А я, естественно, смотрю. Просто-таки глаза таращу. («Прекрати глазеть, – звучит у меня в ушах голос маман. – Когда ты так пучишь глаза, ты похожа на форель».)
– Вы, наверное, Ванесса?
Эшли – на полпути от меня. Она протягивает руки, чтобы пожать мои. И я внезапно оказываюсь в ее объятиях, и мое лицо погружено в ее волосы, от которых исходят ароматы ванили и цветков апельсина. Припавшее ко мне ее тепло обезоруживает, и внутри меня что-то расцветает. Когда меня в последний раз обнимали? (Если на то пошло, когда ко мне вообще в последний раз кто-то прикасался?) Объятие длится на полсекунды дольше, чем я ожидаю. Надо отстраниться? Господи, какой тут этикет положен? И когда она наконец отлипает от меня и делает шаг назад, у меня краснеют щеки и слегка кружится голова.
– Эшли, верно? О, чудесно. О, просто восторг. Вы таки добрались! – Голос у меня звучит пискляво, и слова я выговариваю торопливо. – Как вам показалась подъездная дорога? Ужас, да? Все эти дожди виноваты. Без конца льют. – Я поднимаю вверх руку, словно бы пытаясь защититься от дождя.
– О, а я люблю дождь, – отзывается она с улыбкой, жмурится и вдыхает сырой воздух, раздувая краешки ноздрей. – Как тут пахнет, какая свежесть! Девять часов в машине просидела – помыться бы.
– Ха-ха! – верещу я. «О, ради всего святого, прекрати!» – приказываю я себе. – О, воды здесь хоть отбавляй. Это я про дождь, а не про душ. Хотя почему бы не совместить то и другое?
Мои слова явно слегка сбивают Эшли с толку. А я и сама не знаю, что хотела сказать.
Со стороны подъездной дороги доносится грохот колесиков чемоданов. Вот они уже стучат по ступеням крыльца. Я заглядываю за плечо Эшли… и вдруг смотрю прямо в глаза ее бойфренда.
Майкл.
Просто поразительно, как он смотрит на меня. Глаза у него светло-голубые, такие бледные и прозрачные, что у меня такое чувство, что я гляжу прямо в самую середину его сознания, где что-то блестит и сияет. Я краснею. Я опять глазею? Да. Но и он смотрит на меня в упор так, будто хочет заглянуть внутрь меня и видит там такое, что мне вовсе не хочется показывать. (Не догадался ли он, что мне вдруг захотелось самой доставить себе удовольствие?) Я чувствую, что красные пятна взбираются вверх по шее. Наверное, я стала цвета креветочного супа. Жаль, что я не додумалась надеть водолазку.
Я овладеваю собой и протягиваю руку для приветствия:
– Вы – Майкл?
Он жмет мою руку, слегка склоняет голову и забавно, чуть лукаво, улыбается:
– Ванесса.
Звучит как утверждение, а не как вопрос, и у меня снова возникает странное чувство, что я ему знакома, что он что-то знает обо мне. А я знаю его? Вряд ли, вроде бы… ведь он профессор, преподаватель английского языка из Портленда, не так ли?
Но он-то… Он может знать меня? Это вполне возможно. В конце концов, я слегка знаменита, а быть интернетной знаменитостью – это совсем не то, что обычная слава. Ты не стоишь на пьедестале, как рок-звезда или кинозвезда. Быть звездой Интернета означает, что нужно всегда находиться в непосредственной близости для своих фанатов. Быть особенной – да, но при этом достижимой. Нужно создавать иллюзию, что ты так близко – руку протяни, и можно дотронуться, если уж у кого-то есть такие амбиции. Как-то так. В Нью-Йорке, бывало, незнакомые люди довольно часто подходили ко мне в ресторанах и заговаривали со мной так, словно мы старые приятели. Можно подумать, горстка лайков или комментариев под фотографиями означает, что вы уже лучшие друзья навеки с автором поста. Но безусловно, я всегда вела себя мило и дружелюбно, как бы ни была для меня неприятна встреча. Потому что я должна быть достижима.
Но Майкл, одетый в джинсы и фланелевую рубашку, не показался мне человеком, привязанным к социальным сетям. На самом деле, когда я попробовала поискать его в Интернете, я обнаружила, что у него даже нет аккаунта в Инстаграме. Он ученый, как подчеркнула Эшли в электронном письме, так что ничего удивительного. Ученые к такому времяпровождению не очень склонны. Майкл и лично производит впечатление человека с трезвым интеллектом, нужно вести себя с ним сдержанно. Не хотелось бы показаться фривольной.
(Может, стоит сказать ему, что я читаю «Анну Каренину»?)
И все же… За годы я научилась не торопиться с суждением о том, что происходит под поверхностью других людей. Сколько раз я стояла и весело щебетала под камеру, и качала волосами так, словно на меня дул промышленный вентилятор, и улыбалась, как цирковой шпрехшталмейстер, а при этом на самом деле мне хотелось только одного: выпить бутылку чистящего средства для труб. Способность убедительно разыгрывать искренность, пожалуй, самый необходимый навык для людей моего поколения. Создаваемый образ должен быть привлекательным, искриться позитивом, он обязан быть притягательным, как бы вы ни разрывались на части в диалоге с самим собой, потому что иначе ваши фанаты отвернутся от вас как от фальшивки. В прошлом году я прочла об этом лекцию на конференции по проблемам социальных сетей, и двести пятьдесят вдохновленных дамочек-инфлюенсеров (все до одной на одно лицо со мной) послушно записали эту лекцию. А я ощущала себя свидетелем собственной гибели.
Майкл и Эшли стоят передо мной на крыльце и смотрят на меня с ожиданием. Я возвращаюсь в свой образ элегантной хозяйки и улыбаюсь.
– Входите, прошу вас, – говорю я. – Вы наверняка проголодались. У меня в кухне есть кое-что, чтобы угостить вас, а потом я провожу вас до коттеджа.
С этими словами я распахиваю двери Стоунхейвена и впускаю гостей в дом.
Я сразу понимаю, что они потрясены Стоунхейвеном. Они останавливаются и замирают, переступив порог, и смотрят на потолок высотой в двадцать футов, где с помощью трафарета вручную нарисован старинный фамильный герб, о котором неустанно напоминала гостям бабушка Катрин. Парадная лестница разворачивает алую ковровую дорожку, словно бы показывая покрасневший от лихорадки язык. Звенят над головой стекляшки хрустальной люстры, а мои предки, Либлинги, холодно смотрят с масляных портретов, висящих на стенах холла. Майкл с тихим стуком опускает чемодан на украшенный инкрустацией паркет красного дерева, и я вздрагиваю при мысли о том, не останется ли отметина на драгоценной древесине.
– Ваш дом… – произносит Эшли, не скрывая охвативших ее чувств, и ведет по кругу рукой с вытянутым указательным пальцем. – Об этом вы в объявлении о сдаче жилья в аренду не упоминали. Ничего себе…
Я оборачиваюсь и слежу за ее взглядом, устремленным в сторону лестницы, и словно бы сама все вижу впервые.
– Что ж… Понимаете… Этот дом я рекламировать не хотела. Это могло бы привлечь не тех людей.
– О, конечно. В Интернете полным-полно разных психов и чудиков, – говорит Эшли, и ее губы трогает едва заметная улыбка.
– Я таких встречала немало, – говорю я, спохватываюсь и добавляю: – Надеюсь, вы не подумали, что я имею в виду вас.
– О, мы-то люди совсем другие, – говорит Майкл, нарочито вытирает руки о джинсы и раскачивается с носка на пятку.
Эшли легонько сжимает его руку выше локтя:
– Майкл, перестань. Не пугай Ванессу.
А я замечаю кое-что еще.
– Вы англичанин, – говорю я Майклу.
– Если точнее, ирландец, – отзывается он. – Но я уже давно в Штатах.
– О, я просто обожаю Ирландию. Всего год назад побывала в Дублине.
– Точно? Там? А не в Шотландии? Порой все так путаются…
– А откуда родом ваша семья?
Майкл смешно отмахивается:
– Из маленькой деревушки. Наверняка вы о ней даже не слышали.
Я веду гостей из парадного холла в большую гостиную. Взгляд Эшли без особого интереса скользит по вещам, мимо которых мы проходим. Она словно бы равнодушна к блеску того, что ее окружает, и все же я вижу настороженность в ее глазах. Мне интересно, каким ей кажется Стоунхейвен. Интересно и то, какого она происхождения. Возможно, скромного, если судить по ее грязным теннисным туфлям и флисовой куртке непонятного бренда. Впрочем, может быть, она из трастафарианцев[52], чей богемный внешний вид маскирует размеры бумажников? Она не глазеет по сторонам, а это говорит о том, что с деньгами у нее все в порядке, и для меня это большое облегчение. Какая она – этого я пока понять не могу, но всякий раз, когда мы с ней встречаемся взглядом, она мне улыбается, а это главное на самом деле.
Она бережно касается кончиками пальцев поверхности украшенного инкрустацией буфета. Про это старинное чудище бабушка всегда говорила, что это самая ценная вещь в доме.
– Сколько здесь антиквариата, – негромко произносит Эшли.
– Да, просто куча, верно? Дом просто достался мне по наследству. Порой у меня такое чувство, будто я живу в музее.
Я смеюсь. Мне хочется дать моим гостям понять, что мой дом – это всего-навсего огромный мыльный пузырь, что он их не съест и не раздавит.
Эшли резко оборачивается ко мне:
– Просто потрясающе! Как вам повезло, что вы живете среди таких красивых вещей! Какое счастье!
В ее голосе я слышу легкий упрек, но она продолжает улыбаться, поэтому я не понимаю, как реагировать на контраст между ее словами и выражением лица.
Ничто в этом доме мне не кажется красивым. Ценным – да, но большая часть предметов попросту уродлива. Порой я мечтаю о том, чтобы жить в минималистичной белой коробке с окнами от пола до потолка, где ниоткуда не нужно стирать пыль. Я пытаюсь изобразить необходимый энтузиазм.
– О да, это правда, правда! Честно говоря, я даже не знаю, для чего предназначена добрая половина этих вещей, но боюсь садиться на большую часть мягкой мебели.
Майкл отстает от нас. Он осматривает все вещи с любопытством антрополога. Останавливается перед масляным портретом одной из моих двоюродных бабок – гранд-дамы в белом теннисном платье, в окружении грейхаундов.
– А знаешь что, Эш? Этот дом немного напоминает наш замок. А вот этот портрет… Эта женщина очень похожа на мою прабабушку Сиобхан.