– Можно и так сказать.
Мать Бенни терпеливо ждала продолжения.
– Она работает в «Фон дю Лак».
Бенни наконец потерял терпение:
– Ради бога, мама. Перестань выпытывать. Оставь Нину в покое.
– О, ну ладно, ладно. Тс… И как мне только не стыдно из-за того, что я пытаюсь узнать хоть крошку, хоть капельку о твоей жизни, Бенни. Впрочем, ступайте. Идите, прячьтесь там, где вы прячетесь каждый вечер. На меня внимания не обращайте. – С этими словами мать Бенни вернулась взглядом к журналам и стремительно перелистнула три страницы подряд, я еще удивилась, как она их не вырвала. – О, Бенни, кстати, тебе следует знать, что сегодня вечером твой отец приедет к ужину, а это означает, что ужин будет семейный.
Она одарила меня многозначительным взглядом, словно бы желая сказать: «Ты не приглашена, так что улови намек и до темноты проваливай».
Бенни остановился на полпути до двери:
– Но ведь сегодня среда.
– Да, так и есть.
– Я думал, он до пятницы не появится.
– Что ж… – Мать Бенни взяла другой журнал. – Мы с ним говорили об этом, и он решил, что хочет бывать здесь чаще. С нами.
– Восхитительно, – с трудом скрывая сарказм, произнес Бенни.
Его мать оторвала взгляд от журнала, и ее голос прозвучал похоже на негромкое рычание:
– Бенни.
– Мама, – отозвался Бенни, тоном подражая матери.
Мне стало не по себе. Разве это было нормально – разговаривать с матерью так грубо и презрительно? Но мать Бенни приняла его реплику как должное. Она поцеловала кончики пальцев, послав Бенни воздушный поцелуй, после чего взяла очередной журнал и принялась проворно перелистывать страницы.
Нас она отпустила.
– Извини насчет этого, – сказал Бенни по дороге к кухне.
– Да не так уж плохо она себя вела, – на всякий случай сказала я.
Бенни скривился:
– Разве что с натяжкой.
– Но она встала, она не спит. И твой отец приедет домой. Это же хорошо, верно?
– Не важно. Все это не имеет значения.
Но по тому, как изменилось выражение его лица, мне стало ясно, что все это очень даже имеет значение – просто Бенни не хочет, чтобы я об этом знала.
– На самом деле это значит, что отец появится за ужином, потому что мать соизволила встать с постели, и все должны сделать вид, будто все в порядке. А потом отец снова исчезнет туда, где он обычно проводит вечера. Он тут почти не бывает, потому что мать на самом деле не желает проводить время с ним. Просто она хочет, чтобы он являлся, когда она его пальчиком поманит. Это означает, что она как бы главная в их отношениях.
Я начала понимать, что Бенни пришлось изведать немалые порции психотерапии.
– А почему бы им просто не развестись?
Бенни коротко и горько рассмеялся:
– Дело в деньгах, глупышка. Дело всегда в деньгах.
До конца вечера Бенни ушел в себя. Похоже, он не мог перестать думать о поведении матери. И я тоже – о том, как она перелистывала страницы журналов. Ее словно бы охватил какой-то порыв, с которым она никак не могла справиться. Мы с Бенни покурили травку, а потом он вытащил из рюкзака один из своих блокнотов для рисования, а я стала делать уроки. Время от времени я ловила на себе его взгляд с другого края дивана. Я никак не могла избавиться от ощущения, что Бенни смотрит на меня глазами матери и это меняет его отношение ко мне. В тот вечер я ушла рано, а когда увидела мать с бигуди на голове, в кухне, где она готовила мне макароны, меня охватило теплое чувство благодарности.
Я подошла к матери сзади и обняла ее.
– Моя малышка. – Мать обернулась, оставаясь в моих объятиях, и крепко прижала меня к себе. – В чем дело?
– Да ни в чем, правда, – пробормотала я, уткнувшись носом в ее плечо. – У тебя все хорошо, мам, да?
– Лучше не бывает. – Она отстранила меня, внимательно рассмотрела и провела по моему лицу пальцем с розовым лаком на ногте. – А у тебя как? В школе все хорошо, да? Тебе там нравится? Отметки хорошие?
– Да, мам.
Все действительно было хорошо, несмотря на наши «курительные» вечера с Бенни. Мне нравилось делать трудные домашние задания, я со временем полюбила прогрессивную атмосферу в школе и учителей, которые делились с нами идеями, а не просто раздавали тесты на выбор. Прошло всего шесть месяцев, а я уже чаще всего получала высшие баллы. Моя учительница по английскому, Джо, недавно отвела меня в сторонку и дала мне буклет с летней программой Стэнфордского университета:
– Тебе стоит послать документы туда в будущем году, после одиннадцатого класса. Тогда тебе проще будет поступить в университет, – добавила Джо. – Я знакома с директором летней школы и могла бы дать тебе личную рекомендацию.
Я положила этот буклет на книжную полку и время от времени брала его и разглядывала школьников на обложке – обнимающихся, в одинаковых лиловых футболках, с лучистыми улыбками, с рюкзаками, набитыми учебниками. Конечно, это было слишком дорого, и все же впервые я почувствовала, что до этой жизни можно дотянуться. Может быть, мы придумаем как.
Мама просияла:
– Отлично. Я горжусь тобой, детка.
Ее улыбка была такой искренней, она была по-настоящему рада моим мизерным достижениям. И я подумала о Джудит Либлинг. У моей матери было много недостатков, но уж она точно не была холодной. Она никогда не стала бы меня унижать. Я никогда не застигла бы ее врасплох. Наоборот, она была готова отказаться от чего угодно ради меня снова и снова. И вот теперь мы с ней свили гнездышко здесь, где нам было безопасно и тепло, мы защитились от всех стихий. – А может быть, ты сегодня скажешь, что заболела, и мы побудем дома и посмотрим вместе кино? – спросила я.
Тень огорчения пробежала по лицу моей матери.
– Слишком поздно, детка. Менеджер просто с ума сходит, если кто-то пропускает свою смену. Зато в воскресенье я выходная. Так, может быть, сходим в «Кобблстоун» и посмотрим фильм, который там сейчас идет? Кажется, про Джеймса Бонда. А перед этим пиццей угостимся.
Я опустила руки:
– Хорошо.
Подал сигнал таймер на плите. Мать бросилась туда – нужно было слить воду с макарон.
– Да, и не беспокойся, я сегодня задержусь. Мне предложили две смены отработать. – Она радостно улыбнулась мне, и на ее щеках появились ямочки. – На макаронах протянем.
Как-то раз, в середине апреля, я огляделась по сторонам и обнаружила, что пришла весна. На вершинах гор все еще лежали снеговые шапки, покрытые ледяной коркой, а вот вокруг озера ливни смыли дочиста все сугробы. С наступлением весны Стоунхейвен стал выглядеть совершенно иначе. Произошел переход на летнее время, и теперь, когда мы входили в дом часа в четыре дня, внутри все еще было залито солнцем, на полу лежали пятна света, прошедшего через кроны сосен. Я наконец увидела зеленую лужайку, раскинувшуюся, словно покрывало, от дома до самого берега озера. Трава словно бы очнулась после зимней спячки. Вдоль тропинок появились фиалки, посаженные невидимым садовником. И вообще дом стал выглядеть не так зловеще и мрачно.
А может быть, просто я успела привыкнуть к Стоунхейвену. Я уже не чувствовала себя униженной, когда переступала порог особняка, начала класть свой рюкзак рядом с рюкзаком Бенни у подножия лестницы так, словно это было в порядке вещей. Однажды я даже встретилась с матерью Бенни. Она, словно бледный призрак, плыла по пустым комнатам, держа под мышками вазы. Бенни сказал мне, что его мать сейчас в стадии перестановок. Двигает мебель и что-то переносит с места на место. Когда я с ней поздоровалась, она только кивнула и потерла щеку рукой выше локтя. На щеке остался грязный мазок.
Однажды воскресным утром, в начале весенних каникул, мы с матерью отправились в кафе «У Сида», чтобы попить кофе с бубликами. Когда мы стояли в очереди, а мать флиртовала с щедрым бородатым менеджером, я вдруг услышала на фоне общего гомона голос Бенни. Он меня окликнул. Я обернулась и увидела его в конце очереди. Он стоял рядом с незнакомой девушкой, я ее раньше никогда не видела.
Я пошла к Бенни, не спуская глаз с девушки. С виду она была не местная. Отполированная и покрытая позолотой, как статуэтка «Оскара»: волосы, ногти, макияж – все светилось неярким лоском. Одета она была всего-навсего в джинсы и толстовку Принстонского университета, но от нее в буквальном смысле пахло деньгами. Рядом с Бенни я ничего подобного не ощущала. Что-то было такое в фасоне ее джинсов, подчеркивающих достоинства ее фигуры, блеске теннисного бриллиантового браслета[46], выглядывающего из-под обшлага толстовки, в запахе натуральной кожи, источаемом ее сумочкой. Она выглядела как модель с обложки каталога Лиги плюща – яркая, чистенькая, смотрящая в будущее.
Когда я подошла, девушка смотрела на экран своего сотового телефона. Она словно бы совершенно не замечала шума в кафе. Бенни обнял меня за плечо, его взгляд заметался между нами.
– Нина, это моя сестра Ванесса. Ванесса, это моя подруга Нина.
Старшая сестра, вот как. Ну конечно. Эмоции раздирали меня пополам. Желание ей понравиться, мечта стать ей, понимание, что это невозможно, и, наконец, осознание того, что мне не стоит желать превращаться в нее, и одновременно с этим – неспособность от этого желания избавиться. Она выглядела как то самое будущее, которое для меня воображала моя мать, и, глядя на Ванессу, я понимала, как на самом деле оно от меня далеко.
Ванесса наконец оторвала взгляд от телефона и заметила, что ее брат кого-то обнимает за плечи. При этом в ее огромных зеленых глазах что-то промелькнуло – удивление, а может быть, восторг, но и то и другое тут же испарилось, когда она принялась меня разглядывать. Она была хорошо воспитана, так что и речи быть не могло о том, чтобы мерить меня взглядом сверху вниз, но все же я мгновенно поняла: она как раз из тех, кто привык к такому взгляду. В ней все было нарочным и наблюдательным. Я кожей чувствовала, как она оценивает части меня, в уме производит сложение и приходит к выводу, что сумма слишком ничтожна, внимания не стоит.