Лошадь замерла, покрывшись потом от страха, а Отец повернулся к обладателю глубокого резкого голоса: перед ним было ужасное Чудовище, стоявшее за стеной сада роз.
Отец ответил дрожащим голосом:
– Ну что вы, сэр, я глубоко благодарен вам за гостеприимство и нижайше прошу прощения. Ваша любезность так велика, я никогда не подумал бы, что вы будете оскорблены тем, что я взял небольшой сувенир – бутон розы.
– Красивые слова, – прорычало Чудовище и переступило стену, словно ее там и не было. Ходило оно как человек и одето было также, от этого выглядело еще ужаснее; ужасен был и его четкий голос, исходящий от такого зверя. Он был одет в синий бархат, с кружевами на рукавах и под горлом; туфли на нем были черного цвета. Лошадь потянула за поводья, но не стала брыкаться.
– Но твоя лесть не спасет от смерти, которую ты заслуживаешь.
– Увы, – ответил Отец и упал на колени. – Но прошу, позволь молить о пощаде: достаточно несчастий выпало на мою долю.
– Твои несчастья оставили тебя без чести, ведь ты украл мою розу, – проворчало Чудовище, но, казалось, оно было готово выслушать Отца, и тот, в отчаянии, рассказал обо всех неприятностях, что с ним произошли. И добавил:
– Мне казалось ужасным, что я не смог достать небольшой пакет семян роз для моей дочери Красавицы, а она ведь просила только об этом; когда я увидел ваш чудесный сад, я подумал, что, по крайней мере, привезу хотя бы одну розу для нее. Я нижайше прошу вашего прощения, великодушный господин, потому что вы знаете, что я не хотел причинить вреда.
Чудовище задумалось на мгновение, а затем сказало:
– Я сохраню тебе твою ничтожную жизнь при одном условии: ты отдашь мне одну из своих дочерей.
– Ах! – воскликнул Отец. – Я не смогу этого сделать. Вы считаете, что я бесчестен, но я не настолько жесток, чтобы выкупить свою жизнь ценой одной из моих дочерей.
Чудовище угрюмо хмыкнуло.
– Я уже было начал думать о тебе хорошо, купец. Так как ты показал себя смельчаком, я успокою тебя, сказав, что твоя дочь не пострадает ни от моих рук, ни от кого-либо еще, живущего в моих землях. – Оно вытянуло лапу, указав на все широкие поля и замок посередине. – Но если она придет, то пусть останется здесь по своей воле, потому что любит тебя настолько, чтобы спасти твою жизнь, и потому что смела и сможет перенести разлуку с тобой и со всем, что ей знакомо. Только так я смогу принять ее.
Оно замолчало; ни звука не было слышно – лишь тяжелое дыхание лошади. Отец уставился на Чудовище, не в силах отвернуться; оно перестало созерцать зеленое поле и посмотрело на человека.
– Даю тебе месяц. Через четыре недели ты должен приехать сюда один или с дочерью. Ты легко найдешь мой замок – нужно только потеряться в окружающем его лесе и он сам тебя найдет. И не думай, что можно спрятаться от своей судьбы – если ты не вернешься через месяц, я сам приду и найду тебя!
Отец не смог ничего больше сказать; у него был месяц, чтобы попрощаться со всеми, кто был ему дорог. Он с трудом взобрался на лошадь, потому что рядом стояло Чудовище: животное очень нервничало и не могло стоять спокойно.
Как только Отец взял поводья, Чудовище вдруг подошло к нему.
– Возьми розу для Красавицы, и на этом пока простимся. Твой путь лежит туда, – оно указало на блестящие серебристые ворота. Отец и позабыл о цветке; он взял его в руку, сжавшись от прикосновения Чудовища; и как только он забрал розу, оно молвило:
– Не забудь о своем обещании!
И ударило лошадь по крупу. Животное метнулось вперед, заржав от ужаса, и галопом помчалось по полям, словно спасая собственную жизнь. Ворота резко распахнулись, когда всадник приблизился, и он проехал сквозь них, попав в густой заснеженный лес, едва ухитрившись успокоить бедное животное, чтобы оно пошло нормальным шагом.
– Я не помню остальной части пути, – продолжил Отец. – Снова пошел снег. Я держал поводья в одной руке, красную розу в другой. Не помню, чтобы останавливался, пока лошадь не дошла до деревьев, в просвете которых я узнал наш дом.
Отец замолчал, и, так как не мог смотреть на нас, он снова обратил свой взгляд на огонь. Тени от полыхающего пламени завертелись вокруг красной розы и казалось, что та кивает, подтверждая рассказ Отца. Мы все были потрясены, не понимая ничего, кроме того, что несчастье свалилось на нас – опять, словно тогда, когда дела в Городе были разрушены. Было невозможно представить, жизнь без наших денег, нашего дома, наших занятий; но эта весть ошеломляла и ужасала. Все было гораздо хуже, и мы только начинали понимать, что на кону стояла жизнь Отца.
Не помню, сколько продлилась тишина. Я уставилась на розу, такую молчаливую и безмятежную на полке камина, и услышала свой собственный голос, говорящий:
– Когда закончится этот месяц, Отец, я вернусь туда с тобой.
– О, нет, – выпалила Хоуп.
– Никто не поедет, – сказала Грейс.
Жэр замер, глядя на свои руки. Отец продолжал глядеть на пламя, и после короткого молчания, произнес:
– Боюсь, что кто-то должен поехать, Грейс. И я еду один.
– Нет, не едешь, – возразила я.
– Красавица, – запричитала Хоуп.
– Отец, – произнесла я. – Оно не обидит меня. Оно дало обещание.
– Мы не можем отдать тебя, дитя, – заметил Отец.
– Хммм, – откликнулась я. – Мы не можем отдать тебя.
Он выпрямил спину.
– Вы все равно скоро лишитесь меня. Ты так молода, дитя. Я благодарю тебя за твое предложение, но поеду я один.
– Я не предлагаю, – ответила я. – Я просто еду.
– Красавица! – резко произнесла Грейс. – Прекрати. Отец, зачем кому-то вообще ехать? Оно не вернется за тобой. Здесь ты в безопасности. Раз уж ты так далеко от его ворот, тебе ничего не угрожает.
– Да, конечно, – подхватила Хоуп. – Жэр, скажи им. Возможно, тебя они послушают.
Жэр вздохнул.
– Прости Хоуп, моя дорогая, но я согласен с твоим отцом и Красавицей. От этой угрозы нет спасения.
Хоуп вдохнула, ахнув, затем разразилась слезами. Она уткнулась лицом в плечо Жэру, а он погладил ее блестящие волосы.
– Если бы не эта роза, я бы не поверил… это моя вина; я должен был предупредить вас, – почти прошептал Жэр. – Столько историй поколениями рассказывали об этом зле в лесу; мне не следовало оставлять их без внимания.
– Ты не оставил, – заметила я. – Ты предупредил нас, чтобы мы держались подальше от него, что он стар и опасен, и что про него ходят… разные истории…
– Ты не мог всего предвидеть, парень, – сказал Отец. – Не вини себя за это. Это только я виноват в том, что в плохую погоду был готов глупо рискнуть. Моя вина и ничья больше; и никто не будет за нее платить.
Грейс же заметила:
– Все эти истории, что Хоуп и я слышали о монстре, живущем в чаще, создание, которое живет в лесу и поедает все, что ходит или летает, поэтому там не на что охотиться. И как оно любит заманивать путешественников на верную смерть… оно такое же старое, как холмы и деревья того леса. Мы никогда вам не говорили, потому что думали, вы посмеетесь над нами; Молли все нам рассказала. Предупредила, чтобы мы держались от леса подальше.
Я взглянула на Жэра. Истории, что он поведал мне два года назад, никогда больше не упоминались.
Хоуп перестала плакать.
– Да, мы подумали, что это глупости; но нас не нужно было уговаривать держаться подальше от того ужасного леса, – заметила она. Слезы снова начали литься по ее щекам, но она выпрямилась и оперлась на Жэра, который приобнял ее рукой. – О, Отец, конечно же ты можешь остаться.
Отец покачал головой, а Жэр внезапно спросил:
– Что в ваших седельных мешках?
– Ничего особенного. Немного денег – я думал, мы сможем купить корову, вместо того, чтобы привозить молоко для детей из деревни, но… там, наверное, недостаточно.
Жэр поднялся, продолжая держать Хоуп за руку, затем встал на колени перед кожаными сумками, все еще лежащими в куче в углу. Грейс и Хоуп, обычно самые добросовестные домохозяйки, по какой-то причине оставили их нетронутыми.
– Я заметил, когда мы с Красавицей принесли их вчера в дом, что они очень тяжелы.
– Неужели? Они не… в смысле, не может быть. У меня не было так много всего.
Отец встал на колени рядом с Жэром и расстегнул один мешок, откинув верх. Изумленный, он вытащил две дюжины отличных восковых свечей, льняную скатерть, обрамленную изящным кружевом по краям, несколько бутылок очень старого вина и бутылку бренди еще старше, серебряный штопор, у которого вместо рукоятки была голова грифона с красными камнями, сильно похожими на рубины, на месте глаз; в мягком кожаном футляре лежал нож для нарезки мяса – у него была рукоять из слоновой кости, в форме оленя, застывшего в прыжке, с рогами, изогнутыми вдоль вытянутой спины. На дне мешка, толщиной в ладонь, лежал слой монет: золотых, серебряных, медных, бронзовых. В монетах были зарыты три маленьких деревянных шкатулки, у каждой из которых на полированной крышке виднелось по одной букве: Г, Х и К.
– Грейс, Хоуп и Красавица, – сказал Отец и протянул их нам.
В шкатулках моих сестер были золотые цепочки, нити жемчуга, изумруды и бриллианты, серьги с топазами и гранатами, браслеты с сапфирами и кольца с опалами. Они ярко блестели и выглядели странно на домотканом сукне.
Моя шкатулка была набита до краев мелкими коричневато-зеленоватыми округлыми штучками. Я взяла пригоршню и как только они посыпались сквозь мои пальцы снова в шкатулку, я внезапно рассмеялась, так как поняла, что это:
– Семена роз! – воскликнула я. – По крайней мере, у Чудовища есть чувство юмора. Возможно, мы хорошо с ним поладим.
– Красавица, – возразил Отец. – Я отказываюсь тебя отпускать.
– И что же ты сделаешь – привяжешь меня? – спросила я. – Я поеду, и больше того, если ты сейчас же не дашь обещания взять меня с собой, когда придет время, я сбегу сегодня же, пока ты будешь спать. Мне всего-то придется потеряться в лесу, как ты сказал, чтобы найти замок.