Эшли смотрела на меня с едва заметной улыбкой, словно бы понимая, что я вовсе не собираюсь мыть всю эту гору посуды сама.
– Пожалуй, пришлю Майкла мыть посуду, – сказала Эшли. – Он ведь участвовал в создании этого беспорядка, так пусть поможет тебе.
Я протестующе покачала головой, хотя втайне подумала: «О, пожалуйста, сделай так, чтобы мы снова оказались наедине». Голова у меня жутко болела. Казалось, кто-то горячими щипцами вынимал у меня куски мозга. Эшли, похоже, не особо переживала из-за Майкла. Так собиралась она признаваться или нет? А если признается, смогу я ее по-прежнему ненавидеть? Я плюхнулась на стул, прижала кончики пальцев к пульсирующему сосуду на виске и стала ждать.
Эшли села рядом со мной – так близко, что мы едва не соприкоснулись коленями. Она доверительно наклонилась ко мне, и я стала ждать от нее слов признания: «Мне нужно сказать тебе правду. Меня зовут не Эшли Смит».
– В общем, я не знаю, сказал ли тебе Майкл об этом вчера вечером… он порой так скрытничает… – Ее губы тронула едва заметная лукавая усмешка, и по этой усмешке я поняла, что никакого признания я не дождусь. – Он сделал мне предложение. Мы помолвлены.
Я словно ослепла. Красные пятна затуманили все поле зрения. Помолвлены? Почему он так поступил? Когда это произошло? И почему, почему она? Улыбка застыла на губах Эшли, она ждала моей реакции, и тут я поняла, что не отвечаю на ее слова слишком долго. С моих губ сорвалось писклявое восклицание:
– Потрясающе! Какая радость! Просто фантастика!
На самом деле для меня в этой новости никакой радости не было.
Но видимо, мои восторженные вопли подействовали на Эшли убедительно, потому что Эшли затараторила. Она говорила, говорила и говорила без конца. Рассказала мне, как Майкл встал на колени на ступеньках крыльца домика смотрителя, когда они смотрели на озеро в самый первый вечер, как только приехали сюда, и как он преподнес ей фамильное кольцо, доставшееся по наследству от бабушки, и как она вскрикнула от восторга. А потом Эшли стянула с руки вязаную перчатку и протянула ко мне руку. И я увидела его, ограненный в форме «подушечки» изумруд, окруженный бриллиантами. Судя по цвету, камень был не лучшего качества, но кольцо тем не менее было красивое.
Черт… Я опоздала. Она уже окрутила его.
Эшли продолжала болтать – насчет того, как она смущена, как ей неловко из-за того, какую кучу денег стоит это кольцо (вот ведь чушь собачья). Я почти не слушала ее, не спуская глаз с кольца, болтающегося на ее пальце. При этом я в отчаянии думала: «Ведь она ему даже не очень нравится! У них нет ничего общего. Ему нравлюсь я! Как же это могло случиться?!» А Эшли продолжала тараторить. Она сказала, что ужасно боится, что кольцо свалится у нее пальца, потому что великовато, и она ужасно боится его потерять, поэтому не могла бы я убрать его к себе в сейф?
– К себе в сейф?
Эшли кивнула.
Ну конечно, сейф у меня имелся. Он находился в библиотеке. Отец предпочитал там хранить свою «мелкую наличность». Именно так он назвал эти деньги в тот день, когда позвал в детстве меня в кабинет, открыл сейф и показал аккуратные пачки стодолларовых купюр: «Булочка, если тебе понадобятся наличные деньги, бери их вот тут. Здесь миллион долларов. На неотложные траты. А еще один миллион лежит в сейфе в доме на Ноб-Хилл».
«Но зачем мне такая куча денег? – подумала я тогда. – Разве я могу угодить в такие неприятности?»
А вот Бенни таскал из этого сейфа сотенные купюры, будто это была его личная копилка.
Теперь сейф, естественно, был пуст. Все, что в нем лежало, давным-давно исчезло, как и все прочие деньги Либлингов.
О, а ведь я еще не говорила об этом? О том, что я банкрот, что у меня нет ни пенни, что я разорена? И пусть внешность вас не обманывает. После смерти моего отца, когда доверенные лица засели вместе со мной за счета, я в ужасе обнаружила, что отец балансировал на грани банкротства. Похоже, еще до гибели моей матери он начал вкладывать свое состояние в неудачные проекты, в том числе в постройку гигантского казино на побережье Техаса. Это казино было смыто наводнением во время урагана. Имелись и карточные долги – отец играл в покер с миллионными ставками и проигрывал каждую неделю, судя по записям в черном гроссбухе, который я нашла в ящике его письменного стола. И тогда у меня премерзко засосало под ложечкой, и я вспомнила ссору родителей несколько лет назад. Я случайно услышала голос матери: «Твои пороки нас всех уничтожат! Женщины, карты… и кто знает, что еще ты от меня скрываешь!»
Трастовый фонд, на средства из которого жили мы с Бенни, почти опустел – его опустошали стоимость пребывания Бенни в частной клинике и мой стиль жизни на гребне волны Инстаграма. А поступлений в этот фонд не было никаких. Даже наши акции в «Liebling Group» мало что стоили теперь. Компания так и не оправилась после рецессии, ее долговая нагрузка выглядела устрашающе, а доли Либлингов были настолько порезаны и поделены между наследниками на протяжении поколений, что теперь каждая семья имела гроши. А мы с Бенни свои доли не могли продать, даже если бы захотели.
Что же нам осталось после смерти отца? Наш дом на Ноб-Хилл и поместье Стоунхейвен, а также все, что заключали внутри себя стены этих зданий. Бенни унаследовал дом в Сан-Франциско, и мы сразу же выставили его на продажу, чтобы оплатить пребывание Бенни в клинике. А Стоунхейвен, как вам известно, достался мне. Это было немало. На бумаге – целое состояние, но на самом деле дом выглядел куда скромнее, чем я себе представляла.
Однако нужно еще принимать во внимание то, каких огромных денег стоило содержание Стоунхейвена – та реальность, с которой я столкнулась, приехав на озеро Тахо прошлой весной. Одна только уборка особняка оказалась полноценной работой на весь день, а кроме того, требовались еще общий уход за домом, за прилегающей территорией поместья, уборка снега зимой. И так далее. Старый каменный лодочный сарай нуждался в ремонте – следовало полностью заменить крышу, да и наружная дощатая обшивка начала гнить. За газ, электричество и воду приходили астрономические счета. А налоги на недвижимость! В целом содержание Стоунхейвена грозило мне шестизначной цифрой за год.
И это при том, что мои спонсоры из «Победной жизни» разбежались, как тараканы, постоянного дохода лично у меня тоже не осталось.
Я могла бы продать произведения искусства и разный антиквариат из Стоунхейвена – я понимала, что нужно это сделать! – но всякий раз, стоило мне только засесть за список вещей, предназначенных для продажи на аукционе «Сотбис», я откладывала этот список. Эти вещи, этот дом – они были моим наследством, и не только моим, но и наследством Бенни и всех Либлингов – дядей, тетушек, кузин и кузенов, с которыми я редко разговаривала, но чувствовала свой долг перед ними. Если бы все эти вещи ушли с аукциона и если бы я продала сам дом, разве я не уничтожила бы собственную историю?
А если бы я ее уничтожила, что бы у меня осталось?
Поэтому вместо продажи старинных вещей я стала сдавать в аренду домик смотрителя, что помогало мне решить сразу две проблемы – проблему одиночества и проблему дохода. Тем самым я запустила цепочку событий, из-за которых я оказалась в своей кухне, смотрела на помолвочное кольцо Нины Росс и была вне себя от злости.
В любом случае, поселившись в Стоунхейвене, я конечно же первым делом заглянула в сейф. Тугих пачек наличных там конечно же не оказалось. Да и откуда бы им там взяться? На самом деле «мелкая наличность», скорее всего, была нужна отцу для карточных игр. Скорее всего, он делал крупные ставки в покерном зале в казино в соседнем штате, а Лили Росс подносила ему коктейли с шантажом пополам. После его смерти для нас с братом в этом сейфе остались стопка старых папок с разными бумагами и документы на дом, а также жалкие остатки маминых драгоценностей, которые я быстро переправила в аукционный дом, через посредство которого уже успела продать остальные украшения.
Может быть, эта женщина думала, что в нашем сейфе еще можно было обнаружить какие-то сокровища? Не за этим ли она явилась сюда? Если так, то ее ожидало жестокое разочарование. Я бы расхохоталась в голос, если бы уже не сражалась со слезами.
Что-то тяжелое легло мне на ладонь. Я опустила глаза и увидела, что Эшли сняла кольцо и отдала его мне. Я удивленно сжала его в руке.
– Пожалуйста, – умоляюще проговорила она. – Я верю, что ты позаботишься о нем ради меня.
Я пару секунд смотрела на свою руку, сжатую в кулак, а потом перевела взгляд на Эшли. Я была в отчаянии и шоке. И тут… о боже, только не это!.. я снова расплакалась. Я плакала о своем отце, который всеми силами старался много сделать ради нас, но все равно все так жутко испортил, обо всех потерях, но больше всего я плакала из-за несправедливости. Почему из всех людей на свете замуж за Майкла должна выйти она, а не я?
Когда я подняла глаза, я увидела, что Эшли смотрит на меня. Неужели в ее взгляде действительно была искренняя тревога? Или она просто купалась в моем несчастье, получала от него извращенное удовольствие? Я не могла понять. Я искала отгадку в ее глазах, но не находила. Я заметила, что Эшли растеряна, что она медлит и что-то продумывает, но вот она наклонилась и накрыла мою руку своей.
– Ты ведь была помолвлена в этом году, верно? – произнесла она тихо и мягко. – Что случилось?
Она подумала, что я плачу из-за Виктора! Я едва не рассмеялась.
– Откуда ты знаешь про моего жениха?
– Из твоего Инстаграма. Несложно было догадаться.
– О! Да, верно.
Я высвободила руку и утерла слезы. Она совершила ошибку. Ведь она мне говорила, что не заходит в социальные сети. А на самом деле она явно следила за мной издалека. Давно ли? И с какой целью? Я представила, как она старательно просматривает фотографии в моей ленте, как ее забавляют подробности моей жизни, и мне стало плохо. Слишком легко и просто забыть о невидимых людях из социальных сетей – о тех, кто молча следит за тобой и никак не сообщает тебе о своем присутствии. Я говорю не о подписчиках, не о поклонниках, а о