Пока я заканчивала приготовление еды, он ходил за мной по кухне и задавал мне вопросы о тонкостях приготовления моих блюд. Время от времени он брал какую-нибудь из замусоленных кулинарных книг с полки над кухонным столом и листал страницы. Он гораздо больше интересовался мной, чем своей подружкой, а та сидела за обеденным столом и явно нервничала. Она стянула свои промокшие волосы в конский хвост на затылке и довольно быстро прикончила свой мартини. Я поставила на обеденный стол будничные тарелки (не для нее фамильный фарфор Либлингов с монограммами). Она стала разглядывать эти тарелки, взяла вилку, повертела в руках. – Мы не будем ужинать в столовой? – спросила она.
– Слишком пафосно, – проговорила я.
– Конечно. Тут уютнее, верно? Ванесса, прости, а у нас будет возможность большой экскурсии по Стоунхейвену? – Взгляд Эшли устремился к кухонной двери и темному коридору за ней. – Мне так хотелось бы осмотреть дом целиком.
«Ясное дело», – злорадно подумала я.
Я вспомнила о том, как жадно она будет проводить руками по поверхности старинной мебели, моего наследства, и меня едва не передернуло. Уж не собиралась ли она воровать вилки и ложки и рассовывать по карманам, пока я не видела? Ну уж нет, этого я ей не позволю.
– Может быть, после ужина? Я уже почти закончила готовку, чуть-чуть осталось.
Но я не очень торопилась и искоса поглядывала на Эшли, пока взбивала картофельное пюре и подсаливала «кок-а-вин». К тому времени, когда я поставила готовые блюда на стол, Эшли допивала остатки мартини.
Мы с Майклом сели за стол, и я разлила по бокалам вино из пыльной бутылки «Домен Леруа», которую нашла в винном погребе. Вино имело спорный вкус, оно отдавало дымкой и едва заметно пахло кожей. Только человек с утонченным вкусом (и уж конечно, не дочка официантки из казино) мог оценить такое вино. Майкл поднял бокал и поднес к моему:
– За новую дружбу!
Я посмотрела на него поверх краешка бокала, а он настолько долго смотрел на меня, что я была уверена: Эшли это заметит.
Но Эшли, похоже, было не до нас. Она наклонилась к столу и с такой силой ударила своим бокалом по моему, что я испугалась, как бы хрусталь не треснул.
– Порой Вселенная сводит тебя с такими людьми, с которыми тебе словно было предназначено судьбой познакомиться, – произнесла она, роняя с языка фальшивую искренность.
Мне хотелось плюнуть ей в лицо, но я мило улыбнулась. Эшли пригубила вино и поморщилась. Плебейка.
За столом воцарилась тишина, мы начали есть. Эшли успела проглотить всего несколько кусочков курятины, как вдруг сильно побледнела. Она схватила салфетку и прижала к губам. Я холодно смотрела на нее. Она вскочила.
– Где тут туалет? – спросила она.
Я указала на дверь:
– По коридору, третья дверь направо.
Эшли выскочила из кухни, согнувшись в талии и прижав руку к животу.
Я изобразила сочувственное выражение лица и посмотрела на Майкла:
– Надеюсь, ничего страшного. Не хотелось бы думать, что это из-за еды.
С этими словами я просмотрела на зубья своей вилки взглядом ученого-экспериментатора.
Майкл проводил Эшли слегка смущенным взглядом.
– Вряд ли, – сказал он. – Я себя прекрасно чувствую. Я сейчас.
Он встал и вышел из кухни.
Я выпила еще бокал вина, после чего взяла бокал Эшли и вылила вино в свой бокал. С какой стати хорошему вину пропадать? Теперь она его уже не выпьет. Несколько минут спустя Майкл и Эшли появились на пороге кухни. Эшли была бледна и сильно дрожала, ее лоб покрылся испариной.
– Пожалуй, вернусь в коттедж и прилягу, – сказала она, тяжело дыша.
– Что случилось?
Мой голос прозвучал нежно и сладко – похоже на мороженое фирмы «Dulche du leche», лежавшее у меня в морозилке на десерт для Майкла. Я смотрела на Эшли и гадала, что с ней происходит. По идее, если верить Интернету, она могла ощущать семь побочных эффектов после моего «мартини». У нее явно уже начался понос. Но где же сонливость, замедление пульса, одышка? Я налила в ее бокал достаточно визина, чтобы ей стало плохо, чтобы убрать ее из моего дома, но не столько, чтобы вогнать ее в кому. Это я предусмотрела (хотя, конечно, думала и о втором варианте).
Майкл стоял рядом с Эшли, обхватив одной рукой ее спину. Она согнулась в поясе – ясное дело, у нее снова скрутило спазмом живот. Он что-то прошептал ей на ухо, а она покачала головой. Майкл посмотрел на меня:
– Прости, но я думаю, придется прервать наш ужин.
О! Этого я не планировала. Она должна была уйти без него.
– Но тут столько еды… Майкл, может быть, ты мог бы проводить Эшли и вернуться?
Но Эшли отстранила Майкла, сумела выпрямиться и взяла свое пальто с вешалки у входной двери.
– Нет-нет, Майкл, – сказала она. – Ты оставайся. Нельзя же, чтобы пропала вся эта прекрасная еда, приготовленная Ванессой. Было бы обидно. А я прилягу и засну.
Майкл посмотрел на нее, перевел взгляд на меня:
– Ну хорошо. Если ты настаиваешь, я немного посижу тут и скоро вернусь.
Бледность Эшли приобрела зеленоватый оттенок. Она даже не отреагировала на ответ Майкла. Распахнула дверь и выскочила за порог. Мы встали у окна и смотрели ей вслед. Она побрела под дождем по тропе к домику смотрителя. Перед тем самым мгновением, когда она скрылась из виду, я увидела, как она согнулась в поясе и ее снова вырвало около зарослей азалий. Я вздрогнула и подумала, не бросится ли Майкл вслед за ней, но, возможно, он этого не увидел, поскольку даже не пошевелился.
Или он все прекрасно увидел, но ему это было безразлично.
Мы остались наедине – Майкл и я. Я посмотрела на него и улыбнулась. Мне вдруг стало немного стыдно. Я взяла еще одну бутылку вина и штопор.
– Итак, – сказала я, – ты хотел большую экскурсию по Стоунхейвену?
Майкл ходил за мной по комнатам моего огромного особняка с бокалом вина в руке, а я весело тараторила об истории Стоунхейвена и пересказывала все фамильные предания Либлингов. Итак, дом был построен в тысяча девятьсот первом году. Говорили, что мой прапрапрадед нанял для строительства китайскихрабочих, задержавшихся в этих краях после прокладки железной дороги. В те времена этот дом стал самым большим на озере. Семья прапрапрадеда приезжала сюда только на лето, но круглый год здесь оставался штат слуг – пятнадцать человек…
В каждой комнате, куда мы заходили, я включала свет, надеясь, что так дом покажется Майклу более жизнерадостным и уютным, но тусклые старые светильники не в состоянии были выхватить из мрака полутемные углы. Во многих из этих комнат я даже не успела ни разу побывать с тех пор, как переехала сюда, и, похоже, моя помощница по хозяйству сюда тоже не наведывалась. На буфетах и комодах густым слоем лежала пыль, в старой детской пахло затхлостью, драпировка в одной из гостевых спален была вся в пятнах.
Но Майкла словно бы вовсе не удручало плачевное состояние Стоунхейвена. Напротив, оно его словно бы зачаровывало. Он даже как будто понимал, что все так и должно быть – возможно, из-за того, что тоже унаследовал от предков старинный замок. Он потягивал из бокала вино, а мы ходили и ходили по комнатам и коридорам. Майкл задавал мне вопросы об отдельных вещах и их происхождении – о бабушкиных креслах эпохи Людовика XVI с ручной росписью, о натюрморте кого-то из старых мастеров, висевшем на стене около лестницы, о часах из кальцита с позолотой в кабинете. В каждой комнате Майкл задерживался, подходил поближе к картинам, прикасался к стенным панелям, заглядывал за двери и в шкафы. Порой, продолжая рассказывать, я оборачивалась и видела, что он задержался в комнате, из которой я уже вышла, и рассматривает старинные вещи.
А мне вовсе не хотелось говорить об антиквариате.
Свою спальню я оставила напоследок. Я подвела Майкла к большим дубовым дверям:
– Видишь? Здесь вырезан герб – медвежья голова и серп. Эти двери перешли к нам по наследству от предков из Германии.
По крайней мере, так мне говорила бабушка Катрин. Я всегда подозревала, что это не совсем так. Но предания легко превращаются в правду, если в них веришь.
Майкл провел по резьбе кончиком пальца:
– Сколько в этом доме истории…
Мы стояли рядом и любовались створками дверей. Эти мгновения, на которые мы там задержались, были настолько наполнены напряжением. «Ведь за дверями будуар! И кровать! – думала я, чувствуя легкое головокружение. – Сказать ему сейчас или попозже? Как мне рассказать ему историю о его подружке, не оттолкнув его от себя?»
– А скажи, – произнесла я неожиданно для самой себя, – вы с Эшли давно знакомы?
Майкл отвел взгляд, на его лице отразилось удивление. Я почти прочла его мысли: «Зачем ты всякий раз о ней спрашиваешь?»
– Давно ли? Нет. Примерно шесть месяцев, кажется. Или восемь.
– Ты ее хорошо знаешь?
– Странный вопрос. Хорошо ли я знаю мою подругу?.. – Майкл нахмурился, продолжая водить пальцем по резьбе на створке двери. – Откуда эти вопросы?
– Просто любопытно.
Так оно и было! Ужасно любопытно! Я перебирала в уме все что мне было известно об Эшли-Нине. Где она была все эти годы? Когда она решила назваться Эшли Смит и почему? Была ли она мастером шантажа, как ее мать? И кстати, о ее матери. Была ли Лили Росс жива? Не настигла ли ее рука закона? О, мне очень хотелось, чтобы Лили Росс пострадала. Но может быть, она действительно пострадала? Была же душещипательная история, которую Эшли поведала мне в библиотеке – насчет болеющей мамочки. Еще одна ложь? Но почему-то я подумала, что как раз это не ложь. Что-то было в том, как она об этом говорила… и ее слезы… нет, это выглядело натурально. (Но с другой стороны, я такая сентиментальная и меня так легко обмануть!)
– Ты знаком с ее семьей? Я спрашиваю, потому что Эшли мне сказала, что ее мать болеет, и я подумала – что с ней?
– Она тебе об этом говорила? – Майкл сдвинул брови. – Гм… Честно говоря, я точно не знаю. Что-то хроническое.