До даты свадьбы оставалось пять месяцев, когда мне позвонил отец и сказал, что умирает.
– Запущенный рак поджелудочной железы, булочка, – сказал он. – Врачи говорят, что дело плохо. У меня даже не несколько месяцев, а несколько недель. Может быть, ты сумеешь приехать домой?
– О господи, папочка. Конечно! О господи!
Его голос звучал непривычно тихо.
– Ванесса… я просто хочу сказать тебе это сейчас… Прости меня, пожалуйста. За все.
Глаза у меня были сухие, но дыхание перехватило. Что-то острое и настойчивое вонзилось в мой центр равновесия. Я могла вот-вот упасть.
– Не надо. Тебе не за что просить прощения.
– Возможно, тебе придется трудно, но не сомневайся в своей силе. Ты – Либлинг. – До меня донесся еле слышный хрип. – Не забывай об этом. Ты должна пробиться – ради Бенни. И ради себя.
Я прилетела в Сан-Франциско, забрала Бенни из Института Орсона, и мы поселились в особняке в Пасифик-Хайтс, чтобы ожидать скорого, но мучительного финала. Организм отца быстро сдавал позиции. Он спал весь день, накачанный морфином. Его тело так распухло и раздулось, что я боялась, что он лопнет, если я его крепко обниму. Когда он спал, мы с Бенни бесцельно слонялись по дому, где прошло наше детство, прикасались к знакомым вещам и задерживали кончики пальцев на их поверхности, испытывая чувство потери. Наши детские спальни, не изменившиеся со времени самоубийства матери, – это были алтари, созданные нашими родителями для поклонения перед теми людьми, которыми мы когда-нибудь должны были стать. Мой принстонский баннер, теннисные трофеи, медали Бенни за победы в соревнованиях по горным лыжам, коробка с шахматами… Семья, которая у нас была раньше.
Мы с братом вместе дежурили у постели умирающего отца. Как-то раз ночью, когда он во сне застонал и заплакал, сражаясь со смертью с такой же силой, с какой раньше сражался за жизнь, мы рядышком сидели на диване и смотрели старые сериалы, которые любили в детстве – «Шоу 70-х», «Друзья», «Симпсоны». Бенни от усталости и под действием своих лекарств наклонился вбок, и его голова легла мне на плечо. Я гладила его растрепанные рыжие волосы так, словно он все еще был маленьким, и, несмотря ни на что, меня посетило чувство невероятного покоя.
Я гадала, что снится моему брату – а может быть, лекарства напрочь отнимали у него сновидения? А потом я задумалась о том, как скажется на Бенни потеря отца. Вдруг он окончательно лишится рассудка? Если так, то кого мне винить на этот раз?
– Не бойся, – прошептала я. – Я позабочусь о тебе.
Бенни приоткрыл один глаз:
– С чего ты взяла, что это обо мне надо заботиться?
И тут он рассмеялся, чтобы я поняла, что он шутит, но почему-то мне стало очень не по себе. Бенни словно бы распознал что-то такое во мне, что было и внутри него. Нечто такое, что жило и в нашей матери. Брат будто бы подсказал мне, как опасно близко я подошла к этой грани.
Наш отец умер внезапно. У него негромко заклокотало в груди и дрогнули руки и ноги. Я думала, что у нас что-то случится перед его смертью – нечто вроде сцены из кинофильма у постели умирающего, и отец скажет мне, как он мной гордится… Но в итоге он не пришел в сознание, и я держала его холодеющую руку в своих руках, и на наши руки падали мои слезы. По другую сторону от кровати на стуле сидел Бенни, он раскачивался назад и вперед, цепко обхватив руками грудь.
Медсестра из хосписа на цыпочках ходила по комнате и предпринимала неизбежные шаги: врач, директор похоронного бюро, автор некролога, юрист.
Я была совершенно растеряна и сделала то, что умела делать лучше всего: достала телефон из кармана и сфотографировала свои руки, сжимавшие руку отца. Нужно было что-то сделать, чтобы запечатлеть эту последнюю ниточку связи между нами, пока все не ушло неминуемо и навсегда. Почти не задумываясь, я выгрузила фотографию в Инстаграм: #мой-бедный папочка. При этом я думала: «Посмотрите на меня. Посмотрите, как я печальна. Наполните эту пустоту любовью». Через несколько секунд посыпались слова соболезнования: «Как жалко тебя… Какое трогательное фото… Ванесса, напиши в личку, хочу виртуально обнять тебя…» Добрые слова от незнакомых людей с щедрым сердцем. Правда, личного в них было не больше, чем в неоновой афише кинофильма. Я прекрасно знала, что через несколько секунд после комментария каждый из этих людей уже перескочил к следующему посту в своей ленте, а про меня забыл.
Я закрыла приложение и не открывала его потом целых две недели.
Мы остались одни – Бенни и я. Только мы теперь были друг у друга.
Виктор прилетел на похороны и обнимал меня, когда я плакала. Но ему сразу надо было улететь обратно, чтобы побывать на политическом фандрайзере[76]. Это было нужно его матери, которую выдвинули кандидатом на пост вице-президента на предстоящих выборах.
Неделю спустя я еще была в Сан-Франциско, разбиралась с делами отца. Виктор позвонил мне. Мы немного поболтали о разных пустяках, и вдруг он подбросил маленькую бомбу:
– Послушай, Ванесса, я тут подумал… Нам стоило бы отложить свадьбу.
– Да нет, все в порядке. Отец не хотел бы, чтобы я что-то откладывала. Он бы хотел, чтобы я продолжала жить, как жила.
На другом конце провода воцарилось неловкое молчание. И до меня дошло, что я неверно поняла Виктора.
– Слушай. Ты шутишь. Ты меня бросаешь? У меня только что умер отец, а теперь ты меня бросаешь?
– Время неудачное, я понимаю… Но потом стало бы еще хуже. – Голос Виктора зазвучал напряженно. – Прости меня, пожалуйста, Ван. Мне очень, очень жаль.
Я сидела на полу в спальне родителей и разбирала старые фотоальбомы. Я вскочила, и куча фотографий, которые я держала на коленях, упала на пол.
– Какого черта? В чем дело?
– Просто я подумал… – начал Виктор и не договорил. – Мне хочется… чего-то большего, наверное? Понимаешь?
– Нет. – Мой голос стал ледяным и стальным от гнева. – Не понимаю. Не понимаю, о чем ты говоришь вообще.
Последовала еще одна долгая пауза. Виктор находился в своем офисе, в этом у меня не было сомнений, потому что до меня доносился приглушенный гул Манхэттена за его окнами, гудки такси, пробирающихся в середине дня через пробки.
– Эта фотография руки твоего отца после его смерти… – наконец произнес Виктор. – Я увидел ее в твоей хронике и похолодел. Если нам предстоит такая жизнь… Понимаешь? Все на тарелочке для всего мира, чтобы все видели. Наши самые интимные моменты напоказ, и все монетизировано, все – наживка для чужих людей. Я этого не хочу.
Я посмотрела на разбросанные по полу фотографии и обратила внимание на одну из них, где был запечатлен новорожденный Бенни – всего через несколько дней после того, как его привезли из роддома домой. Мне тогда было три года, и я осторожно держала его на руках, а мама сидела рядом и обнимала нас, оберегая обоих. И у нее, и у меня взгляд был напряженный. Казалось, мы обе знаем о том, какая зыбкая перегородка отделяет жизнь от смерти. Махни рукой – и она сломана.
– Дело в твоей матери, да? Она почему-то считает, что я поврежу твоему бизнесу? Что я чересчур сильно свечусь?
– Ну… – протянул Виктор.
До меня из динамика телефона донесся звук сирены неотложки, и я невольно задумалась о человеке, которого в ней везут, о смерти, приближающейся к человеку в то самое время, когда неотложка едет неведомо куда в час пик.
– Она не ошибается, – продолжал Виктор. – Твой образ жизни… просто… Картина выглядит не очень хорошо. Наследница трастового фонда, порхающая по миру в дорогих нарядах, – мне это не очень близко. При том, сколько сейчас разговоров о классовом неравенстве… Я хочу сказать… Ты же сама видела, что случилось с Луизой Линтон[77].
– Черт побери, я себя сама создала! Я все это сделала сама!
Правда, выкрикивая эти слова в микрофон телефонной трубки, я с чувством вины вспоминала об ожидающем меня на письменном столе в Манхэттене чеком на выплату ежемесячной прибыли.
– И что? Твоя мамочка считает, что ее сыну не стоит появляться в компании с наследницей трастового фонда? Нельзя, чтобы видели, как он с ней летает на частных самолетах? Но при этом денежки моего отца она бы для своей кампании взяла глазом не моргнув? Лицемерка. Разве ты не видишь? Люди на нас злятся… при том, что в мгновение ока поменяли бы свою жизнь на нашу, будь у них такая возможность. Они хотят быть нами, они убили бы кого-нибудь, лишь бы оказаться на борту частного самолета. Как думаешь, почему у меня полмиллиона последователей?
– Как бы то ни было, Ванесса. – Виктор вздохнул. – Дело не только в моей матери. А если я тоже решу пойти в политику? Я об этом уже какое-то время думаю. Твоя работа, твоя жизнь… Они мне кажутся… мелкими. Пустыми.
– Я создала сообщество, – пылко возразила я. – Сообщества – это важная часть жизни людей.
– Как и реальность, Ванесса. На самом деле никого из этих людей ты не знаешь. Они только говорят тебе, какая ты восхитительная. Во всем этом нет ничего подлинного. День за днем происходит предсказуемое позерство – вечеринки, показы мод… «О-о-о-о-о, как она великолепно выглядит, сидя на ступеньках этого четырехзвездочного отеля!» Стереть, повторить.
Эти слова были неприятно близки к истине.
– И что теперь? – выпалила я. – Ты работаешь в сфере финансов, Виктор. Так что не говори мне о том, что такое «мелко». Значит, если я не буду мелькать на фотках, ты каким-то образом станешь просвещенным человеком? Бросишь свою работу и начнешь строить сортиры в Мозамбике?
– На самом деле… – Виктор кашлянул. – Я только что записался на курс медитации.
– Да пошел ты! – выкрикнула я и швырнула мобильник через всю комнату.
А потом сняла с пальца помолвочное кольцо и бросила его туда же, куда улетел телефон. Кольцо закатилось в угол, а когда несколько дней спустя я решила его найти, оно исчезло бесследно. Я была почти уверена, что кольцо забрал кто-то из уборщиков.