а у многих законопослушных граждан бывшего СССР непроизвольно начинает выделяться желчь. Правда, физиология здесь ни при чем, скорее нужно говорить о психологии. Стояние в январских очередях 91-го, дабы обменять в сберкассах свои «гробовые» и трудовые, крепко врезалось в память. Не забыли, уважаемые?
Наш народ и прежде к родному правительству без особой любви и нежности относился, а с помощью Валентина Сергеевича и вовсе устойчивый рефлекс выработался…
— В июне 91-го на сессии Верховного Совета Союза вы, Валентин Сергеевич, запросили для возглавляемого вами правительства дополнительные полномочия. В свете последовавших два месяца спустя событий многие склонны то ваше выступление рассматривать как попытку придать видимость законности введению в стране чрезвычайного положения, по сути легализации ГКЧП.
— Я не буду вспоминать, кем изобретен способ внушения населению нужного хода мыслей с помощью средств массовой информации, но сегодня этот прием взят на вооружение повсеместно. Принцип прост: чем масштабнее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят. Если сто человек слово в слово повторят вранье, окружающие, в конце концов, подумают, что это правда…
Слухов о репетиции ГКЧП в июне 91-го ходит масса, однако за все это время никто не попытался выяснить, что же на самом деле просил Павлов.
— Нам ничто не мешает поговорить об этом сейчас.
— Попутно замечу, что мое ходатайство приобщить доклад и заключительное слово на сессии Верховного Совета к материалам дела о ГКЧП генпрокурор Степанков отвел, сказав, что в этом нет необходимости. Но раз сия тема продолжает так активно муссироваться, то давайте действительно расставим точки. Моя просьба включала всего пять пунктов. Во-первых, я настаивал, чтобы правительству предоставили право законодательной инициативы. Наверное, в мире не существует Кабинета министров, который не обладал бы подобным правом.
Второй пункт. Выделить налоговые’ инспекции из состава финансовых органов и сделать их единой вертикально подчиненной службой, независимой от желаний, влияний и настроений местных властей. Имелось в виду, что переход к рынку потребует особого отношения и внимания к налога-. вой службе. От честности и принципиальности ее работников зависит очень многое.
Третье требование — восстановить единство банковской системы. Иначе никак нельзя было прекратить разрушение рублевого пространства.
В-четвертых, я просил, чтобы Кабинету министров дали право принимать оперативные решения по вопросам проведения экономической реформы, соответствующие программе реформ, но нарушающие устаревшее законодательство. Ведь свод законов, касающихся экономики, включает в себя документы начиная с кредитной реформы 1931 года. Нельзя же руководствоваться решениями, принятыми шестьдесят лет назад, не нанося при этом ущерба ходу реформ. Поэтому мы и хотели развязать себе хоть немного руки и делать дело.
К слову, нынешнее российское правительство находится в аналогичном двусмысленном положении, некоем цугцванге: надо либо идти на постоянное нарушение устаревших законов, либо отбросить всякие разговоры о реформе. Принцип «сначала издадим закон, а потом начнем действовать» на практике означает крест на всех планах. Это все равно как если бы войско вводило в бой по одному солдату. Все стояли бы и ждали, пока он победит, и если погибнет, потом посылали бы на бой следующего, в то время как успех схватки решало массированное наступление по всему фронту.
— Сравнение образное, но одно дело — война, и другое — соблюдение или нарушение законов в мирное время.
— Я понимаю, что вы хотите сказать: нельзя допускать правовой беспредел, даже объясняя его благими целями. Для нас это было абсолютно ясно, поэтому мы предлагали дать президенту и Верховному Совету право вето на любое наше решение, недопустимо нарушающее, по их мнению, прежний закон. Мы были готовы в десятидневный срок докладывать обо всех своих шагах.
И наконец, пятый пункт. Я предлагал создать специальный общесоюзный орган по борьбе с организованной преступностью на принципах ФБР США.
Какое из этих требований кажется вам нелогичным или антиконституционным? От себя я лишь могу сказать, что все пять этих пунктов остаются актуальными по сей день.
— Наверное, так оно и есть, мне трудно вам что-то возразить. Однако, возвращаясь к той июньской ситуации, предположу, что негативная реакция на ваш доклад была усилена выступлениями руководителей трех министерств — обороны, внутренних дел и госбезопасности. Возможно, вкупе с вашими претензиями на право нарушать закон в случае необходимости все это действительно произвело тревожное впечатление?
— Еще раз повторю: я сторонник того, чтобы не усложнять жизнь без нужды. Зачем выдумывать, строить догадки, если можно прочитать и узнать правду?
Конкретно же по поставленным вопросам мне и тогда никто не смог возразить.
— Но ведь в отличие от вас Язов, Пуго и Крючков выступали на закрытом заседании сессии, куда журналисты не допускались, а стенограмма не публиковалась.
— Коль уж вы так домогаетесь правды, ищите возможность выяснить ее. Почти два года ведь прошло, те закрытые доклады, возможно, перестали быть таковыми:
Понимаете, это только в математике от перемены мест слагаемых сумма не меняется. В жизни все по-другому. У нас же постоянно пытаются подменить одно понятие другим, жутко искажая при этом истинный смысл. Вы говорите так, словно мы с Пуго, Язовым и Крючковым выступали вместе, с одним докладом.
А ведь вопросы на сессии слушались разные. Разные, понимаете? Я даже не присутствовал на их докладах и обсуждении.
— Как получилось, что Михаил Сергеевич оказался не в курсе ваших планов сделать доклад, равно как и не знал самого содержания?
— Он всегда был не в курсе. Когда он был в курсе? Я такого что-то не припоминаю. Всякий раз, как в стране происходило что-нибудь серьезное, Михаил Сергеевич разводил руками: я ничего не знал. Возникает закономерный вопрос: а что же ты делал?
— Это у вас сейчас такой вопрос стал возникать?
— Нет, значительно раньше. И все же слишком поздно, чтобы вовремя отстранить этого человека от власти.
— Если Горбачев действительно в критических ситуациях ни во что не вмешивался, тем более необъяснимо его столь бурное неудовольствие вашим выступлением. Михаил Сергеевич, помнится, произнес тогда пламенную речь.
— Горбачев — талантливый артист. Комик в жизни и… скажем так. То, что он изображает, совсем не значит, что он это чувствует или верит. Задним числом, конечно, я еще многое могу предположить, но мне не хотелось бы делать такие ретроспективные выводы.
На основании сегодняшних знаний я готов допустить, что то его поведение было вызвано телефонным разговором с Бушем или Бейкером, а может, еще с кем. Впрочем, документами подкрепить это я не могу, а жизнь меня выучила, что говорить следует лишь то, что можешь безоговорочно доказать.
Так вот есть факты, подтверждающие, что предложение наделить правительство законодательной инициативой Горбачев вносил в январе 91-го, а я лишь попытался добиться того, что мы не смогли сделать в Верховном Совете СССР тогда по его предложению.
— Но в июне вопрос о введении чрезвычайного положения не рассматривался?
— В июне — нет. Однако в апреле и в мае подготовка режима ЧП для отдельных отраслей промышленности обсуждалась у Горбачева. Разрабатывались проекты, этим занимались две группы специалистов. Величко, Милюков, Тизяков предлагали свои варианты.
— Почему же ЧП не состоялось?
— Неверно. Состоялось. Другое дело, что проект получился обрезанный, список мер ограниченный. Знаете, замах на рубль, удар на копейку. Горбачев долго тянул и подписал тогда указ, фактически вводивший чрезвычайное положение в пяти или шести отраслях, но это практически в таком виде уже ни к чему не привело. Я предвидел подобный результат и советовал Михаилу Сергеевичу или совсем не подписывать указ, или сделать его шире и жестче.
Кстати, о том, что в стране возникает чрезвычайная экономическая ситуация, требующая принятия экстраординарных мер, Горбачеву говорили еще в 90-м году. Он слушал, соглашался, но ничего не делал сам и не давал другим.
— Валентин Сергеевич, как говорится, народ не поймет, если я не спрошу вас о том знаменитом обмене дензнаков. Сегодня вы по-прежнему считаете, что сия мера была экономически, политически и как угодно еще оправдана?
— Могу сказать одно: нас вынудили проводить эту меру в сокращенном варианте.
— Ой, пугаете! Если тот вариант, доведший до инфаркта иных сограждан, вы называете сокращенным, то каким же предполагался развернутый?
— Я сегодня не делаю секрета из того, что не один год вел практическую работу по подготовке реформы цен, заработной платы и денег. Заниматься этим я стал задолго даже до назначения на пост министра финансов.
За образец бралась денежная реформа 1948 года. Необходимость подобного шага была сформулирована мною еще в 84-м году. Работая в Госплане, я написал письмо в ЦК КПСС, где приводил аргументы, почему надо не позднее 88-го года проводить полномасштабную реформу. Позже, два года спустя, подготовленный мною материал рассматривался на совещании у Горбачева, но, как нередко у нас бывало, дальше слов дело не пошло, а зря.
— Кто же помешал вам провести реформу в полном объеме в 91-м?
— Так сложились обстоятельства. Возникла реальная угроза для денежного обращения страны, и я вынужден был пойти на обмен дензнаков вместо реформы.
— У этих обстоятельств есть конкретные имена?
— Естественно, но сегодня у меня нет в руках каких-либо вещественных доказательств, поэтому я предпочитаю не называть фамилий. Мне сейчас совсем ни к чему обвинения в клевете.
Что же касается экономики, то здесь с доказательствами проще. В процессе обмена было сдано и находилось в Сбербанке свыше тридцати миллиардов рублей, которые нуждались в объяснении своего происхождения. Представляете, какие суммы гуляли, обслуживая теневой оборот? Были случаи, когда скромный заведующий сельмагом из Узбекистана, получавший 80-рублевую зарплату, сдавал несколько десятков миллионов сторублевками. Понятно, что это не личные накопления. Самое любопытное, что люди эти, сдав деньги, за ними больше даже не обращались. Это не считая toro, что в установленные сроки вообще не было предъявлено свыше 12 миллиардов рублей.