Бастьян развернулся, выхватив револьвер одним быстрым движением. Затем устремил взгляд туда же, куда и она.
Тьма была густой и глубокой. Полоски света, тянущиеся из-за открытых дверей у входа в спальню, мешали разглядеть что-либо дальше кровати. Бастьяну потребовалась лишняя секунда, чтобы понять, почему Селина закричала. Осознать, что заставляет ее теперь рыдать.
Он рухнул на колени, револьвер упал на обюссонский ковер.
«Все всегда заканчивается кровопролитием».
Там, у балкона с книгами, высоко над их головами, лежала оторванная рука, сжимающая сломанную ивовую ветку, с которой капала кровь. На перилах покоились алые остатки того, что было отрубленной человеческой головой, чьи черты лица изуродовали когти зверя.
Но все это было неважно. Все это не могло скрыть правду о том, кому принадлежала голова. Не от Бастьяна.
Найджел.
На стене над лужей крови красовался символ:
Лед становится тоньше под ногами моих врагов. Под ногами их друзей и родных.
Теперь он знает, что я отниму у него всех, кто дорог ему в этом мире. Я не проявлю милосердия. Я буду отнимать, и отнимать, и отнимать, пока у него не останется ничего.
Скоро они поймут, что для меня нет пределов. Ибо защитные стены Никодима уже пали. Мною отнят последний оставшийся у него бастион. Теперь ему неоткуда ждать помощи. От моей мести ему не спастись.
Он будет пытаться защитить свою семью (что и делал веками), но уже не приходится сомневаться в том, кто выйдет из этой битвы победителем. У меня все козыри. Все двери передо мной открыты. Для меня нет слишком больших высот. В этом аду от меня не утаиться.
Я стою в тени, глядя на отель «Дюмейн». Вижу, как члены его Львиных Чертогов шныряют во тьме. Я являюсь свидетелем того, как бесполезные офицеры полиции заходят в огромное здание. Я слышу, как они разговаривают. Как она плачет, как он рвет и мечет. Как все они оплакивают то, что потеряли.
Потери жалят, верно?
Но меня тоже жалило, когда я лишился всех, кто был мне дорог. Когда все, что имело для меня цену, разбилось на осколки и обернулось пылью под ногами.
По моей коже бегут мурашки при виде этого. Моя душа парит на свободе.
Не знает, что теперь это личная война. Когда его вера будет отнята, когда тех, кого он любит, одарит своим последним поцелуем Смерть, – он будет знать, за что. Будет знать, кого винить в этом.
Нам уже слишком поздно возвращаться назад. Хворост собрали. Спичкой чиркнули.
Только один из нас спасется от адского пламени.
Piantagrane[130]
Селина сидела на краю маленькой койки в кабинете Майкла в полицейском участке. В голове у нее эхом отдавалось тиканье часов, висевших на стене рядом, с каждой секундой оно становилось все громче. Лучи бледного солнца тянулись по деревянному полу под ее ногами, точно готовились к грандиозному финальному выступлению.
Пульс ударил Селине в виски, когда она посмотрела на огромную меловую доску из сланца на другой стороне кабинета, исписанную бесчисленными словами и дотошными диа граммами, которые Майкл составлял с той самой ночи, когда произошло первое убийство у причала чуть меньше месяца назад. Ее взгляд остановился на потрепанной погодой карте, прикрепленной к углу гладкой серой поверхности. Селина внимательно изучила детали, которые она рассказала Майклу о той ночи, когда убийца преследовал ее по темным городским улицам. Слова, которые он сказал ей в ту ночь и в ночь, когда погиб Уильям. Угрозы, которые убийца прошептал ей на ухо:
«Добро пожаловать на битву при Карфагене».
«Ты моя».
«Смерть ведет в другой сад».
«Всего превыше: верен будь себе».
«Ты умрешь у меня на руках».
Она вздрогнула, вспомнив, как холодное дыхание демона бежало по ее спине. Вспомнила запах теплой меди, когда он оставил кровавую метку своими пальцами на ее лице. Селина отвернулась, и ее взгляд упал на последние дополнительные заметки на меловой доске: те, что касались вчерашнего убийства Найджела в номере гостиницы «Дюмейн». Упоминание о еще одной жуткой подсказке, что дополняла их коллекцию символов.
Селина вздохнула, ее плечи ссутулились, как будто на них взвалили невидимую тяжелую ношу.
Ту же самую, которую она несла последние несколько часов.
Селина не могла найти в них ни логики, ни смысла.
Сами буквы могли быть просто буквами, какими и казались на первый взгляд: L, O и Y. Но если их совместить, они не имели никакого смысла для Селины и не казались чем-то вразумительным Майклу или кому-либо еще в отделении городской полиции. Это могли быть инициалы. Или указания. Или просто полнейший бред, созданный, чтобы отвлечь их от нужного следа.
Если же это было какое-то зашифрованное послание иного рода, то оно оставалось тайной для Селины. Первая буква могла бы быть перевернутой или повернутой L, могла быть из греческого или латинского алфавитов. Или, может, даже C? Может, просто убийца неправильно ее написал или написал криво. Вторая буква была очевидной O, если это вообще были буквы. А последняя? Это могла быть практически любая буква. A, или Y, или W. Может быть, даже U, в зависимости от того, откуда она происходит. Это даже мог быть язык древнее древнегреческого.
Может быть, это были вовсе не буквы, и Майкл прав, ища в них математическое значение.
Мысли об этом утомляли. Все эти беспокоящие вероятности преследовали Селину с самого рассвета. Часы шли, а события прошлой ночи не покидали рассудок, окутывая ее пугающими воспоминаниями. О тьме и свете. О том, каким ощущался воздух в лабиринте, тяжелым и густым. Воспоминания о юной девушке, разлившей холодное шампанское на свою кожу и горло, блестящий бокал напоминал людские фигуры в саду. То, как нервы Селины начинали сдавать от череды угроз, а ее кости сводило, точно она стояла на улице в зимнюю ночь. Ощущение от рук Бастьяна на своей коже, его губ в ложбинке на ее горле. Сладкое тепло, наполняющее ее тело даже сейчас от одной мысли об этом. Тот ужасный момент, когда вопль застрял в ее глотке.
Теплый запах крови.
Горький холод смерти.
Селина сжала глупую записку сильнее в своей руке. Ту самую, что передала ей Одетта, проходя мимо с каменным лицом, всего через несколько минут после того, как Майкл разделил Селину и Бастьяна, прибыв в отель, намереваясь упрятать ее в трехэтажном полицейском участке на Джексон-сквер рядом с собором Сен-Луис.
Где бы ты ни была, я найду тебя в полночь.
Селине должно было быть приятно, что Бастьян думал о ней после того, как узнал, что его друг убит. Но на деле ей было настолько приятно, что у нее не было слов, чтобы выразить чувства. Записка, зажатая в ее руке, доказывала, что они не просто «мимолетные знакомые», о чем договаривались всего несколько дней назад. Они стали чем-то большим, чем просто знакомыми. Может быть, где-то кому-то было важно, что Селина неподходящая пара для Бастьяна, а он был совсем не тем мужчиной, какого она представляла рядом с собой.
Но для них двоих это больше не имело значения.
Селина видела настоящего Бастьяна за его напускной маской. Он видел ее настоящую, а не ту ложь о ней, которую она строила всю свою жизнь. А когда они оба признались в своей правде (рассказали друг другу о худшем, что происходило с ними, и худшем, что совершали они), Бастьян не дрогнул, и Селина не отвернулась.
Лишь эта правда имела смысл среди всего этого хаоса.
Поправив выбившуюся прядь волос за ухом, Селина подошла к меловой доске, чтобы получше рассмотреть потертую карту, усеянную дырочками от кнопок после предыдущих расследований. Она снова попыталась понять, почему внимание убийцы внезапно переключилось на нее. И что побудило его убить ту несчастную девушку на причале несколько недель назад. Есть ли во всех этих событиях какая-то связь, и если есть, то что планирует убийца предпринять дальше. Ее взгляд привлекло название улицы, тянущейся перед полицейским участком, улицы Шартр.
«Пойдем со мной в сердце Шартра».
Этой фразы не было в коллекции Майкла. Очевидно, Селина забыла упомянуть о ней. Да и имеет ли это значение? Есть в этих словах смысл? Кто же этот психопат и почему он убивает людей вокруг? Где он прячется, у всех на виду или в своих темных переулках? Он вполне может оказаться одним из тех людей, с кем Селина успела познакомиться. Или может оказаться совсем не одним из них.
Лишь одно было ясно: Селина больше не собирается ждать, пока он сделает следующий шаг.
Нетерпение сдавило ей горло, по коже теплом разливался гнев. Ее уверенность становилась только крепче. Да, она загонит убийцу в ловушку в ночь бала-маскарада, когда он будет думать, что она занята дегустацией крепких напитков. Она сделает вид, что увлечена празднеством, а потом покинет бал, чтобы в одиночестве побродить по кварталам, как и в ту ночь, когда убийца отправился по ее следу, меньше пары недель назад.
Этот негодяй не будет знать, что члены Львиных Чертогов устроят засаду поблизости, оцепив улицы плотным кольцом в ожидании, когда он покажется. Когда он наконец сделает неверный шаг.
Но что, если приманка не сработает?
Что ж, тогда Селина просто устроит другую ловушку, в другое время, в другом месте.
Может быть, глупо было думать, что ей удастся перехитрить такого злодея. Однако, по крайней мере, она что-то делает.
Рядом с ногами Селины тянулись длинные лучи солнца, становясь все бледнее по мере того, как закат окутывал Новый Орлеан, на горизонте небо выглядело уже так, словно там горел пожар. Селина тяжело вздохнула, и ее голос разнесся эхом под потолком.
– Какая пустая трата времени, – пробормотала она себе под нос. Запретила себе пинать угол невероятно аккуратного стола Майкла, точно ребенок, обидевшийся, что ему не дают конфету. Она столько всего еще могла бы сделать. Должна бы сделать. Ее взгляд упал на подол бального платья Одетты, разложенного вдоль маленькой койки. Все утро Селина работала над тем, чтобы успеть закончить наряд. Бал-маскарад начнется через считаные часы, а еще нужно время, чтобы закончить свой собственный костюм. Только вот иголки падали из дрожащих рук Селины, эмоции брали над ней верх после всех будоражащих событий прошлой ночи. Что бы Селина ни делала, она не могла утихомирить свои взбунтовавшиеся мысли.