благословенной. Я взяла за правило просматривать показы моды в прямом эфире, проводила камерой вдоль тела сверху вниз и все время повторяла практичным голосом: «Эти туфли от „Лабутена“, это платье от „Монса“, а сумочка от „Маккуина“!» Слова в моих устах звучали подобно мантре, они были гарантией безопасности, моей защитой от мира, существовавшего за тонированными стеклами моей машины, от всего, что я не желала видеть.
В этой новой жизни мне нравилось все – вихри деятельности, кружащие меня с утра до ночи, показы мод, отдых в экзотических местах, музыкальные фестивали, экспедиции-шопинги, журнальные гала, премьеры фильмов, открытия новых ресторанов. Социальные сети были эмоциональными «американскими горками», в кабинку которых я была готова забираться каждый день. Благодаря этому я чувствовала себя живой, и каждый новый пост (и реакции на него) распаляли крошечные искорки эмоций и превращали их в мощное пламя наслаждения. Да, да, я читала все эти мрачные статейки, написанные злючками-бумерами[73]. Я знала, что для них я не более чем крыса, нажимающая на рычажок в ожидании очередного укола эндорфина. Было ли мне дело до них? Bien sur que non[74].
У меня имелись постоянные последователи, которых я знала в первую очередь по их активности в Инстаграме и по тому, какие эмодзи[75] они предпочитали. Мое собственное, личное сообщество! Теперь, когда наступали тоскливые моменты, я попросту просматривала комменты к моим публикациям, отправляла френдам смайлики и поцелуйчики, купалась в превосходных степенях и гиперболах. «С ума сойти. Умираю от восторга. Блеск. Роскошно. Хочу. Люблю». Ничто в моем новом мире не ощущалось наполовину, все доходило до крайностей. И все были самыми лучшими друзьями и подружками.
Однако через несколько лет такой жизни – что, вероятно, было неизбежно – непрерывный кайф начал выветриваться. А ко мне вернулись колебания настроения. Неделя вечеринок в Сан-Паулу сменялась неделей, когда я не могла встать с постели. Я возвращалась домой из танцевального клуба, смотрела на двадцать восемь постов, документирующих мой #эпохальныйвечер, и начинала плакать. Кто такая была эта женщина, и почему я не чувствовала себя такой же счастливой, какой выглядела она? Иногда, когда я плыла на гондоле по каналам Венеции или брела по улицам Ханоя, я разглядывала местных жителей, живущих своей простой жизнью, и хотя я знала, что они борются за жизнь так, как мне и в голову прийти не могло, мне хотелось плакать от зависти. «Представить только – свобода быть такими невидимыми!»
Иногда, когда я в одиночестве лежала в темном номере отеля в чужой стране или слушала бессонное шипение воздуха в системе вентиляции частного самолета, я гадала: «А есть что-то больше и лучше этого? Может быть, я забыла, каково это – наслаждаться моментом? Кто смотрит на меня и действительно ли им есть до меня дело?» Эти мысли походили на грозовую тучу, нависшую над поляной с пикником и способную всех разогнать. А когда я засыпала, я говорила себе: «Может быть, завтра я навсегда отключу Интернет. Может быть, завтра я откажусь от всего этого. Может быть, завтра я стану более хорошим человеком».
Но на следующий день всходило солнце, и дом моды «Гуччи» приглашал меня представить линейку курток-бомберов с блестками (так что – вперед!), а кто-то предлагал отвезти целую компанию на самолете на виллу в Барбадос, и пятьдесят тысяч незнакомых людей были готовы сказать мне, какая я потрясающая.
А потом, через несколько лет, я встретила Виктора.
Тогда мне было тридцать, и я все отчетливее осознавала срок, когда выдохнусь. Число моих подписчиков и последователей вышло на плато, составив чуть больше половины миллиона, и на тот момент насчитывалось уже с десяток девушек на десять лет моложе меня, которые пропрыгали мимо меня к свету софитов. Все чаще, шагая по своему району, я ловила себя на том, что с тоской смотрю на детей. Их мамочки понимающе улыбались, катя коляски. Люди уступали им дорогу на тротуарах, а они смотрели на меня так, будто знали какой-то универсальный секрет, смысл которого я каким-то образом упустила. У них была любовь, в которую они могли верить всегда, – любовь ребенка.
Я осознала смысл этой странной тяги, этого неуемного желания прикосновения к мягкой, податливой плоти. Видимо, срабатывали мои биологические часы, но дело было не только в этом: мне хотелось построить совершенно новую семью взамен утраченной. Вот чего мне недоставало, вот что могло прогнать поедающую меня тоску. Мне нужен был ребенок, и как можно скорее. А может быть, двое или трое детей.
Трудно встречаться с мужчиной, когда ты каждую неделю – в другом городе, но я проявила немалые старания, и в итоге кое с кем познакомилась на вечеринке. Его звали Виктор Коулмен. Его мать была сенатором от штата Мэриленд, а он был финансистом, так что на бумаге он представлял собой идеальный образ холостяка, о котором можно было только мечтать. Из него получился бы превосходный потенциальный отец будущих детей. На фотографиях он тоже выглядел великолепно. Точеные черты лица и тени, лежащие, как на классической скульптуре. Идеальная нордическая шевелюра волнистых светлых волос. Правда, поначалу мне хотелось сберечь его лично для себя и не позволять моему алчному сообществу сожрать его в комментариях.
Но вот где он не был так уж хорош – в постели. Мы подолгу барахтались в темноте и никак не могли подстроиться друг к другу. Во всем прочем отношения у нас были идеально легкими. Мы сходились во вкусах и ладили в мелочах. Мы чудесно занимались повседневными делами – гуляли с моим псом, мистером Багглзом, болтали о воскресной страничке моды в газете «Times», смотрели телевизор, лежа в кровати. И мне казалось, что такой и должна быть любовь.
Виктор наконец задал мне вопрос, когда мы с ним весной прогуливались по Центральному парку. Он опустился на одно колено на траве…
– Ванесса, ты такая чудесная, ты полна жизни, и я не могу представить себе лучшей спутницы…
А у меня зазвенело в ушах, и не услышала, что он говорил потом.
Я списала это на выброс адреналина.
– О, хорошая новость, девочка, – сказала Саския, когда я сообщила ей о помолвке.
Мы с ней сидели в комнате ожидания косметического салона в Палм-Спрингз перед наложением масок со стволовыми клетками. Все утро мы позировали в вязаных бикини у бассейнов, искупаться в которых нам было нельзя. Девушка-фотограф сидела со своим лэптопом неподалеку и планомерно «фотошопила» прыщики и мешки под глазами, чтобы мы выглядели на двадцать пять процентов красивее, чем на самом деле. Саския захлопала в ладоши, как ребенок.
– О! Это же дает тебе целый новый сюжет! Покупка свадебного платья, цветов, выбор места для церемонии. И уж конечно, мы закатим грандиозную свадебную вечернику! Пригласим всех больших шишек из социальных сетей, так что новость разлетится широко. Твои подписчики просто рехнутся от восторга. И подумай о спонсорах!
В этот момент я осознала, что немножко ненавижу Саскию. – Ответ неверный, – сказала я. – Еще одна попытка.
Саския непонимающе уставилась на меня. Недавно ей нарастили ресницы шерстью норки, и они получились такими длинными, что ей приходилось очень широко открывать глаза, чтобы лучше видеть. Она стала похожа на ошарашенную альпаку.
– Я тебя поздравляю, да?
– Так лучше.
– О’кей, ворчунья. Ты же знаешь, я рада за тебя. Просто я не догадалась, что надо сказать это вслух.
– Я выхожу замуж, потому что люблю его, а не потому, что из этого получится хорошая история для Инстаграма.
Саския проворно отвернулась от меня, чтобы одарить улыбкой приближающуюся к нам даму-косметолога, но я готова поклясться: она сделала большие глаза.
– Ну конечно! – Она сжала мою руку и встала. – А теперь, пожалуйста, скажи мне, что это я буду выбирать платье для невесты. Думаю, мы обратимся к Эли Саабу.
Но конечно, Саския была права, и посты о моей помолвке стали одними из самых популярных в моей карьере. Число моих подписчиков снова пошло вверх. Поначалу Виктор не был против и позволял моему фотографу-ассистенту сопровождать нас в поездках в дирекции ресторанов «Киприани» и «Плаза». Но когда мы пробовали торт «Красный бархат», я, представляя, как будет выглядеть эта фотка с подписью «репетируем перед большим праздником!#свадебный торт#не испачкайменяпожалуйста!», попросила Виктора сделать вид, будто бы он сует мне в рот кусочек, он вдруг взбунтовался. Он искоса глянул на моего нового фотографа, Эмили, двадцатидвухлетнюю выпускницу Нью-Йоркского университета, которая стояла наготове с фотоаппаратом, и она ободряюще улыбнулась ему.
– Чувствую себя дрессированным морским котиком, – проворчал Виктор и поморщился.
– Ты не обязан это делать, если не хочешь.
– Зачем тебе вообще этим заниматься?
Виктор ткнул пальцем в глазурь торта с шоколадом и малиновым муссом, повертел пальцем, вынул его и стал обсасывать.
Я была потрясена его поведением. До этого момента он никогда не высказывался отрицательно о моей карьере.
– Ты знаешь ответ на этот вопрос.
– Просто я думаю… – Виктор растерялся, медленно вытащил палец изо рта, аккуратно вытер салфеткой и проговорил тихо, чтобы не услышала Эмили: – Просто я думаю, что ты способна на большее, Ванесса. Ты умная. У тебя все есть. Ты можешь заняться чем угодно, чем пожелаешь. Можешь сделать мир лучше. Найди что-нибудь, что тебе хорошо дается.
– Вот именно это мне и дается хорошо, – сказала ему я и, чтобы доказать это, потянула к себе торт, придвинула его к губам и изобразила лукавую усмешку – я такая крутая, я такая земная, и я ни капельки не думаю о калориях в этом торте, – чтобы Эмили запечатлела это мгновение.
Торт «Красный бархат» оказался слишком сладким – таким, что у меня даже зубы свело от боли.