– Это не игровая комната, это оружейная. Боже! Что вы там делали? В шашки играли?
Лахлэн хмурится:
– Ты явно не в настроении.
– И о чем вы говорили?
– Да просто пофлиртовали немножко. Поболтали о моем фамильном замке, о том о сем. Я ей нравлюсь. Перешли на «ты». – Мы оба ей нравимся, – говорю я. – Но я не уверена, что от этого много толка. С такой скоростью мы здесь год проторчим.
– Я поставил ловушку, – заверяет меня Лахлэн. – Просто сиди тихо. Она заглотнет приманку.
И он прав. На следующий день, часа в четыре после полудня, раздается стук в дверь коттеджа. Мы с Лахлэном замираем и смотрим друг на друга. Он проворно выключает сериал. Я беру себя в руки, делаю вдох и превращаюсь в Эшли. Изображая радостную улыбку, я открываю дверь и вижу Ванессу. На ней походные брюки. Макияж наложен старательно и со вкусом. Дизайнерские солнечные очки лежат поверх сияющих, взбитых феном волос. Она выглядит моделью, рекламирующей витаминизированную воду. У меня возникает безотчетное желание сорвать очки с ее макушки.
– О, вот кто к нам пришел! – восклицаю я вместо этого, протягиваю руки к Ванессе, обнимаю ее и прижимаюсь теплой щекой к ее холодной щеке.
Затем я делаю шаг назад и осматриваю Ванессу с головы до ног.
– Мы будем вместе заниматься йогой? – спрашиваю я. – Я так об этом мечтала. Каждое утро делаю упражнения, а тебя нет и нет.
– Да-да, я знаю. Я болела. Простыла. Но теперь мне лучше.
– Так, может быть, завтра позанимаемся? – Я прислоняюсь к дверной раме и замечаю у Ванессы рюкзак: – Ты куда-то собралась?
Ванесса заглядывает за мое плечо. Явно ищет взглядом Лахлэна. Тот лежит на диване с лэптопом, в окружении бумаг.
– Хочу подняться к смотровой площадке. Вот подумала, может быть, вы захотите со мной пойти?
Лахлэн не отрывает глаз от лэптопа.
Ванесса переводит взгляд на меня:
– Передали прогноз погоды. Через день-два обещают снежную бурю. Может быть, для вас это последний шанс сходить в горы.
– Я бы с радостью, – говорю я, оборачиваюсь и смотрю на Лахлэна: – Милый? Ты как? Сделаешь перерыв?
Лахлэн медленно отводит глаза от экрана и сдвигает брови. Он старательно делает вид, будто бы погружен в глубокие интеллектуальные внутренние дебаты и ему ужасно не хочется возвращаться в скучное настоящее. Не знай я, что он только что увлеченно смотрел очередную серию «Мыслить как преступник», я бы сама поверила, что все так и есть.
– Я же работаю… – ворчит Лахлэн.
Ванесса бледнеет:
– О, ты пишешь книгу… Извини, я не хотела мешать.
– Нет, нет, все в порядке. Прогулка в горы, говоришь?
Лахлэн садится на диване, потягивается, и при этом его футболка приподнимается, и становится виден мускулистый пресс. Он одаривает нас с Ванессой лучистой улыбкой. Вид у него такой, словно ничто не могло бы его обрадовать сильнее, чем прогулка в горы, хотя я-то точно знаю: он мало что так ненавидит, как вот эти самые прогулки. Ненавидит он их примерно так же сильно, как налоги и фильмы «для семейного просмотра».
Тем не менее Лахлэн говорит:
– Я не против размять ноги. Да и абзац у меня что-то все равно не идет.
Двадцать минут спустя мы уже сидим в машине Ванессы. Это «мерседес»-универсал – такой новенький, что до сих пор еще источает заводской запах. Мы едем на юг вдоль берега озера, проезжаем мимо обшарпанных мотелей с неоновыми вывесками, на которых указано число свободных мест, мимо третьесортного супермаркета с рекламой сэндвичей и холодного пива, мимо А-образных домов, на подъездных дорожках которых стоят катера, накрытые брезентом. Мы все дальше и дальше от вилл стоимостью в несколько миллионов долларов и все ближе к тишине леса в национальном парке. Ванесса тараторит как заведенная и засыпает нас фактами о тех местах и зданиях, которые попадаются на нашем пути.
– Мы подъезжаем к поместью, где снималась вторая часть фильма «Крестный отец», но теперь тут сплошные кондоминиумы. Видите, вон за той лодкой? Там убили Фредо. Если поехать по этой дорожке, она выведет к пристани Чемберс. Это пирс со старинным баром, который существует с тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Теперь тут в основном собираются студенты и пьют коктейли типа «Чемберс-пунш». А вот впереди очаровательный маленький скандинавский коттедж. Смотрится так, будто бы где-то совсем рядом норвежский фьорд. Мой прадедушка во времена Великой депрессии играл с владельцем этого дома в пинокль[92].
Некоторые из этих историй я помню с того времени, как жила здесь и училась в школе. У каждой местности своя история, но Тахо особо цепко держится за те времена, когда тут все было намного более особенно, гламурно, когда здесь находился не только супердорогой горнолыжный курорт, куда ездили на выходные племена миллионеров из Сан-Франциско, сколотившие состояние на хай-теке. Я смотрю в окошко на пролетающий мимо лес и думаю о том, как же славно побывать в горах, подальше от ядовитой суеты городской жизни, от сияющих огней, рекламирующих желание. Я представляю себе, как привезла бы сюда маму, чтобы она здесь поправлялась после лечения. Свежий воздух мог оказаться целительным, и нам обеим было бы здорово на время отрешиться от жизни в большом городе.
Но тут я вспоминаю о том, что как только мы с Лахлэном скроемся отсюда вместе с деньгами Ванессы, я больше никогда не смогу сюда возвратиться.
Мы с Лахлэном внимательно слушаем трескотню Ванессы и время от времени, в нужные моменты, вставляем подобающие реплики – в общем, ведем себя как туристы на экскурсии из разряда «все включено».
– Похоже, ты по-настоящему любишь эти края, – делает вывод Лахлэн.
Эти его слова, похоже, удивляют Ванессу. Она крепче сжимает обтянутый кожей руль, делая крутой поворот, и прикусывает верхнюю губу идеально белыми зубами.
– Я не выбирала это место. Его выбрали за меня, – говорит она через некоторое время. – Стоунхейвен достался мне по наследству. Так что дело тут не в любви, а в фамильной чести. Но да, тут действительно очень красиво.
Ванесса прибавляет скорость. Вскоре машина буквально летит по извилистой дороге. Ванесса включает радио. Звучит старая песня Бритни Спирс. Лахлэн, сидящий на заднем сиденье, стонет.
– Не любишь Бритни? – нервно спрашивает Ванесса и искоса смотрит на меня. – А что вы слушаете?
Интересно, а какую музыку должна слушать инструктор йоги? Ситар? Пение китов? Господи, как это банально. Я слишком долго тяну с ответом. Рука Ванессы тянется к кнопке, она готова переключиться на другую станцию.
– На самом деле я слушаю только классику и джаз, – говорит Лахлэн, заметив мою заминку. – Я же рос в замке в Ирландии, там ничего другого попросту не было. Пластинки – и больше ничего. Винил. Даже CD не было. А моя бабушка Элис была близкой подругой Стравинского.
Я с трудом удерживаюсь от смеха. Лахлэн сильно переигрывает в роли фальшивого аристократа. Я протягиваю руку к приемнику и прибавляю громкость, чтобы немного позлить его.
– Он жуткий сноб, – шепчу я Ванессе. – А меня «Top Forty» вполне устраивает.
Лахлэн довольно внушительно шлепает меня по плечу:
– Я предпочитаю слово «эстет». Уж ты-то должна в этом разбираться, Ванесса? Ты производишь впечатление разборчивой женщины.
– Должна признаться, в джазе я полный профан.
Лахлэн разваливается на сиденье и кладет ноги на перегородку между передними сиденьями. Кроссовки у него слишком уж белые и чересчур модные для поэта-профессора. Да, эту деталь он не проработал.
– Джаз – это не обязательно. Просто есть в тебе нечто такое… Артистичное. Ты окружаешь себя красивыми вещами. В этом смысле у тебя наметанный глаз.
Ванесса краснеет. Она очень довольна собой. Тщеславная дурочка, она верит в эту притворную лесть.
– Спасибо! Да, это верно. Но все равно мне нравится Бритни.
– Вот так-то, – язвительно произношу я, оборачиваюсь и смотрю на Лахлэна: – Если ищешь такого же сноба, как ты, с Ванессой ты промахнулся. И мы не будем переключаться на другую станцию. Верно, Ванесса?
Я тянусь к Ванессе и дружески пожимаю ее руку выше локтя. Она бросает взгляд на меня и радостно улыбается. Она явно в восторге от нашей борьбы за нее. Мы раздули ее эго до размеров дирижабля, и теперь она может самодовольно парить над нами.
Лахлэн вскидывает руки вверх:
– Вас больше. Сдаюсь.
Но, собственно, спорить уже не о чем. Ванесса резко сворачивает на парковку и резко останавливается у самого начала тропы, уходящей вверх через лес.
– Мы приехали! – щебечет Ванесса.
Мы выходим из машины, берем гранолу и бутылки с водой у Ванессы и начинаем путь по тропе. Это проселочная дорога шириной всего в несколько футов, она вьется между сосен. Кроны деревьев настолько густые, что заслоняют солнце. Чем выше мы поднимаемся, тем более сыро и темно становится вокруг, воздух пахнет мхом и влажной землей. Здесь настолько тихо, что я слышу только шум ветра в кронах сосен, поскрипывания и стоны качающихся старых деревьев да хруст опавшей хвои под ногами.
Тропа довольно крутая. Я ловлю себя на том, что идти мне трудновато. Мышцы у меня побаливают после ежедневных йоговских растяжек, к высоте я не привыкла и начинаю жалеть о том, что согласилась на эту прогулку. Лахлэн идет медленно, старательно обходит каждый камень и валяющийся на земле сук. Похоже, боится запачкать свои белоснежные кроссовки. Через несколько минут он безнадежно отстает от нас. Ванесса держится рядом со мной. Она шагает настолько близко от меня, что я то и дело задеваю ее руку. При этом я замечаю, что тыльная сторона ладони у нее покрыта расчесами.
На полпути до вершины мы оказываемся на поляне, с которой открывается потрясающий вид. Озеро Тахо раскинулось перед нами во все стороны. Сегодня оно темно-синее. Рябь на воде похожа на струны арфы, по которым только что пробежались руки музыканта. Над нами кучевые облака образуют нечто наподобие туннеля, ведущего к небу, а внизу, до самого горизонта простираются величественные зеленые шапки сосен. В этом зрелище есть что-то знакомое, и я внезапно понимаю, что один раз уже поднималась сюда с Бенни. Мы стояли здесь, в этом самом месте, завороженные удивительным видом, и смотрели на синий простор озера. Помню, мне тогда показалось, что целый мир раскинулся перед нами, такой же глубокий и неведомый, как само озеро. Помню, что мной тогда овладело безотчетное желание броситься в воду, чтобы меня охватило ее холодное забытье.