— Отец Серафим! Извините ради бога, что мы в такую пору. Вот: это — моя Мария… — Обернувшись и ласково возложив широкую ладонь на затылок подруге, он добавил с глубокой нежностью: — Моя Марьюшка…
Отец Серафим с ласковым вниманием оглядел комиссара и, благословив Алексея, засуетился, отыскивая сухую одежду и растапливая самовар.
Заслышав внизу движение, спустилась матушка, ласково упрекнув супруга, что не разбудил. С Алексеем она обращалась по-свойски: велела помогать развешивать сырые вещи, раздувать самовар. С Марией Сергеевной матушка беседовала деликатнее, но и той досталось помогать накрывать на стол, что как-то незаметно вовлекало нового человека в круг семьи, делало его «своим», домашним.
Что привело к ним в глухую пору Алексея и эту женщину, о безнадежной любви к которой они много раз выслушивали от моряка за прошедший год, ни священник, ни матушка не спросили, видимо ожидая, что тот поделится сам. Несмотря на скудный свет керосиновой лампы, здесь было светло и по-семейному уютно, словно Алексей и Мария Сергеевна окунулись на несколько часов в далекое довоенное время. Всегда непроницаемо-невозмутимая, Мария Сергеевна оттаяла в радушной атмосфере и поддерживала общую беседу, время от времени непроизвольно обмениваясь с Алексеем счастливыми взглядами. Она словно светилась изнутри и на глазах расцветала, становилась настоящей красавицей. Через некоторое время матушка извинилась и, ласково попрощавшись, ушла, поняв, что гостям необходимо побеседовать с отцом Серафимом наедине. И действительно, Алексей несколько собрался с духом и заговорил о заветном, о том, что так волновало его:
— Отец Серафим… Я ведь что хотел вас попросить… Вы не согласились бы… обвенчать нас с Марией… А то ведь без этого как-то не по-человечески. Такие порядки сейчас — сами знаете, а только выходит как-то несерьезно. Ну я не знаю, точно кошки женятся, честно слово…
Пастырь очень серьезно посмотрел на него, а потом на комиссара и, замявшись, произнес приглушенно, не желая огорчить лучезарного Алексея:
— Алеша, да ты хоть спросил, а барышня согласна?
Алексей с изумлением воззрился на него: такая простая мысль не приходила ему в голову, ведь они с Марьюшкой — теперь несомненно! — любят друг друга, и это так естественно. Однако он испытующе глянул на комиссара, у которой при последних его словах лицо окаменело в напряжении, точно ей зачитывали приговор в реввоентрибунале. Повисла тяжелая пауза, во время которой Алексей переживал настоящую катастрофу.
— Ну хорошо, — вздохнул отец Серафим и, тяжело поднявшись, жестом пригласил комиссара, — просьба твоя, Алеша, мне представляется преждевременной, но, пожалуй, мы могли бы потолковать о жизни с Марией Сергеевной, — и обернулся к комиссару: — Если позволите…
— Отчего же, поговорить всегда можно… с идеологическим, так сказать, оппонентом, — пожала плечами комиссар и, поднявшись, прошла за батюшкой в соседнюю комнату.
Алексей ошеломленно наблюдал за ними и несколько удивился, приметив, что отец Серафим прихватил с собою поручи с епитрахилью.
Их не было довольно долго. Ходики усыпляюще тикали на стене. Наконец Мария Сергеевна вышла — вся задумчивая, расслабленная… Притихшая женщина и подавленный Алексей простились с батюшкой и медленно, молча возвращались в расположение полка. После ночного дождя дышалось вольно и свежо, проблески близкого рассвета показались на небе; где-то вдалеке, еще неуверенно пробуя голос, то тут, то там посвистывали ранние птахи. Наконец Мария Сергеевна подняла лицо и тихо произнесла:
— Ты знаешь, это, кажется, достойный уважения человек. Искренний, преданный своему делу, одним словом — настоящий. Нет, воззрения его, конечно, во многом ошибочны… Но, понимаешь… Если бы больше было таких священников… Скажем, тогда больше совестливости было бы в людях, и, кто знает, может, и не пришлось бы нам хлопотать с революцией.
Ошеломленный ночными событиями Алексей окончательно оторопел и не нашелся, что ответить. Он так никогда и не узнал, о чем толковал отец Серафим с комиссаром.
Тем временем в полку уж давно хватились их: даже разыскали и пригнали брошенную машину, оказавшуюся в полном порядке. Но при их появлении никто не осмелился спросить, где же они бродили до самого утреннего построения. Молчали и комиссар с Алексеем, не обращая внимания на возобновившиеся слухи об их отношениях, обрывки которых до них доносились. После этой ночи они чувствовали, будто общая тайна сделала их заговорщиками, но в то же время — осознано или нет — снова отдалились друг от друга.
Глава 22
На следующем совещании решались задачи поставок продовольствия. Ввиду критической ситуации и, вероятно, скорого появления белых решились не ждать и отправить бойцов в близлежащие селения пополнить запасы.
После совещания товарищ Михалёва попросила Алексея остаться, игнорируя сдержанные или откровенно ироничные взгляды командиров. Алексея покоробило их отношение: он задохнулся от ярости. Когда последний краском вышел, Мария Сергеевна прошлась по комнате, остановилась и выразительно глянула на Алексея.
— Что ж ты не заходишь, Алеша? — осторожно поинтересовалась она.
Тот смотрел в сторону.
— Или уже не вспоминаешь — слишком занят? — с горькой иронией осведомилась женщина.
— А зачем? — вдруг вспыхнув, горячо заговорил Алексей: — Чтобы нам помиловаться-потешиться, а после — опять разбежаться в разные стороны? «Свободная любовь»? Знаешь ли… После всего, что нам довелось пережить… Я слишком сильно тебя люблю, чтобы относиться к тебе как к… Нет, ты послушай: я ведь в тебе жену, а не любовницу хочу видеть, — отчаянно проговорил он, — понимаешь, я не только постель хочу с тобой делить, я — большего хочу. Судьбу разделить… Я отпускать тебя не желаю, слышишь!
— Так ты опять про церковные обряды? — нахмурилась Мария Сергеевна. — Пойми: я ведь коммунист и военный комиссар, Ты соображаешь, ЧЕГО от меня требуешь?!! Сам знаешь, Алексей, как ты мне дорог: я за тобой и к черту в пекло — в тюрьму, а потом еще в станицу эту твою курью, унижение горькое приняла. Измену твою простила… И тебя — заметь! — ни разу не попрекнула, во многом тебе уступаю, но такой жертвы… А о моем комиссарском авторитете ты подумал? А то что мне это даром не пройдет — вспомнил?
— Ну, может быть, попросить, чтобы отец Серафим тайно нас обвенчал? — неуверенно предложил Алексей.
— Ну, знаешь! — возмутилась комиссар. — Вот ты ожидаешь, чтобы я к вере твоей уважительно относилась, ну а сам-то… Идеалы мои уважаешь? Чего ты хочешь — чтобы я лицо коммуниста потеряла?
— А иначе ты потеряешь меня, — с печальной твердостью произнес Алексей и вышел, не оглядываясь.
На комиссара точно ушат холодной воды вылили. «Нет, я не хочу тебя терять!» — взволнованно призналась она самой себе. Мария прикидывала, готова ли она поступиться партийными принципами, чтобы сохранить их отношения с Алексеем. Да и правильно ли это — пойти на такой серьезный шаг не по зову сердца, а лишь в качестве уступки? Она поймала себя на том, что считает это именно серьезным шагом, и невесело усмехнулась… Да, меняется она… «Где же твоя партийная непреклонность, комиссар?» Борясь с собою, Мария Сергеевна напряженно размышляла весь остаток вечера — и не находила ответа.
Рассветало, слышалась далекая канонада — но уже все ближе. В воздухе явственно пахло порохом, ожиданием смерти: бой предстоял изнурительный.
Командир Беринг, сутки подряд не смыкавший глаз на работах по укреплению обороны, воспользовался затишьем перед боем и повалился спать одетым. К нему стучали — он долго не мог понять, в чем дело. Наконец часовой растолкал его, сообщая почему-то шепотом:
— Товарищ Беринг… Товариш Беринг! Тут к вам комиссар пришла.
Беринг поднялся, ополоснул лицо водой, разлепляя тяжелые веки, и пригласил Марию войти. Комиссар сразу поняла, что не вовремя, но отступать было поздно и некуда:
— Виктор Лаврентьевич! Извините, пожалуйста, за вторжение в столь неуместный час. Поверьте, мой приход вызван чрезвычайными, очень важными для меня обстоятельствами!
— Да, Мария Сергеевна… Я всегда рад услужить вам.
— Понимаете, я обращаюсь именно к вам, памятуя наши давние и особые отношения: мы с вами вместе пережили много испытаний и опасностей. И в эту минуту я рассчитываю именно на вас.
— Да пожалуйста, Мария Сергеевна, — Беринг разволновался, — если я только могу быть полезным. Помилуйте, вы же и сами догадываетесь, как я к вам отношусь… — и замолчал, повинуясь сдерживающему жесту комиссара.
— Спасибо, Виктор Лаврентьевич, но видите ли… Моя просьба не совсем обычна… Ведь вы же, кажется, крещеный человек? — спросила она внезапно.
— Разумеется… — ответил тот в замешательстве.
— Так вот… Скоро бой… Наверное, последний… И в виду возможной близкой смерти мне бы хотелось завершить одно дело. Скажите, вы верите в загробную жизнь?
Растерявшись, Беринг замялся и ответил нечто неопределенное. Он не ожидал подобных слов от комиссара и не понимал, к чему она клонит.
— Не удивляйтесь… Знаете, я много думаю об этом в последнее время. Говорят, в окопах атеистов не бывает. Одним словом, для вас, наверное, не секрет, что я люблю одного человека. Очень люблю. И хотела бы с ним остаться… вместе. Не только в этой жизни.
Лицо Беринга приняло холодное и разочарованное выражение:
— Вы говорите про нашего общего знакомого — товарища Ярузинского?
Комиссар кивнула.
— Так вот… Я знаю, что ваши с ним отношения далеки от идеальных, но… Не согласились бы вы выступить в качестве поручителя на нашем венчании — ради нашей с вами дружбы.
Беринг вытаращил глаза и заморгал:
— Простите… Я что-то не очень… Какое венчание? Он что — сделал вам предложение?
Комиссар улыбнулась:
— В некотором роде. А венчаться — сейчас: до предполагаемого боя осталось не менее четырех часов. Успеем. Так я рассчитываю на вас. Жду вас через пять минут у здания штаба. До встречи.