– Думаю, ты что-то перепутала.
– Эти стихи сочинил не ты, но в этом нет ничего ужасного. Просто скажи мне правду.
Майкл кладет на стол салфетку и пронзительно смотрит на меня светло-голубыми глазами. Просто-таки сверлит взглядом. Как я могла считать его глаза чистыми и распахнутыми? Сейчас они стена, прячущая все то, что происходит у моего мужа в голове.
– Детка, в чем дело? – спрашивает он тихо и ласково, словно я – робкий зверек, которого он не хочет напугать. – Неприятно об этом говорить, но… ты начинаешь беспокоить меня этими дикими, параноидальными выходками. Сначала Нина, потом подозрения с машиной, а теперь еще это. Ты не думаешь, что тебе нужна… помощь? Не стоит позвонить психиатру?
– Психиатру?
– Ну… – произносит Майкл на манер ковбоя, усмиряющего лошадь. – У вас же в семье это имеет место. У твоего брата шизофрения. И твоя мать была психически больна, верно? Просто подумай об этом. Стоит подумать.
Я смотрю на него и не могу решить, то ли плакать, то ли смеяться. Потому что… откуда мне знать? А вдруг у меня и правда паранойя – симптом той самой психической болезни, которая сразила половину моей семьи? Как мне понять, не схожу ли я с ума?
– Нет, – решительно отвечаю я. – Со мной все в порядке.
Я ухожу в ванную комнату при своей спальне и закрываю за собой дверь. Я звоню в полицейский участок в Тахо-Сити. Дежурный соединяет меня с детективом, который, судя по голосу, ужасно устал. Он спрашивает, какие у меня проблемы.
– Мне кажется, что мой муж – жулик, – говорю я.
Детектив смеется:
– Я знаю много женщин, которые так говорят про своих мужей. Поточнее можно?
– Я думаю, что он не тот, за кого себя выдает. Он сказал, что он – писатель, но оказывается, он – плагиатор. А еще он подарил мне кольцо и сказал, что это наследство, семейная реликвия, а на самом деле оно – подделка. – Мне кажется, что я слышу на лестнице шаги, поэтому я перехожу на шепот: – Он лжет. Обо всем. Я так думаю.
– У него есть какие-то документы?
Я задумываюсь. Я не держала в руках водительское удостоверение Майкла, но оно у него должно было быть, когда мы женились, верно? А в нашем свидетельстве о браке, которое мы получили поздней ночью в Рино у какого-то окружного чиновника, в нем же четко написано – Майкл О’Брайен. Я мысленно возвращаюсь в ту ночь, перебираю воспоминания, оставшиеся после того, как развеялся туман, порожденный текилой… Да, я помню: он протягивал чиновнику свое водительское удостоверение и мое.
– Да, – отвечаю я. – Но ведь водительское удостоверение может быть фальшивым, правда?
Я понимаю, как все это звучит для детектива. И когда он снова начинает говорить, его голос звучит громче и увереннее – он словно бы обращается к кому-то, кто находится в его кабинете. И у меня сердце уходит в пятки.
– Послушайте, вы про развод не думали?
– А вы не могли бы провести расследование? Не могли бы потом сказать мне, права я или нет? Разве полиция не для этого существует?
Детектив тактично кашляет.
– Простите, но, на мой взгляд, ваш супруг не нарушил никакого закона. Если он вам досаждает, просто выгоните его. – Я слышу, как он что-то записывает на бумаге. – Послушайте, скажите мне, как вас зовут. Имя и фамилия. Я запишу вкратце наш разговор, а вы мне дадите знать, если что-то случится и вы захотите получить запретительный судебный приказ.
Я готова произнести «Ванесса Либлинг», но представляю себе неловкое молчание на другом конце провода… или, хуже того, сдавленный смех: «Еще одна из семейки Либлингов вляпалась. Все они психи».
И я вешаю трубку.
Я звоню Бенни в клинику. Его голос звучит лучше, чем при нашей встрече две недели назад. Он словно бы вынырнул на поверхность озера лекарств, которые его глушат. Не исключено, что он их попросту перестал принимать.
– Ну, как супружеская жизнь? – спрашивает Бенни. – Впрочем, не надо, не отвечай. Поговори со мной о чем-нибудь другом.
– Хорошо, – отвечаю я. – У меня к тебе серьезный вопрос. И не такой уж приятный.
– Валяй.
– Как ты понял, что ты… психически болен?
– Я-то этого не понял, – говорит Бенни. – Это вы поняли. Меня запихнули в психушку, но даже тут я не был уверен в том, что это я псих, а не все вокруг.
– Значит, я тоже могу быть шизофреничкой и не догадываться об этом?
Бенни довольно долго молчит, а когда начинает говорить, его голос звучит яснее и разумнее, чем за многие годы:
– Ты не псих, сестренка. Ты, может быть, порой зануда страшная, но ты не псих.
– Но у меня такие… дикие скачки настроения, Бенни. Меня просто из стороны в сторону бросает. И чем старше я, тем с этим хуже. Я словно бы мчусь с огромной скоростью по гоночной трассе, и мысли у меня в голове путаются, скручиваются между собой несколько дней подряд, а то и несколько месяцев, а потом я вдруг на что-то налетаю, и моя машина горит, а мне на себя в зеркало страшно посмотреть.
Бенни тихо говорит:
– Это как у мамы было.
– Как у мамы?
Снова долгая пауза.
– У мамы была маниакальная депрессия. Может быть, легкое биполярное расстройство. Но не шизофрения. Я знаю, что такое шизофрения, у тебя ничего похожего. Ты же голоса не слышишь?
– Нет.
– Это хорошо. Послушай, сходи к психиатру, пусть тебе назначат какие-нибудь мягкие препараты, и все будет хорошо. Только ради бога, ни к каким лодкам не подходи, ладно. Ради меня, хорошо?
– Я люблю тебя, Бенни. Не знаю, что бы я без тебя делала.
– Ладно, забудь. Может, ты все-таки вправду псих?
С утра до ночи приходят приступы тошноты, сжимается глотка, мне страшно задохнуться.
Мне становится все яснее, что я совершенно не знаю этого человека, моего мужа. В собственном доме я чувствую себя заложницей. Что же мне делать? Продолжать ходить вокруг него на цыпочках, боясь его спровоцировать, и при этом возвращаться в жизнь, наполненную одиночеством и неуверенностью? Или ссориться с ним, рискуя разозлить его, но ведь тогда все станет еще хуже, притом что у меня нет никаких реальных доказательств ни для чего?
А вот у него на все есть ответы, это я уже поняла. Он так меня доводит, что я начинаю сомневаться в своей умственной полноценности, а не в его.
Мне хочется одного: забраться на кровать и никогда не вылезать из постели. Но я думаю, что это очень опасно. Это будет означать, что я сдалась, а этот голос (ее голос) продолжает твердить мне, чтобы я держалась. Поэтому я каждое утро встаю, улыбаюсь и смеюсь, слушая рассказы Майкла об Ирландии. Я готовлю для него изысканные французские ужины (а у меня самой совсем нет аппетита) и массирую его плечи, когда он сидит в кухне. Я гуляю с ним до пристани в сумерках и сижу рядом с ним на скамейке около лодочного сарая. Мы держимся за руки и молчим. А когда он тянется ко мне в постели, я закрываю глаза, отдаюсь телесным ощущениям и стараюсь подавлять все сомнения, дергающие мои нервы. Если я буду притворяться, будто все по-прежнему хорошо, может быть, все волшебным образом станет хорошо.
Вот только я уже знаю, что ничего не получится. По волшебству не спаслись ни моя мама, ни мой брат, ни даже мой отец. С какой стати по волшебству спасусь я?
Но есть кое-что, существующее в уголке моего сознания. Это не дает мне покоя, но уловить это и дать этому определение я никак не могу. На следующий день после разговора с Бенни я смотрю в календарь, и на меня накатывает холодное осознание. Вот почему меня тошнит, вот откуда моя загадочная слабость и необъяснимое припухание грудей.
Я беременна.
Конечно, я могла бы сделать аборт. В моей нынешней ситуации это было бы самое разумное. Придумать что-то, уехать из города, все сделать за день. Но тут я представляю нежный взгляд младенца, смотрящего на меня с обожанием, и во мне что-то яростно поднимается на защиту. Я понимаю, что не смогу этого сделать.
Я не могу заснуть. Я лежу, а рядом со мной похрапывает Майкл, а мне кажется, что я слышу, как пауки вьют свои сети в складках бархатного балдахина, как стучат в окна ветки деревьев. У меня ребенок от этого мужчины. Он будет отцом моего ребенка, он навсегда останется в моей жизни. С каждым днем я знаю о нем все меньше. Такое впечатление, что человек, которого я полюбила, исчезает и скоро останется только силуэт, в центре которого пустота.
Я лежу и думаю о том, что я могла бы выгнать его. Это ведь мой дом, а не его. Но почему я так боюсь восстать против него? Почему я держу руку на животе так, словно оберегаю ребенка, словно жду удара.
Кто он?
У меня нет брачного контракта. У нас будет ребенок. Он сможет отнять у меня все, чем я владею. Он может отобрать у меня Стоунхейвен!
Я так одинока.
И вдруг я понимаю: есть единственный человек, кто может ответить на этот вопрос.
Мне хочется громко рассмеяться в темной спальне, потому что я поверить не могу в то, о чем только что подумала. Отчаяние приводит к невероятным вещам. То, что казалось немыслимым, внезапно превращается в лучик единственной надежды, способной спасти тебя.
Может быть, это погоня за призраком. Ведь она и вправду может оказаться в Париже, да где угодно. Но в глубине души я знаю, где она. Не зря я запомнила адрес в Лос-Анджелесе, хотя в то время я еще не догадывалась, зачем мне он. Что-то было такое в этом домике, в багряных виноградных лозах, обвивавших его. Я сразу поняла, кто там живет. И я знаю, куда мне нужно отправиться теперь.
Я разыщу Нину Росс.
Глава тридцать втораяНина
Я всегда хорошо спала. Спокойно чувствовала себя во время предварительного заключения. Но в тюрьме у меня началась бессонница. Здесь нужно постоянно быть начеку. К этому добавляется мое чувство виновности, оно не дает мне покоя. То и это держит меня в постоянном сумеречном состоянии: я не сплю, но и не бодрствую. Парю в промежутке.