Сама Надя считала, что все у нее нормально. Но докторше вечно что-то не нравилось: и шейка матки не такая, и гемоглобин низкий, и вес прибавляется слишком быстро. Митрофанова давно «истратила» положенную для первого триместра прибавку в три килограмма и почти исчерпала лимит для второго, хотя срок только одиннадцать недель. Сама по этому поводу переживала, пыталась в себя полезную еду запихивать. Но организм, будто в насмешку, ничего правильного принимать не желал. От овсянки воротило, от яблок пучило. А вот вредных тортиков с жирным кремом хотелось адски.
Будь Надя одна, сделала бы героическое усилие, чтобы победить нехорошие пристрастия. Но Полуянов (хотя прежде ее стремление худеть активно поддерживал) уверял: раз беременна, то позволяй себе все. Сам ходил в магазины, постоянно притаскивал ее любимое: шоколадки, пиццу, кукурузные палочки. Даже сало – только представьте! И она, ругая себя и проклиная собственную слабую волю, принимала из его рук бутерброды с белым хлебом и толстыми шматами сверху.
– Потом похудеешь, – успокаивал Дима.
Но Надя очень сильно подозревала: в прежний свой гардероб она не втиснется уже никогда. А поделать с собой ничего не могла. Полуянов только веселился, нежно целовал ее немного округлившийся животик и лично сопровождал в магазины для будущих мам, уговаривал купить то новые брючки, то юбку со специальным регулятором в поясе – ешь все, что хочешь, натянутся на любой объем.
Дима – при всей своей внешней ветрености – к отцовству будущему относился серьезно. Приносил домой компакт-диски – Моцарт или звуки природы для малышей, заставлял Надю слушать. Купил специальную подушечку под живот – спать с ней оказалось чрезвычайно удобно. И, что Митрофанову особенно радовало, старался ее не нервировать. Грязные носки наконец приучился не разбрасывать по квартире, а складывать в бак. Вставал утром тихонечко, чтобы ее не разбудить. Да и сам старался жить безопасно, размеренно. Надя иногда заглядывала в кабинет, когда Полуянов работал, и на сердце спокойно, что на экране компьютера – не кровь и трупы, а очередной ми-ми-шный персонаж для «Несерьезных новостей».
Прежде над Диминой рубрикой насмешничала: «Где тот бесстрашный журналист-расследователь?» Но сейчас сама с удовольствием читала, как бобры спасли целую деревню от затопления (денег на строительство плотины у администрации не оказалось, и нашли остроумный выход: завезти животных-строителей). А над фотографией, где щенок, которого вытащили из проруби, благодарно сотрудника МЧС в нос лизал, и всплакнуть могла.
Теорию свою про маньяка Дима если и продолжал развивать, то втайне от Нади. Она сама периодически проглядывала новости по теме, но их автором, к счастью, выступал не Полуянов.
Новых жестоких убийств (как боялся сердечный друг после ужасного происшествия с Люськой на даче) в столице не последовало. Да и выражение «олонецкий маньяк» быстро вышло из употребления. Тем более газета «XXL» утверждала: несчастную женщину погубил ее пьющий сожитель, ему предъявлено обвинение, дело готовятся передавать в суд. Про второе дело (смерть беременной в Брянской области) вообще нигде не упоминали.
Наде иногда снились безумные, пронзительные глаза того человека, нож в его руке. Она вскрикивала, просыпалась, и Дима никогда (как раньше, если ей снился кошмар) не переворачивался на другой бок – просыпался, крепко обнимал, успокаивал.
Прежде Митрофанова терпеть не могла февраль, но в этом году он нормально проходил. На работу ходить не надо, тошнить перестало, животик, пока совсем небольшой, не раздражал, Димка вел себя мило. И младенец у них, конечно, родится замечательный. Спокойный, улыбчивый, умненький. На радость папе и маме.
Вроде февраль на дворе, должно предчувствие весны начаться, а погода хуже, чем в противном декабре. Вчера на один день показалось солнце, а сегодня снова мрак, ветрище, за окном снежинки мокрые бесятся. Юля сто раз пожалела, что самой себе дала зарок: пока зимний сезон, каждую субботу кататься на лыжах. И сейчас внутренний голос начал умолять: «Может, не надо? Какие прогулки в такую погоду?»
Завалиться бы сейчас на диван, взять книжку, яблочко, в ноги собаку, теплым пледом накрыться. Совсем было повернула в сторону спальни, но на пути зеркало. В облегающей пижамке прекрасно увидела: бедра рыхлые, кофточка животик немаленький обтягивает.
«Никакого дивана, лентяйка. Скоро лето, пляжный сезон!»
Решительно достала из шкафа лыжные ботинки, пробудила Тедди, своего шпица, и отправилась сквозь непогоду.
Олонецкий парк рядом с домом когда-то служил у риелторов заманухой, но теперь пользовался дурной славой. Юля, как и все любопытные в микрорайоне, тоже в начале января побывала на берегу пруда, где в новогоднюю ночь беременную убили. Полусумасшедшая старуха-колдунья из их подъезда клялась: на этом месте до сих пор стоны слышит. Но у Юли экстрасенсорных способностей не имелось, да и новости смотрела внимательно. В них говорили: смерть наступила, вероятней всего, от первого же удара ножом в сонную артерию. Так что вряд ли бедняга стонала – отправилась прямиком в рай. Ну, или в ад.
Девушки из их района в Олонецкий с тех пор ходить опасались, но сама Юля считала: если не пользоваться единственным благом в их районе – парком рядом с домом, – то вообще отсюда съезжать надо. Маньяк вряд ли станет в одном месте два раза гадить. Надо быть фаталистом. Да и на лыжах в округе больше кататься негде.
Маршрут, правда, составила, чтобы к пруду злосчастному не приближаться. Скользила по аллеям, параллельно пешеходным дорожкам, где хоть редкие, но прохожие появлялись.
Тедди поначалу плелся еле-еле, приходилось лыжной палкой толстяка подпихивать. Но Юля потихоньку ускоряла темп, и шпиц все быстрее перебирал тонкими, в сравнении с жирным телом, лапами. Она тоже разгулялась, порозовела – радовалась, что лени не поддалась. Цвет лица будет свежим, а противные складки на животе пусть не сразу, но обратятся в плоский пресс.
Утром да в жуткую погоду народу в парке никого. А вот птицы активно чирикают, весну предчувствуют. Тедди то и дело отвлекался, разгонял яростным лаем воробьев. Ворон, наоборот, побаивался – к Юлиным ногам жался.
– Что ты трясешься, ничтожное животное, – уговаривала она собаку, – гавкни на них погромче – мигом разлетятся!
И когда увидела чуть в стороне от лыжни изрядную воронью стаю – голов шесть собралось, – специально притормозила. Свернула с трассы, потянула за собой шпица, уговаривая:
– Ну, давай, Тедди, смелей! Я помогу, если что!
А пес, смешной, упирается, когтями в снег пробует вцепиться, скользит. И вороны совсем обнаглели – улетать даже не пытаются.
Она и сама в азарт вошла:
– Ничего себе, какие наглые! А ну, брысь отсюда!
Подкатила, волоча за собой шпица, и нахмурилась. На снегу – возвышение, будто холмик могильный, птицы активно его терзают, и клюв у одной вроде в ошметках каких-то.
– Пшить! – цыкнула на птичьих тварей.
Раскаркались, неохотно взвились.
И тут Юля увидела – из-под снега выглядывает ладонь. Женская, с маникюром, пальцы скрючены.
Шпиц тоже заметил – отступил, испугано заскулил.
А она отчаянно на весь Олонецкий парк завизжала.
Назавтра Люську должны были выписать, и она слезно попросила, чтоб Надя ее встретила вместе с Димой.
– Я, конечно, и с матерью могу на такси, но у нашей палаты окна как раз на выписную. Бабы глазеют. А Егорку нести некому. Одолжи мне своего Диму! Ему полезно, попрактикуется. А тетки от зависти удавятся.
Полуянов помочь благородно согласился.
Накануне они с Надей планировали отправиться в Сергиев Посад, погулять в Лавре, позволить себе в недорогих, но очень вкусных тамошних ресторанчиках скоромного (Надя – на законных основаниях, а Дима – за компанию). Но день выдался снежным, ветреным, и когда Полуянов предложил заменить активную программу на диван, пиццу и сериал, Митрофанова охотно согласилась. Весь день валялись, смотрели доброе кино, сухомятничали. Когда Надя без большой охоты предложила приготовить отбивные, друг сердечный героически отказался. Но в семь вечера она виновато взглянула на огромную (и уже пустую) коробку из-под пиццы – добрую половину съела сама – и сказала решительно:
– Все, Дима. Нельзя до такой степени разлагаться. Пойду сделаю хотя бы салат.
Вылезла из-под пледа, отправилась на кухню. Черемисина утверждала, что майонез в ее положении категорически запрещен, но Наде ужасно вдруг хотелось (почему-то в феврале) новогоднего оливье. Причем не с полезной вареной курицей, а с колбасой. Как раз и в холодильнике нашлась. Прочие ингредиенты тоже оказались в наличии. Сварила картошку, яйца, вытащила соленые огурчики, поставила на стол, приготовилась резать. Телевизор надоел, но, чтоб со скуки не умереть, включила. Попала на новости, умилилась репортажу с катка – малыши старательно разучивали танец маленьких лебедят. А дальше вдруг увидела на экране знакомый по предыдущим страшным репортажам Олонецкий парк. И услышала тревожный, но при этом какой-то торжествующий голос ведущего:
– Теория про маньяка, который убивает беременных, похоже, нашла свое подтверждение. Сегодня утром в том же самом парке, где в новогоднюю ночь погибла Мария Рыжкина, обнаружили новую жертву. Тело пока не опознано, но это молодая, беременная женщина. Она жестоко убита. Преступник нанес ей как минимум двадцать ножевых ранений.
Погибшую звали Гюльджан Фургатова. Являлась она гражданкой Узбекистана, пересекла границу с Россией два года назад. По закону должна была в течение недели встать на миграционный учет, а через девяносто дней предъявить контракт с работодателем или покинуть страну. Однако Гюльджан как прилетела регулярным рейсом из Ташкента, так и растворилась на российских просторах. Скорее всего, обреталась где-то в Москве или неподалеку – билетов ни на какие виды транспорта внутри страны она не приобретала.