В общем, наш разговор закончился ничем, каждый при своем остался. Договорились еще подумать. Я очень расстроился, вернулся в свой кабинет, хожу из угла в угол, психую. Вечером — звонок от Горбачева: «Не нервничай. Вопрос снимается».
Я продолжаю работать в Политбюро. Но вскоре следует очередной заход. Второй этап съезда Российской компартии. Михаил Сергеевич вызывает меня к себе и заявляет: «Будешь первым секретарем ЦК КП России вместо Ивана Полозкова». Ничего себе шараханья! Одно из двух: или у человека совершенно не осталось под рукой кадров, или же ему нужно срочно избавиться от меня.
Больше было похоже, что верна первая причина — от Горбачева к тому моменту переметнулись на сторону Ельцина или просто отошли Шеварднадзе, Яковлев, Бакатин. Но в любом случае дергаться я не люблю. Если уж взялся тянуть лямку, то… Кроме того, я считал, что момент для смены Ивана Кузьмича выбран нё самый лучший. Бедного Полозкова исполосовали вдоль и поперек. Если бы мы его заменили, то фактически признали бы свое поражение перед теми силами, которые давно уже требовали отставки первого секретаря. Надо было выждать хотя бы месяц, а потом уж менять Полозкова. В этом случае инициатива как бы оставалась на нашей стороне.
Я привел Горбачеву все эти доводы. Он даже рассердился: «Не капризничай, как принцесса на горошине! Это задание партии, будь любезен подчиниться». Я не уступаю: «Нет, Михаил Сергеевич, собирай Политбюро, будем советоваться». А мы уже все обсудили, следует ответ. Ни хрена себе! Меня женят и даже в известность об этом не ставят! Тут уж я не сдержался и свой норов проявил, поступив, возможно, даже не очень хорошо по отношению к генсеку, ибо субординацию нарушил. Словом, я решил апеллировать непосредственно к первым секретарям обкомов, им объяснить свою позицию. Во время перерыва между заседаниями съезда мне удалось со многими переговорить, поэтому, когда началось совещание руководителей делегаций по кандидатуре первого секретаря, никто предложение Горбачева об отставке Полозкова не поддержал. Обо мне просто речь не шла.
— В очередной раз Горбачев попытался выдвинуть вас в декабре 90-го — теперь уже в вице-президенты, ведь так? И здесь вы согласились…
— А вы знаете, что он даже не предупредил меня заранее? У меня не было времени обдумать все, платформу сформулировать.
— Инициатива Михаила Сергеевича стала для вас полным сюрпризом?
— Именно так. Свою фамилию я услышал, сидя в зале съезда. В этой ситуации как-то. неудобно было отказываться, отнекиваться. Ничего не оставалось, как подниматься на трибуну и что-то говорить.
— Ну а позже вы спрашивали, почему вам было отдано предпочтение?
— Спрашивал, но Михаил Сергеевич не стал распространяться на эту тему, ограничившись фразой: «Не твое дело. Ты нужен мне здесь. Работай».
— Это вся аргументация?
— Произносились еще слова о моем опыте, универсальных связях, высоком международном авторитете.
— Тогда на съезде нардепов голосование пришлось проводить дважды. В первом туре вы не набрали необходимого количества голосов депутатов. После второго ходили упорные слухи о подтасовке результатов выборов. Вы ведь знаете об этом?
— О чем, о подтасовке? Признаться, я совершенно подобным не интересовался ни тогда, ни теперь. Я вообще на те выборы прореагировал очень индифферентно.
Мне жена сразу сказала: ты совершаешь глупость с этим вице-президентством. Меня многие уговаривали не привязывать себя к человеку, политическая карьера которого катилась к закату. Характер не позволил мне отказаться, хотя я уже тогда все понимал, и от этого настроение было неважнецкое. Я видел, что своим отказом поставлю Горбачева в очень трудное положение, поскольку второй кандидатуры у него не имелось. Я вынужден был согласиться.
— Какие слова сказал вам президент после вашего избрания?
— Несколько раз повторил, что впереди огромная работа, что страна рушится и необходимо остановить падение в пропасть.
Горбачев почти сразу переложил на меня межнациональные проблемы, социальные вопросы. Первая же моя командировка в ранге вице-президента была в Кузбасс, к шахтерам. Постоянно в зоне моего внимания находились Нагорный Карабах, Южная Осетия… Я добывал медикаменты, продукты питания для городов. и регионов, подобно диспетчеру, следил за прохождением составов с народнохозяйственными грузами, просил Назарбаева подкинуть зерно в Кемерово, а кемеровчан — отправить уголек в Казахстан…
— Насколько доверительные отношения у вас сложились с Михаилом Сергеевичем?
— Вроде бы вполне. Я старался за его спиной никогда не играть ни в оппозиционера, ни во фрондера. Он называл меня Геннадием, я же обращался только по имени-отчеству, хотя за глаза и звал его порой Мишелем или Майклом.
— Самое время вспомнить об августе 91-го… Тогда вы своему Мишелю такую фигу в кармане скрутили!
— Это еще надо разобраться, кто кому скрутил.
Горбачев улетел в Форос, а меня оставил на хозяйстве, настоятельно попросив быть бдительным, поскольку обстановка в обществе очень нестабильна и произойти может всякое. Я занимался текущими вопросами, проблем, как обычно, было более чем. О ГКЧП же я ни слухом ни духом. Только значительно позже из материалов дела мне стало известно, что какая-то подготовительная работа в тот период уже велась.
Но до 18 августа ничего о ГКЧП я не знал. Если помните, было воскресенье. С утра я работал, а потом поехал навестить приятеля, которого давно не видел. Посидели, немного выпили, как нормальные два мужика. Если бы я предполагал участвовать в заговоре, наверное, воздержался бы от спиртного, как-нибудь обошелся бы, правда?
Словом, позвонили мне из Кремля и попросили срочно приехать. В половине девятого вечера 18-го я попал на первое заседание ГКЧП. Тут меня и проинформировали о результатах полета к Горбачеву в Форос. Поскольку Михаил Сергеевич сам струсил вводить чрезвычайное положение в стране, решили предложить это сделать мне.
— А кто именно высказал идею назвать Горбачева больным?
— Думаю, это не столь важно.
— Отчего же, деталь весьма существенная.
— Павлов в своих показаниях говорит, что Янаев поначалу вообще не хотел подписывать указ об отстранении Горбачева в связи с болезнью. Действительно, я исходил из того, что ни к чему народ дурачить. Если уж мы решили Михаила Сергеевича временно отключить, то давайте так и скажем: вице-президент вводит ЧП и несет ответственность за все последующие действия. К сожалению, мне не удалось убедить товарищей и пришлось подписывать указ о болезни Горбачева.
— Кем был подготовлен проект указа?
— Все документы шли из ведомства Крючкова. Знаю, что КГБ помогали и армейские чины, в частности, в разработке рекомендаций для ГКЧП активно участвовал-Грачев, нынешний министр обороны России.
— Ну а Ельцин? Что знал он?
— Уже в шесть тридцать утра 19 августа он был поставлен в известность: никакие ВДВ штурмовать Белый дом — храм русской демократии — не станут. Все тот же Грачев, до последнего момента сотрудничавший с ГКЧП, на всякий случай подготовил себе отходные позиции, заручившись гарантией Бориса Николаевича, что против него никаких репрессий не будет. Меня информировали, что Грачев по нескольку раз в день докладывает по телефону Ельцину обо всех действиях и планах ГКЧП. Генерал Лебедь по личному распоряжению Грачева взял под охрану Белый дом.
— Но если так любовно оберегали штаб-квартиру Ельцина, почему не побеспокоились о Кремле?
— С чего вы взяли, что не позаботились? И в Кремле стояли танки. Другое дело, что там никто не призывал ложиться под гусеницы. Мы ведь армию в город вводили не для запугивания или устрашения. Это была элементарная перестраховка: черт его знает; что может случиться в экстремальной обстановке. Понимаете, порой бывает достаточно искры, чтобы все взлетело на воздух. Хотя сегодня, конечно, я понимаю, что ввод войск в Москву был нашей ошибкой. Но это только дурак думкою богатеет: что толку мучиться, если все равно уже ничего не изменишь?
— И тем не менее 20 августа по городу ходили упорные разговоры о готовящемся штурме Белого дома. Если слухи не соответствовали действительности, почему вы сразу же публично не заявили об этом?
— Представьте себе ситуацию, когда перед Белым домом беснуется многотысячная толпа и надо сделать все, чтобы процесс не вышел из-под контроля. Там, на баррикадах, ведь находились разные люди — и искренне верившие, что грядет фашизм и надо спасать страну, и биржевики, и брокеры, прибежавшие защищать свои миллионы. Но все же большинство составляли зеваки. Они первыми и пострадали бы при любом эксцессе. Призывы тогда на площади звучали самые резкие, вплоть до физического уничтожения хунты, как нас хлестко величали. Мы объявили в Москве комендантский час, но где гарантия, что не произошло бы непоправимое, кровь человеческая не пролилась бы? Ведь определенным силам нужна же была-кровь, причем не случайная кровь тех парнишек, которые пали жертвами политических интриг, а настоящее кровопролитие. В наши планы подобное не входило, поэтому Крючков, Язов и Пуго получили от ГКЧП категорический приказ обеспечить в городе спокойствие и порядок. Я сам трое суток практически только этим и занимался да еще тем, что пытался пробить через Совмин указ о снижении цен на отдельные виды товаров.
Когда тем не менее поползли разговоры о вероятном штурме, я на заседании ГКЧП вечером 20 августа предложил выступить по телевидению и успокоить население. Однако товарищи меня не поддержали, возразив, что нечего из-за каждого слуха бегать оправдываться.
— Но ведь позже, ночью 20-го, у Крючкова все же собирались некоторые члены комитета, и тема штурма опять возникала.
— Да, но я об этом ничего не знал. Хотя в любом случае в КГБ тогда никакого решения о взятии Белого дома так и не было принято. Я Крючкову прямо сказал: «Владимир Александрович, пойми мой характер: если хоть один человек погибнет, я жить не смогу». Разыскал я в ту ночь и Лукьянова, попросил его тоже позвонить Крючкову и Язову о благоразумии напомнить.