Так или иначе, что-то побудило меня спросить:
– Ты ведь была помолвлена в этом году, верно?
Мой вопрос явно удивляет Ванессу.
– Откуда ты знаешь?
– Из твоего Инстаграма.
Ванесса разжимает губы. Похоже, она погружается в раздумья и готовится произнести заранее заготовленную речь, вдохновенную цитату, которая покажет, какая она стойкая и мудрая. Но почему-то этого не происходит. Она разжимает пальцы. Мое кольцо лежит на ее ладони, она катает его из стороны в сторону, чтобы камень поймал свет. Довольно странное поведение – она ведет себя с моим кольцом так, будто оно принадлежит ей.
– Он был не в восторге от моего образа жизни, – наконец произносит Ванесса, глядя, как искрится кольцо. У нее голос изменился, зазвучал тише, глуше. – Он собирается пойти в политику, по стопам своей матери и решил, что я стану помехой в его карьере. У меня, по его мнению, плохое «видение». Общественному деятелю не к лицу появляться на фотографиях в салоне частного самолета, особенно в нынешней политической ситуации. Выглядит паршиво, мелко. – Ванесса пожимает плечами. – Не могу сказать, что я его виню.
Не это я ожидала услышать. Я думала, речь пойдет об измене, может быть, о проблемах с наркотиками. О чем-то неприятном и позорном. Удивляет меня и то, что Ванесса оказалась довольно самокритична. «Мелко»? Вот не думала, что услышу от нее такое слово.
– Он ждал помолвки, чтобы сказать тебе об этом?
– Он решил бросить меня через две недели после смерти моего отца.
Я не настолько бессердечна, чтобы не почувствовать варварство такого поступка. Я наклоняюсь ближе к Ванессе:
– Любой, кто способен на такое, не заслуживает твоего внимания. Вряд ли это станет для тебя утешением, но, судя по всему, ты рассталась с подлецом. – Это я говорю абсолютно честно и откровенно. – Так ты поэтому уехала из Нью-Йорка?
– Поэтому я перебралась сюда, – уточняет Ванесса и обводит взглядом беспорядок в кухне. – Мне нужна была перемена мест, и я вспомнила о Стоунхейвене и решила, что для этого самый удачный момент. Отец завещал дом мне, и я подумала… может быть, я утешусь, если поживу здесь, в нашем старом фамильном доме. Я представила себе, как безмятежна будет жизнь здесь. – Ванесса смотрит на меня, и я вижу, что ее глаза стали неподвижными и холодными, как озеро за окнами. – Оказалось, что я забыла, как сильно ненавижу этот дом. – Слова падают с ее губ, словно льдинки. – Стоунхейвен – это нечто наподобие святилища трагедии моей семьи. Все, что случилось с моими матерью, отцом и братом, началось здесь. Ты знаешь, что мой брат – шизофреник? Это началось здесь. И моя мать здесь покончила с собой.
Я лишаюсь дара речи. Передо мной новая Ванесса. Не плаксивая, капризная и депрессивная, какой она была в библиотеке, и не радушная хозяйка, старающаяся угодить гостям, а совсем другая – холодная, сердитая, до горечи трезвая. И… ее мать покончила с собой? Вот это новость.
– Боже мой. Самоубийство?
Ванесса с интересом смотрит на меня холодными зелеными глазами. Она словно бы ищет что-то в моем лице. Сейчас мне совсем нетрудно проявить сочувствие.
Она опускает глаза и пожимает плечами:
– В газетах об этом не писали, конечно. Отец об этом позаботился.
«Несчастный случай на озере» – вот как было сказано в газете. А я уже стала задумываться о том, как могла женщина средних лет погибнуть на яхте при каком-то столкновении. Мне хочется спросить: «Почему она сделала это?», но я понимаю, что этот вопрос недопустим. Эшли не задала бы его.
Наверное, она была чем-то очень расстроена, – тихо говорю я, вспоминаю чопорную великосветскую даму на диване в библиотеке. И вдруг меня охватывают смутные сомнения. Чего я не заметила в тот день?
– Мне так жаль. Я не знала.
– Откуда же тебе знать? – Ванесса резко, нервно пожимает плечами. – Откуда кому-то об этом знать? Я – Ванесса, черт бы меня побрал, Либлинг. Я – хэштег баловень судьбы, и да будет всем об этом известно. Мне не позволено жаловаться или чувствовать боль, нельзя не ценить того, что мне дано. По идее, я должна всю жизнь расплачиваться за свое везение. Что бы я ни делала – даже если бы я отказалась от всего этого, – некоторым даже этого будет мало. Они всегда найдут причину ненавидеть меня. – Ванесса смотрит на мое кольцо и снова поворачивает его так, чтобы камни поймали свет. – И может быть, они правы. Может быть, я и вправду фатально порочна и не заслуживаю сочувствия.
Помимо воли и несмотря ни на что, я чувствую прилив искренней жалости к Ванессе. Возможно ли, что я сужу ее слишком строго? Что моя недоброжелательность к ней несправедлива и на этот раз мы с Лахлэном выбрали неправильную цель? В конце концов, не она была тем Либлингом, который вытащил меня голую из постели, не она была тем Либлингом, который выгнал меня и мою мать из города. Ванесса вообще едва знала о моем существовании. Может быть, несправедливо было мстить ребенку за грехи родителей?
Она смотрит на меня так, словно бы ждет каких-то утешительных слов, какого-то рецепта в духе Эшли, который безмятежностью излечит ее от трагедии. Но я не могу заставить себя сделать это.
– Брось ты все это, – говорю я, и мой голос звучит грубее, с хрипотцой. Потому что это я говорю, а не Эшли. – Это место тебя отравляет? Ты устала оттого, что о тебе сплетничают и осуждают тебя? Ну так уезжай от всего этого. Тебе вовсе не нужно это место. Откажись от Стоунхейвена и начни все сначала где-нибудь, где тебе не будет тяжело. Выключи камеры и поживи в покое. Господи боже, тебе просто надо собраться. И перестань просить других людей, чтобы они тебе говорили, чего ты стоишь. И почему тебя вообще волнует, что о тебе говорят? Пошли они все куда подальше.
– Пошли они все подальше? – Я вижу, как лицо Ванессы озаряется надеждой. Она встречается со мной взглядом: – Ты же шутишь, да?
Я осознаю, что подошла слишком близко к провалу своей легенды. Что я пытаюсь ей доказать?
– Шучу, конечно. – Я перехожу к обезболивающей банальности – к тому, что могла бы сказать Эшли: – Послушай, у тебя выдался на редкость трудный год. Тебе стоит позаботиться о себе. Если хочешь, я могу дать тебе несколько упражнений по глубокой медитации. Есть такая особая медитация – майндфуллнесс.
– Майндфуллнесс… – повторяет Ванесса и смотрит на меня с удивлением и легким испугом. – А что это такое?
– Это вроде духовного очищения. – Я понимаю, что это звучит слишком пафосно. Дай мне кто-то такой совет, я бы вспылила. – Ну, понимаешь, осознание себя.
Ванесса отводит свою руку от моей. Я вижу: она сожалеет о том, что пооткровенничала со мной.
– Я себя осознаю, – произносит она отрывисто и резко поднимается со стула. – В общем, положу это кольцо в сейф. А шкатулка есть?
– Шкатулка? – Я осознаю свою ошибку. Конечно же кольцо должно было бы лежать в бархатной шкатулке. – Черт, я ее в коттедже оставила.
– Ну ладно, ничего страшного, – говорит Ванесса. – Подожди меня здесь.
Она уходит из кухни, и я слышу, как она идет по дому. Я внимательно прислушиваюсь к ее шагам, но дом глотает звуки ее движений. Я даже не могу понять, поднялась ли она наверх. Я сижу за кухонным столом, мое сердце бешено колотится. Я надеюсь, что мы расставили камеры в правильных местах. В этом доме сорок две комнаты, а камер всего двенадцать.
Через несколько минут Ванесса возвращается и встает передо мной.
– Сделано, – говорит она.
Похоже, она успела прийти в себя. Волосы у нее лбу немного влажные – значит, она умылась.
Я встаю:
– Даже не знаю, как тебя благодарить.
– О, ну что ты, пустяки. Самое малое, что я могла сделать для подруги. – В ее голос вернулась легкая патрицианская певучесть. – Просто скажи мне, когда кольцо тебе понадобится.
Мне хочется вернуть назад подругу. Ванессу – избитую жизнью до синяков, циничную, которую я только что видела за этим мелочным, тщеславным фасадом. Я тянусь к Ванессе и беру ее за руку.
– Серьезно, – говорю я. – Мне жаль, что ты здесь несчастлива. Тебе точно стоит подумать о том, чтобы уехать отсюда.
Ванесса часто моргает и аккуратно высвобождает руку:
– О, я думаю, ты меня не совсем верно поняла. Я уверена, что оказалась здесь не просто так. Я это точно знаю, – говорит она и демонстрирует двадцать два идеально белых зуба.
Когда я возвращаюсь в коттедж и стряхиваю снег с волос, я вижу, что Лахлэн сидит за обеденным столом. Перед ним стоит лэптоп, на рабочем столе которого идет трансляция изображения с наших скрытых камер. Увидев меня в дверном проеме, Лахлэн водружает ноги на соседний стул и довольно ухмыляется.
– Бинго, – сообщает он. – Сейф за картиной в кабинете.
Глава двадцать втораяНина
Трое взрослых – блондинка и темноволосая пара – сидят в столовой горного особняка. Одинокое трио, разместившееся у одного конца стола, рассчитанного на двадцать персон.
Стол накрыт для торжественного ужина из нескольких блюд. Тарелки из костяного фарфора с золотым ободком громоздятся, словно матрешки: каждый уровень ожидает своего блюда. Хрустальные бокалы на тонких ножках рассеивают по скатерти маленькие радуги, отражая свет люстры над столом. В комнате пахнет древесным дымом и розами, букет которых стоит в вазе на буфете.
Блондинка, хозяйка дома, расстаралась не на шутку.
На ней зеленое шифоновое платье от «Гуччи». Почти наверняка она надела его под цвет глаз. А вот парочка, чувствующая себя неловко, явилась к ужину в джинсах. Они никак не ожидали такого роскошного угощения. Не думали, что из столовой в кухню будут сновать официанты, что женщина в ресторанной униформе будет разливать вино, а служанка будет убирать со скатерти крошки. Что-то изменилось за прошедшие сорок восемь часов, после того как гостей тут принимали в последний раз, но ни брюнет, ни брюнетка не знают, с какой стати блондинка решила произвести на них такое впечатление.
Между тем они ведут дружелюбную и оживленную беседу и избегают таких тем, которые могут оказаться болезненными, – разговоров о политике, семье, деньгах. Вместо этого они говорят о том, что им всем знакомо и имеет отношение к духу времени, – о недавних раскритикованных сериалах, разводах знаменитостей, качестве диеты «Whole30». Пьется вино, приносят суп, и снова вино, а потом подают салат. Все трое немного под хмельком, но если вы присмотритесь повнимательнее, то заметите, что парочка пьет вино гораздо более умеренно, чем блондинка. Время от времени брюнет с брюнеткой переглядываются через стол, но быстро отводят взгляд.