертных, и это никогда не перестанет меня веселить. Это незаменимая помощь, когда они приближаются к неизбежной кончине от моих рук. В какой-то мере, я могу даже сказать, мы являемся идеальными хищниками. Имитируем изысканность наших жертв. Ходим среди них, незамеченные и неузнанные. К тому моменту, как они понимают, что попали в наши сети, уже слишком поздно. Трансформация – не что иное, как щелчок, поворот дверной ручки.
И жизни конец. Одно мгновение. А в следующее тебя уже нет.
Есть только одно другое существо, которое способно на такое. Или, быть может, два, хотя я нахожу большинство древесного народа очень неприятным. Они постоянно болтают о колдовстве и клятвах. Их вечные сказки о том, как обмануть смертных и уговорить их на опасные сделки… Кому нужен чей-то первенец? Сопливые младенцы такие гадкие, никакой нет в них награды. И только истинные монстры станут вкушать их на ужин.
Кроме того, я не стану заключать сделку с существом глупее меня. Я возьму, что мне нужно. После чего совершу все необходимое, ведь я хочу процветать однажды. Благо уже надеяться на подобный исход, учитывая наше запятнанное прошлое.
Я помню увиденную мной в последний раз смерть вампира.
Она была вампиром, и моя любовь к ней была так сильна, что не могу описать, хотя было всегда ясно, что мне не следует поддаваться этому чувству, ибо оно приведет не к чему иному, как к разбитому сердцу. Но когда ты находишь родственную душу, разве можно отвернуться от нее? Такая любовь встречается редко даже среди бессмертных. Для меня это жизненная сила.
На моих глазах они бросили Марен в узкую яму. Остальные из нашего числа были свидетелями, стоя вокруг, как часовые в плащах. Мои чувства к ней похоронены глубоко в сердце. Закрыты в сундуке, чтобы никто из наших рядов не узнал, как сильна была моя любовь к этому созданию, презирающему наши законы и относящемуся к талантам, данным ей, как к дарам темных богов.
Это была одна из причин моей любви к ней. Марен никогда не относилась к чему-либо слишком серьезно.
Когда они бросили ее в яму, ей потребовалось мгновение, чтобы расправить плечи. Всего мгновение. Она поняла, где находится, сразу же, как взглянула наверх.
Я помню ее лицо, когда это осознание отразилось на нем, и как мне было страшно, что она разглядит меня среди теней.
Она была напугана. Ее взгляд окаменел, потеряв весь прежний блеск.
Однако она смеялась. Дерзкая до последнего вздоха.
Она кричала нам, зная, что мы стоим на краю во тьме ночи, безопасно и самоуверенно. Защищены в плащах, сотканных из нашей общей ненависти.
Марен покрывала нас проклятиями. Требовала, чтобы мы сказали ей, что мы пытаемся доказать, желая положить конец ее существованию.
Я называю это существованием, потому что – до нынешнего дня – не верю, что то, что вела она, было жизнью. Охотиться под покровом ночи. Находиться в постоянной войне с тварями Другого мира. Теряться в постоянных беспокойствах о том, кого можно назвать другом, а кого врагом. Это не жизнь, потому что Марен никогда не искала чего-то большего. Она была довольна. Она не научилась ничему за все свои годы.
И в конце концов это довольство ее подвело. Ей следовало предать меня до того, как я предам ее. Ей никогда не следовало становиться моим другом. Мне никогда не следовало влюбляться в нее. В конце концов это не принесло мне ничего, кроме боли. Воспоминания о ее коже, мягкой и твердой одновременно, точно бархат и железо. Вкус ее губ на моих губах, горьких и сладких, лучше которого невозможно вообразить.
Но все это не имеет значения. Это история для другой ночи.
Вскоре после того, как Марен бросили в яму, солнце начало всходить над узкой расщелиной, отвоевывая место угасающей луны. Все мы молча наблюдали, как лучи подползали к камням на земле. Мы слышали, как Марен смеется громче, прижимаясь к облицованной камнями стене своих круглых покоев.
Она закричала, умоляя о помощи в самый последний момент. Кричала сквозь смех, прося о прощении.
Ее крики преследовали меня годами. Запах горящей плоти – воспоминание, которое до сих пор заставляет желудок скручиваться, а мало что вызывает у меня подобную реакцию ныне. Увы, огонь никогда не станет моим другом. В последующие годы мне удалось приучить себя к подобным зрелищам. Ведь эти наказания необходимы, если мой род намерен выжить. Если мы намерены занять свое место в мире.
После смерти Марен ее ковен разбежался по самым далеким уголкам земли. Я часто слышу рассказы о том, как кто-то из их числа преследует одного из нас в поисках возмездия.
Тщетные попытки. Истинной мести нельзя добиться в мгновение ока. Она происходит медленно. Необходимо отмерять нужные порции, демонстрировать усердие и терпение. Когда я рушу то, что было однажды мной создано, то делаю это на безопасном расстоянии. Я наслаждаюсь процессом. И я буду уже далеко, когда настанет тот самый момент.
Я покидаю свой чудесный уголок улицы и направляюсь в переулок в компании густой тьмы. Тьмы, в которой мой род процветал веками, на разных континентах по всему миру.
Я чувствую знакомое присутствие, хотя существо двигается совсем бесшумно. Жду, когда оно подойдет. Достаточно близко, чтобы только мне было слышно его слова.
– Ваше превосходительство, – говорит он, его глаза горят, как угольки в ночи, – я сделал, что вы велели.
Я киваю, не выдавая эмоций. Держа дистанцию. Даже сквозь тьму невозможно не заметить преданности в его глазах. Почти безумную жажду получить мое одобрение.
– А девчонка? – продолжаю я.
– Ей больше не рады в монастыре. – Он почти что дрожит от наслаждения, докладывая новости.
Меня сердит то, с какой пылкостью он ищет моего одобрения. Точно пес, умоляющий, чтобы его погладил хозяин.
– Хорошо, – говорю я. – А Чертоги?
Следующие слова он произнес игриво:
– Они осведомлены о ее положении. Член их процветающего общества был послан ей на помощь.
Замечательно. От этого моя месть станет лишь слаще.
– Он знает?
Мой верный слуга подходит ближе, его тень двигается с нечеловеческой скоростью.
– Полагаю, что да. Эта чертовка Вальмонт, без сомнений, доложит ему. Она меня злит, повелитель. Я жажду прикончить ее так сильно, как никогда прежде. Я жажду прикончить их всех за то, что они украли у нас.
– Девчонка не главное, как и все остальные. Значение имеет лишь узурпатор.
На секунду между нами повисает тишина.
– Ваше превосходительство? – говорит он задумчивым тоном. – Что означают эти символы Карфагена, которые вы просили меня оставить?
– Это знак моего рода. Его глубинный смысл не должен тебя волновать. – Я говорю холодно, ставя точку в разговоре этими словами.
Когда мой слуга разочарованно поворачивается, в мою сторону веет засохшей кровью. Кровью бессмертных. Я щурюсь, глядя на него.
– Кто ранил тебя?
– Она… напала на меня, повелитель.
Я ухмыляюсь.
– Ты позволил глупой смертной девчонке себя одурачить?
– Я не ожидал, что она будет такой… бесстрашной.
– Я уже говорил тебе, она видела смерть и выжила, чтобы рассказать об этом. Конечно, она способна причинить тебе боль. Тебе повезло, что лезвие было не из серебра.
– Да, повелитель, – ворчит он. – Вам что-нибудь еще от меня нужно?
Я ощущаю его недовольство. Он не хотел сообщать мне о своей ране. Даже попытался скрыть это, переодев рубашку. Нет, его кончину повлечет за собой не жажда мести, а его гордыня. Его жажда быть замеченным. Быть замеченным спасителем, который воскресил демонов ночи (тех, кто был изгнан из Сильван Вальд) и привел обратно в место, которое по праву принадлежит им под холодными звездами.
Однако Лазарь был не из тех, кто выживает, и эта жалкая морда – тоже не моя проблема. Все они заменимы. Они – всего лишь способ достичь того, что мне нужно.
– Ваше превосходительство? – не сдается он. – Нужно ли вам от меня что-то еще?
– Пока что нет. – Я делаю паузу. – На самом деле да. Я хочу, чтобы ты принял ванну.
– Повелитель?
Его удивление меня раздражает.
– Ты, может, и сменил наряд, но от тебя по-прежнему несет смертью. Тебя учуют быстрее, чем увидят. – Я использую свою главную силу. Силу держать более слабых существ под своим контролем не чем иным, как словами. – Вот твой следующий урок: если ты хочешь вселять в других уважение и получить статус среди своего народа, ты должен быть лучше своих собратьев. Куда более сообразительным. У тебя отняли твою жизнь, и ты занимаешь роль раба уже слишком долго. Но ты не раб. У тебя под рукой есть все средства, чтобы стать королем этих джунглей. Возможность объединить рассоренных… и спасти нас всех. – Мой голос утихает, сходя на нет, наполняя мои слова еще большим смыслом, я многозначительно смотрю на него.
– Львом, – шепчет он, его глаза блестят.
Я киваю.
– Но никогда не стоит забывать. Весь мир – театр.
– В нем женщины, мужчины – все актеры, – триумфально заканчивает фразу Шекспира он.
Я намекаю ему, что пора уходить, указывая подбородком на дорогу. Он кланяется и исчезает в сумраке, ступая легко, самоуверенно.
Ничтожный глупец.
Он так стремится получить мое одобрение. Стремится заполучить роль узурпатора и обрести власть. Вот почему я не считаю его достойным уже давным-давно. Ибо я тоже стремлюсь забрать у своего врага то, что было у меня отнято. Позволить