Я оглядываюсь назад, смотрю на воду, и мне кажется, что я вижу что-то скользкое и темное, плывущее в бесконечной синеве. Может быть, бревно. Таинственное существо, поднявшееся из глубин озера. Утопленника.
А потом все это исчезает.
Я отворачиваюсь, смотрю в сторону берега и жду, когда замерцают огни Стоунхейвена.
ЭпилогНина
Пятнадцать месяцев спустя
В Стоунхейвен весна приходит рано. Мы открываем окна в первый же день, когда температура становится выше шестидесяти градусов[121], чтобы свежий воздух наполнил комнаты дома и прогнал затхлость еще одной зимы. В тени под деревьями все еще тают последние ледяные корки, а на клумбах ближе к дому первоцветы уже тянут к солнцу багровые стрелки. В один прекрасный день мы просыпаемся и видим, что большая лужайка, после таяния снега бывшая бурой и тусклой, превратилась в ярко-зеленый ковер.
Мы осторожно идем вокруг дома вчетвером, щурясь от яркого весеннего солнца. Мы все еще немного робеем рядом друг с другом. Только одна из нас бесстрашно наполняет дом пронзительными криками, заливистым смехом и капризным плачем, но этой особе всего семь месяцев от роду. Ее зовут Джудит, но все мы называем ее Дейзи, и мы все ее обожаем – мама, бывшая мошенница и психически больной брат мамы. Дейзи похожа на куклу. У нее льняные волосы, пухлые розовые щечки и светло-голубые глаза. О ее глазах никто из нас не высказывается, хотя все мы время от времени немного испуганно ежимся, когда эти глаза смотрят на нас.
Много дней я ходила по комнатам Стоунхейвена. Я обходила их одну за другой и составляла список всех предметов – на этот раз с разрешения хозяйки. Каждую картину, каждый стул, каждую серебряную ложку и фарфоровые часы нужно было назвать, сделать описание, сфотографировать, внести в каталог и архивировать. Сейчас я заканчиваю четвертый том каталога. Порой бывает так, что я вдруг обнаруживаю, что провела целых пять часов, уточняя происхождение и историю вазы с гербом эпохи Бурбонов, и так увлекаюсь орнаментами в виде картушей и лилий, что забываю о ланче.
Я работаю уже шесть месяцев и пока успела обследовать шестнадцать комнат из сорока двух. Мы с Ванессой не обсуждали, что будет потом, когда я закончу эту работу, но на это мне понадобится еще как минимум год.
Работа была предложена мне Ванессой. Она приехала, чтобы навестить меня в тюрьме в часы посещений, за два месяца до освобождения. Ей тогда оставалось всего несколько недель до родов. Она так располнела, что едва уместилась на сиденье литого пластикового стула в комнате для посетителей. Она была из тех женщин, тело которых полностью отдается беременности. Ее волосы, кожа, грудь, живот – все это словно бы кипело жизнью. Я гадала – уж не компенсирует ли ее организм все годы голодания на почве работы в модельном бизнесе?
– Я предлагаю тебе работу архивиста, – сказала она, не глядя мне прямо в глаза. – Много платить не смогу, но комнату и питание предоставлю и твои расходы буду оплачивать. – Она стала трогать ногти, ставшие блестящими от приема витаминов для беременных, и нервно мне улыбнулась: – У меня долгосрочные планы насчет Стоунхейвена. Возможно, я пожертвую дом той организации, которую когда-то поддерживала моя мама, – Ассоциации психического здоровья Калифорнии. Они очень заинтересованы идеей создания школы для детей с особыми потребностями. Ну, таких… как Бенни, понимаешь?
Ванесса нервно улыбнулась, а я подумала: «Так вот какое она для меня придумала наказание».
– Но это еще не скоро, – продолжала она, – а пока мне нужно будет избавиться от множества старинных вещей. Нужно, чтобы кто-нибудь помог мне решить, что лучше продать, что оставить себе, а что пожертвовать в качестве благотворительной помощи. – И снова пауза. – На мой взгляд, именно ты обратила гораздо больше внимания на содержимое моего дома, чем кто-либо другой.
Сначала я была не очень уверена, стоит ли соглашаться. Думала, что после освобождения вернусь на Восточное побережье и посмотрю, какую искусствоведческую работу смогу там подыскать, имея судимость. Больше всего мне хотелось уехать как можно дальше от Западного побережья и печальной истории моей жизни там. Начать все сначала. А не могло ли быть так, что Ванесса просто хочет такой ценой купить мое молчание, но о чем мне было молчать? Правда о содеянном грозила нам обеим. Теперь мы с ней были повязаны случившимся. Даже уехав на четыре тысячи миль, я бы не смогла разрубить нити, связывавшие нас. Для того чтобы я смогла вернуть моей жизни хоть какую-то легитимность, трудно было придумать вариант лучше Ванессы. Кроме того, положа руку на сердце, разве я не ощутила прилив радостного волнения при первой же мысли о возможности наконец исследователь Стоунхейвен спокойно и внимательно? Разве это не исполнение мечты – я смогу по-настоящему изучить все тайны этого дома!
– Ты мне доверяешь? Веришь, что я не украду серебряные ложки? – спрашиваю я. – Не забывай, я осуждена за мошенничество.
Ванесса в первый момент испуганно посмотрела на меня, но тут же рассмеялась – немного истерично. Ее смех потонул в общей какофонии звуков, наполнявших зону для посещений. – Думаю, свой долг обществу ты уже выплатила.
Я приехала в Стоунхейвен через восемь месяцев после суда и отправки в тюрьму. Меня приговорили всего к четырнадцати месяцам тюремного заключения благодаря трудам дорогого адвоката, которого наняла для меня Ванесса. Как я узнала позже, за работу она с ним расплатилась деньгами, найденными в кухне у Майкла. В итоге меня обвинили не в краже в особо крупных размерах, а в мелком правонарушении. За хорошее поведение и с учетом времени, проведенного за решеткой до суда, меня выпустили условно досрочно. Я вернулась в Стоунхейвен к ноябрю, через шесть недель после рождения Дейзи, почти ровно год спустя после моего появления у этой самой двери в роли Эшли.
Теперь там жил и Бенни, он помогал сестре нянчить малышку. Ванесса наконец уговорила его вернуться домой из клиники. Это было что-то наподобие «экспериментального периода» самостоятельной жизни без помощи врачей, и пока что все шло довольно успешно, пусть даже призрак срыва всегда маячил в доме: «А вдруг?» Но пока ничего нехорошего не случилось. Брат с сестрой относились друг к другу очень бережно. Ванесса очень хлопотала, ухаживая за Бенни: следила за приемом лекарств, покупала ему альбомы для рисования и роскошные наборы ручек. Теперь он чаще всего рисовал Дейзи. Бенни стал очень заботливым дядей. Он готов бесконечно читать «Погладь кролика»[122] и «Мистера Силли»[123], он делает все с бесконечным терпением человека, который последние десять лет занимался наблюдением за тем, как ползают насекомые.
Ванесса и Бенни выглядели счастливыми, и, честно говоря, я была рада за них.
Мы с Бенни отправились на долгую прогулку в самый первый день, как только я приехала. Пошли на берег озера. И он, и я почувствовали себя немного неловко, когда проходили мимо домика смотрителя. На берегу мы сели на скамейку и смотрели на лодки и яхты на озере. Бенни стал более заторможенным, не таким, каким я его помнила, и все же в нем осталось что-то от прежнего подростка: кривоватая улыбка и то, как краснела его шея, когда он смущался.
– Я удивлена, что ты здесь, – сказала я. – Вроде бы ты говорил, что никогда сюда не вернешься?
– Не думал, что вернусь, но кто-то же должен следить, чтобы моя сестрица не свихнулась… А у кого это лучше получится, как не у того, кто свихнут сильнее ее?
Бенни подобрал плоский камешек и бросил его в озеро, ловко, по-мальчишески закрутив его, так что камешек четыре раза подпрыгнул на воде и только потом утонул.
Бенни смущенно улыбнулся:
– А еще сестра мне пообещала, что здесь будешь ты.
Его улыбка говорила о разбитом сердце, потере, но и о надежде, и тогда я поняла, что есть еще одна причина, зачем Ванесса позвала меня сюда. Дело было далеко не только в моих несравненных познаниях в искусствоведении и даже не в желании Ванессы купить мое молчание. Я стала приманкой для ее брата. Я находилась здесь, чтобы помочь собрать воедино семью.
Возможно, это и был мой приговор. Если так, то меня он устраивал.
– Я не собираюсь к тебе приставать, если тебя это волнует, – сказал мне Бенни. – Я не ненормальный. То есть я псих, но не настолько. Я не жду, что ты меня спасешь, ничего такого. Просто хорошо снова стать друзьями, да?
– Да.
Я подумала о супергероине Нине, в виде которой он когда-то изобразил меня. Та Нина умела убивать драконов огненным мечом. Я думала о том, что, может быть, наконец дожила до того, чтобы соответствовать героине рисунка Бенни, и побежденный мной дракон теперь парил в глубине, недалеко от дна озера Тахо. А может быть, драконом была я сама и убила все самое худшее в себе, а теперь уже ничего не осталось такого, что надо было убить, и я могла опустить меч и жить. Просто жить.
– Прости, – проговорил Бенни, вертя в пальцах еще один камешек, подобранный на берегу. – Прости за то, что не вступился за тебя перед отцом, когда он в тот день унизил тебя. Прости и за то, что мои родители добились того, что ты стала плохо думать о себе. И еще прости за то, что я не попросил у тебя прощения раньше.
– Господи, Бенни, все нормально. Ты же был ребенком, – сказала я. – А ты прости меня за то, что моя мать была воровкой и шантажисткой и принесла столько горя твоим родителям.
– Ты в этом не виновата.
– Может быть. Но все равно я должна попросить прощения за очень многое. Такого больше, чем то, за что хочешь просить прощения ты.
Бенни бросил на меня странный взгляд, и я не впервые задумалась – много ли ему известно? «Он не знает ничего о том, что задумывали вы с Майклом, – сказала мне Ванесса по телефону до моего приезда. – Он думает, что Майкл просто появился и исчез, а тебя я разыскала, чтобы извиниться за то, что сомневалась в тебе. Он хочет в это верить, и пусть будет так».