Понимаете? Вы больше не сможете меня ранить, потому что теперь мне все равно, что вы обо мне думаете.
«Может быть, нам стоило бы съездить в Ирландию, – говорит мне Майкл. – Я могу представить тебя своим тетушкам».
Я то и дело прошу его рассказывать мне истории об этом замке, о древнем родовом гнезде О’Брайенов, крепости, гораздо более суровой, чем Стоунхейвен. Семейство Майкла отказалось от замка довольно давно, и он, по сути дела, там после детства не жил. Он говорит, что замок «скромный». «В Ирландии тысячи замков, почти у каждой семьи когда-то был свой замок».
А я все же не могу избавиться от ощущения, что он до мозга костей пропитан величием родового замка. Этим может объясняться то, почему Стоунхейвен его нисколько не угнетает.
Добавьте это ко многому, что у нас с ним общего. Его родители, как и мои, давно умерли. «Мчится „Астон Мартин“[109]… прорыдал он однажды мне на ухо ночью. – И вдруг на темной сельской дороге, откуда ни возьмись, появляется стадо овец…» А его братья и сестры – потерянные люди. Кто-то спился, кто-то перестал общаться. Майкл знает, каково очнуться утром в панике, когда тебе кажется, что ночью ты был воздушным шариком и твою веревочку кто-то перерезал. И словно бы в один прекрасный день ты мог исчезнуть, испариться, а этого никто не заметит, потому что почти всех, кто тебя любит, уже нет.
А мне уже не приходится чувствовать такое.
Что еще у нас общего: семья Майкла тоже какое-то время назад лишилась больших денег. Их поглотили постепенно разрушающийся фамильный замок, требовавший больших затрат на содержание, и слишком большое число наследников.
Майкл пока что не знает, что в этом мы с ним – друзья по несчастью.
Вот как протекает теперь наша жизнь. По утрам я сплю до тех пор, пока Майкл не приносит мне кофе в постель, а это бывает около десяти утра. Мы предаемся любви. Иногда пару раз. К полудню Майкл садится работать над своей книгой, а я рисую. По несколько часов мы проводим в счастливой тишине. В декабре темнеет рано, поэтому, пока еще светло, мы надеваем парки и «луноходы» и отправляемся на прогулку вдоль берега озера. Мы проходим мимо лодочного сарая, к заваленной снегом пристани, и садимся на скамейку на самом ее краю и наслаждаемся видом штиля на озере. Иногда мы берем с собой термос с чаем и сидим у озера до тех пор, пока солнце не уходит за горы. Мы молчим, но не потому, что нам нечего сказать друг другу!
Потом мы возвращаемся в Стоунхейвен. Майкл еще какое-то время работает над книгой, а я что-нибудь рисую, а потом готовлю ужин. Рецепты я извлекаю из горы французских кулинарных книг, хранящихся в кухне. Ищу, пока не нахожу что-то, что нравится мне на слух: «соль меньер»[110], «беф бургиньон»[111], «лионский салат». Джинсы стали мне тесноваты. Живи я в Нью-Йорке, я бы немедленно отправилась в тренажерный зал, а тут мне все равно. Мне все равно, влезу я в свои кожаные брюки от «Сен-Лорана» или нет. Все равно мне больше некуда в них пойти.
А потом коктейли у камина, и снова секс, и еще коктейли, а после этого (иногда) какой-нибудь старый фильм на экране моего ноутбука, когда мы лежим в кровати.
Пролетают дни, наполненные страстью и выпивкой, и все это так ново и прилипчиво.
Мой блокнот постепенно наполняется рисунками моделей одежды. Плиссированные топы, развевающиеся, словно порывы ветра над озером. Изящные вечерние платья, ниспадающие с плеч, как крылья ворона. Пиджаки, расшитые полосками перьев, похожими на сосновые иглы. Поначалу рисунки были робкими, неуверенными, но постепенно стали смелее. Мне удается изображать силуэт несколькими широкими линиями, а детали – приглушенной пастелью. Я почти забыла, как это здорово – рисовать. До этого месяца я не держала в руках карандаш со времени школьных уроков рисования. Тогда у меня получалось хорошо – настолько хорошо, что в школе мне предложили программу для особо одаренных детей, но родители этого не одобрили. Либлинги должны были коллекционировать картины, а не рисовать сами. Но я и сама понимала, что кое-какой талант у меня есть, но далеко не такой, как у Бенни. Бенни был особенным Либлингом. Ему всегда нужно было как можно скорее что-то запечатлеть на бумаге, а мне при этом не хватало особого зрения, которое делает человека настоящим художником. Если бы я продолжала свои занятия живописью, я бы стала художником-любителем. Рисовала бы грамотные пейзажики, которые из вежливости покупали бы мои друзья, но мои картины никогда не висели бы в музеях.
Поэтому я отказалась от мысли стать художницей.
А потом случился Майкл. «Я могу сказать тебе, что у тебя душа художника, даже если ты пока не знаешь, что с этим делать». Так он сказал мне однажды утром в постели, вскоре после отъезда Эшли. Я рассмеялась, но слова его запомнила. В тот же самый день, ленивый день в горах (а надо сказать, что праздная жизнь может прискучить, особенно если у тебя нет смартфона для развлечения), я подумала: «А почему бы и нет?» Я просидела в Стоунхейвене почти год, ничем не занимаясь. Только время от времени я думала о том, как бы тут все переустроить, но понимала, что этому никогда не бывать. Ну, а еще я соображала, как быть с моим финансовым портфолио, который худел с каждым днем. А еще тупо и послушно оставляла лайки в социальных сетях.
В тот вечер я разыскала в закромах кабинета старый блокнот для рисования, стряхнула с него пыль и уселась в солярии[112], окна которого выходили на засыпанную снегом лужайку и озеро. Но стоило мне начать рисовать гелевой ручкой, как стало ясно, что рисую я вовсе не пейзаж, а платье. Мягкое белое бальное платье с асимметричной линией бюста и юбкой-дезабилье с летящими складками, похожими на только что наметенные ветром сугробы.
Я сидела и думала над своим рисунком, и вдруг ощутила дыхание Майкла, остановившегося у меня за спиной.
– Очень красиво, – сказал он, наклонившись ближе. – Ты раньше придумывала одежду?
– Одежду я ношу. Я ее не придумываю.
Майкл решительно прижал кончик указательного пальца к середине бюста нарисованного платья:
– А теперь ты это делаешь.
Я рассмеялась:
– Перестань. Какой из меня модельер?
– Почему бы и нет? У тебя есть основа, есть вкус, есть источники вдохновения и явно есть талант. Неужели тебе раньше этого никто не говорил?
Я смотрела на свой рисунок, пытаясь увидеть его глазами Майкла. Неужели во мне действительно было что-то особенное? Что-то, что оставалось непризнанным все эти годы, искорка света, которую никто не удосужился раздуть и превратить в пламя?
«Соберись, – прозвучал знакомый голос у меня в голове. – Прекрати спрашивать у других людей, чего ты стоишь».
На самом деле люди теперь не особо тратят время на то, чтобы смотреть друг на друга. Мы живем в мире поверхностных образов, пробегаем друг мимо друга второпях и видим ровно столько, сколько нужно, чтобы отнести человека к той или иной категории и прицепить к нему ценник, а потом броситься к чему-то еще, яркому и блестящему. Мало кто (вот Майкл такой!) остановится и посмотрит по-настоящему и подумает о том, что еще можно увидеть за кадром.
Может быть, я выбираюсь из куколки, становлюсь бабочкой, совершенно новым человеком! Может быть, я сменю фамилию на «О’Брайен», а фамилию «Либлинг» навсегда сброшу, как старую кожу.
Я уже не полпути к этому, так почему не пройти вторую половину?
Глава двадцать восьмаяВанесса
Неделя третья
Майкл будит меня. Его взгляд грустен.
– Мне нужно съездить в Портленд на несколько дней, – говорит он и протягивает мне чашку кофе.
Я сажусь и прижимаюсь спиной к резному изголовью. От кровати пахнет не только сексом, но и пылью. В складках красного бархатного балдахина у меня над головой наверняка скрыта коллекция дохлых пауков и мух. Вот еще одно задание для домработницы, которая (в чем я нисколько не сомневаюсь) упорно увиливает каждую неделю от одного из пунктов уборки. Порой мне кажется, что Стоунхейвен пытается вернуться к своему естественному состоянию, хочет превратиться в дом с привидениями в каком-нибудь хэллоуинском тематическом парке.
Я делаю маленький глоток кофе и хмурюсь, будто не понимаю, о чем речь. Но я прекрасно знала, что это когда-то произойдет – наступит мгновение, когда чары разрушатся и в происходящее вторгнется реальная жизнь. Майкл приехал в Тахо в отпуск. Он и не думал здесь влюбляться, жениться и оставаться навсегда. Конечно, в какой-то момент ему надо будет вернуться домой.
– Хочешь забрать вещи? – спрашиваю я.
Он кивает, забирается на кровать и ложится рядом со мной на одеяло, и оно обтягивает мои ноги, как смирительная рубашка.
– Да, и это тоже. А еще надо сообщить в школу, что я не вернусь к ним осенью.
Я улыбаюсь. У кофе привкус цитруса и шоколада, он приятно обжигает спинку языка.
– О, вот как. Это очень предусмотрительно с твоей стороны.
– Я так понимаю, что ты же предпочтешь остаться здесь, а не переезжать со мной в Портленд, верно? Дом у тебя просторнее и уютнее…
Он прижимается носом к моей шее и целует меня в уголок губ, хотя я еще зубы не почистила. Я смеюсь.
Майкл отодвигается от меня:
– Но есть еще кое-что, любимая. Даже не знаю, как сказать тебе об этом.
– О чем?
– Она… и я… Понимаешь, если разобраться, то ничего более глупого я в своей жизни не совершал. Можешь считать меня наивным, но я привык доверять людям, понимаешь? Я никогда бы не подумал… и мне до сих пор трудно это осознать… – У него совершенно потерянный вид, он теребит в пальцах ткань одеяла. – В общем, так… Я дал ей уговорить меня объединить банковские счета. Это было осенью, до того как мы отправились путешествовать. Так что и кредитная карточка у нас была общая, понимаешь? И банковский счет для оплаты квартиры, привязанный к нашим индивидуальным счетам. И она сняла все деньги. Кредитную карту заблокировала, забрала всю наличность. И теперь мне надо съездить в Портленд и решить эти вопросы.