Глава 24
Сдержанно-молчаливый Алексей с напросившимися мальчиками провожал на телеге Беринга с Капитолиной до Пряшева. Там слезли, сняли вещи, отряхнули от сенной трухи, поставив на землю, помолчали. Беринг покровительственно похлопал по плечу Степку и значительно, как взрослому, пожал руку Сергею Алексеевичу — он выделял сына Марии Сергеевны. Распрощались с Алексеем. Капитолина в последний раз расцеловала и перекрестила мальчиков, взяли вещи, пошли…
— Лина! — не выдержал Алексей.
Капитолина вихрем вернулась, с размаху бросилась ему на шею — и расплакалась. Хмурый Беринг растерянно переминался с ноги на ногу, все еще держа в руках чемоданы. Алексей сграбастал Капитолину в крепкие объятия, расцеловал… Потом легонько оттолкнул от себя:
— Ну все… иди…
— Напишешь мне?
— Не обещаю, не писатель я. А вот твоим письмам буду рад… Лина, не забывай нас!
— Я приеду!
— Ладно… иди с миром. Вон капитан твой нервничает…
— Алешенька!
— Ступай, говорю! А то и вовсе не пущу…
— Господь вас храни, мои дорогие…
Капитолина еще раз обняла закисшего Сергуньку и погрустневшего Степана и, утирая глаза, пошла за Виктором Лаврентьевичем. Сердце у нее разрывалось.
По дороге в Ястребье задумчивый Алексей молча правил, не отзываясь на вопросы мальчиков. На душе у него было муторно и одиноко. У самого села он, после внутреннего колебания, высадил мальчиков и отослал их домой, а сам направил коня по дороге на кладбище.
Гордый своим выбором Беринг представил невесту родным и попросил сестру до венчания поселить Капитолину в их квартире. Подзабывшая языки Капитолина растерялась и довольно коряво изъяснялась по-французски — новые родственники милостиво перешли на русский. Но и здесь, разволновавшись, девушка оплошала: в ее быстрой сбивчивой речи все еще слышались отголоски невольно привившегося просторечного русинского говора. Екатерина Лаврентьевна едва заметно переглянулась с матушкой — чуткая Капитолина тут же заприметила это и занервничала еще больше. Чувствуя свою нескладность, она неуютно поеживалась за отлично сервированным столом, натянуто поддерживая общую непринужденную беседу. Она обнаружила полное невежество в искусстве французских импрессионистов, оказалась несведущей в вопросах международной политики и даже не подозревала о существовании последних обсуждаемых литературных шедевров. Искоса она напряженно следила за безукоризненно изящными манерами дам. Беринг несколько раз с легким удивлением бросал взгляды на горевшие пламенем скулы нервничавшей Капитолины. Одним словом, она потерпела полное фиаско.
— Послушай, Виктóр… — уединившись после обеда с братом, деликатно обратилась Екатерина Лаврентьевна, — при всем уважении свободы твоего выбора… Не находишь ли ты, что эта девушка… как бы получше выразиться… несколько не соответствует твоему уровню? Скажи, какое воспитание она получила?
— Прошу, Катюша, будь к ней благосклонна… Капочка растерялась, переволновалась… И потом, у нее золотое сердце — это важно, не правда ли?
Лариса Евгеньевна была более категорична и заговорила возмущенно:
— Виктóр! Неужели ты действительно ожидаешь, чтобы я своею родительской рукой благословила этот брак? Но я не могу тебе позволить жениться на неразвитой девице с манерами горничной! Послушай: в Париже тебе представили множество девушек и вдовствующих дам — неужели ты, потомственный морской офицер, а теперь еще и состоявшийся инженер, представитель старинного рода, — последние слова она особенно выделила тоном, — не мог определиться с более достойным выбором?
— Мама, после нашей длительной трагической разлуки, когда я долгие годы считал мою связь с вами невозвратно утраченной, я более всего желал бы оставаться верным, любящим и почтительным сыном… Но я просил бы вас учесть одно существенное обстоятельство: я люблю эту девушку. Сожалею, что вынужден сказать об этом деликатном обстоятельстве столь откровенно, но не вижу других способов защитить ее в ваших глазах. Я неоднократно рассказывал вам о ней. И вы должны бы понимать, что мои чувства — не дань мимолетному увлечению и не подобны сластолюбивой страсти к какой-нибудь миловидной ветреной обольстительнице. Полдень моей жизни миновал, я много странствовал, воевал, изрядно повидал разнообразных характеров… Смею утверждать, что я знаю людей. И Капитолину я узнал много лет назад и с тех пор с каждым днем все тверже убеждаюсь в благородстве ее сердца. И вы тоже непременно ее полюбите, когда узнаете ближе! Душа этой девушки — бесценное сокровище, и счастье всей моей жизни заключается в ней. Мы не сможем иметь детей, это так. Но Капитолина для меня — всё. Не лишайте же меня этого выстраданного счастья!
Лариса Евгеньевна и Екатерина Лаврентьевна помолчали, тронутые его взволнованной речью. Наконец Лариса Евгеньевна вымолвила с оттенком торжественности в голосе:
— Дитя мое… Поверь: я желаю тебе только счастья, кто как не ты его заслужил… У меня нет повода не доверять тебе, и если дело обстоит именно так, как ты его представляешь… Уверена: со временем мы сумеем переменить то неблагоприятное впечатление, которое… Но, надеюсь, она действительно тебя любит!
— Вы можете спросить у нее сами, маменька.
— Ну что ж… пригласите барышню — я, пожалуй, готова дать родительское благословение на супружество, которое, надеюсь, будет счастливым!
Вечером Капитолина отправилась с Берингом осмотреть их будущее жилище. Она покорно шла под руку с Виктором Лаврентьевичем, а он, еще недавно так горячо ее защищавший, теперь угрюмо молчал, не в силах избавиться от досады за давешний обед. Впрочем, поднявшись в квартиру, Беринг, забывшись, с увлечением принялся описывать Капитолине подробности их будущего бытия и, не удержавшись, привлек ее к себе и принялся целовать. Она холодновато высвободилась:
— Потом… Ты, помнится, обещал…
Виктор Лаврентьевич удивленно посмотрел на ее отстраненное лицо и нахмурился, что-то соображая:
— После проведенных тобою месяцев в деревне я нахожу тебя изменившейся, Капитолина. Что-то не так?
Девушка подошла к окну и долго водила подушечкой пальца по темному стеклу и вдруг, словно решившись, развернулась к Берингу, который все это время испытующе смотрел ей в спину:
— Я просто устала: слишком много новых впечатлений… Пожалуйста, проводи меня на отдых, милый…
Глава 25
Таинство венчания совершалось в соборе Александра Невского на улице Дарю, собрались многие знакомые и друзья семьи. Впрочем, погруженная во внутренние переживания, Капитолина мало что замечала из происходившего вокруг.
Когда торжественный Беринг, сжимая в запотевшей руке венчальную свечу, сосредоточенно внимал словам священника, Капитолина краем глаза отмечала волнение на его обычно сдержанном лице — и сомневалась: может быть, искреннее счастье, переживаемое теперь этим достойным человеком, действительно стоит ее личной жертвы? Возможно, они даже смогут быть счастливы вместе — ведь любила же она его еще так недавно, искала его внимания, разделяла интересы и радости…
Она еще более укрепилась в этом мнении, когда Виктор Лаврентьевич чуть задрожавшими влажноватыми пальцами бережно нанизал колечко на ее тонкий перст, — и немного задержал ладонь, взглянув влюбленными глазами.
Они вышли из церкви под радостный венчальный перезвон — и это ощущалось необычно, торжественно, почти пасхально.
— Ты прекрасна, как лилия… Как же я ждал этой волшебной минуты, любовь моя, — прошептал Беринг, подсадив ее в экипаж и отогнув короткую вуальку от розового ушка, прикрытого аккуратным смоляным локоном.
Капитолина посмотрела на него с ласковым сожалением, и ей почему-то стало стыдно за себя.
После получения французского гражданства Капитолина, при основательной поддержке мужа, подтянув и усовершенствовав язык с частными преподавателями, поступила в Сорбонну на медицинский факультет. К счастью, многие дисциплины, уже пройденные в Белградском университете, были при этом зачтены как успешно освоенные. Обучение потребовало огромного напряжения сил и позволило ей отвлечься от мрачных переживаний.
В Париже Капитолина познакомилась со многими интересными людьми. Однажды ее представили Дмитрию Мережковскому — она была покорена его талантом. К сожалению, некоторые старые и новые знакомые сторонились Берингов, не прощая прежней службы офицера Советам, и с недоверием приглядывались к молодоженам, даже подозревая в них большевистских агентов. Как-то раз задетый за живое Виктор Лаврентьевич, вернувшись домой, отказался от ужина и нервно заходил по комнатам, потирая руки.
— Что ты, Виктор? — не спеша подняла голову Капитолина, которая рассеянно листала анатомический атлас.
— Ты знаешь, Капа, наши любезные соотечественники сегодня довольно бесцеремонно обвинили меня в том, что я — выходец из Совдепии.
— На что же ты, собственно, обижаешься? Ведь это, строго говоря, правда…
— Да, так. Но почему же, лапушка, они осуждают меня за это? Я могу понять мнение многих сторонников Белого движения, что я достоин осуждения за свое участие в Гражданской войне на стороне красных. Это было поистине величайшим и горчайшим заблуждением моей жизни, а они потеряли в этой войне все, включая драгоценную Родину. Но не многие ли из них сами еще прежде расшатывали устои государства Российского и сами же приветствовали февральские события и отречение Николая Второго? Отчего же им не быть последовательными и не признать данного факта? Меня упрекают в том, что я принял французское гражданство, в то время как многие из наших в нынешнем рассеянии так и сидят на чемоданах, отказываются достойно врастать в новую жизнь… Я их понимаю — они живут высшими чаяниями скорого возвращения на Родину и жаждут послужить ей, но… Я сам относительно недавно «оттуда»… И хотя не менее их благоговею перед нашим несчастным Отечеством, я не питаю иллюзий и не надеюсь на скорое падение влас