В гостинице ее останавливает дежурный администратор:
– У вас посетитель, он ждет уже больше часа, – говорит девушка, указывая на мужчину.
– Эстебан, что ты здесь делаешь?
Элена провожает друга в свой кабинет. Там одна из горничных вытирает пыль со стола.
– Я же просила не выбрасывать бумаги, которые лежат сверху, они могут быть важными, – упрекает она.
– А если я этого не делаю, вы ругаетесь, что я ничего не убираю.
– Оставь нас, – просит Элена, кивая на дверь.
– Я еще не закончила.
– Закончишь позже.
– Тогда только завтра, потому что сегодня уже не успею, – грозит горничная, встряхивая тряпку. Воздух наполняют сверкающие на свету пылинки.
– Выйди и закрой дверь.
Элена указывает Эстебану дель Валье на стул:
– В чем дело?
– Как ты, Элена?
– Плохо, очень плохо. С трудом встаю с постели, до сих пор не могу осознать произошедшее, все надеюсь, что Игнасио вот-вот появится в дверях. Я ездила в больницу к Хосе Марии, он до сих пор в коме. – Она прикрывает глаза руками и пытается подавить в зародыше бурю, которая собирается у нее внутри. – Черт, я без конца плачу.
Судмедэксперт молчит; робко протягивает руку, чтобы прикоснуться к ней, но тут же одергивает себя и переплетает пальцы. Элена встает и исчезает в ванной, а Эстебан принимается нервно ходить по комнате; он также испытывает глубокую печаль из-за потери друга.
– Прости, Эстебан. Мне сегодня стоило гигантских усилий встать, и, если честно, единственное, чего я хочу, так это вернуться в постель, принять снотворное и проснуться через неделю, две или месяц, когда мне будет не так плохо.
– Я понимаю, не извиняйся. Прости, что беспокою. Я тебе кое-что принес. Решил его не сдавать, подумал, ты захочешь оставить себе.
Эстебан достает из кармана брюк цепочку с медальоном.
– Цепочка Игнасио…
Элена подносит руки ко рту, и пара слезинок скатывается по ее щекам.
– Извини. – Она вытирает глаза.
– Здесь изображен какой-то святой. Ты его знаешь?
– Нет. Игнасио говорил, что это покровитель, перед которым ему предстоит объясняться.
– Писательские штучки, наверное…
– Эстебан, я должна сказать тебе кое-что важное, – произносит Элена после затянувшегося молчания. – Утром того дня, когда Игнасио разбился, под дверь подсунули две фотографии убитых девушек.
– Что?
– Игнасио показал их мне, когда я проснулась. Я не разглядела лиц: снимки были сделаны издалека, «Поляроидом». На одном из них было написано: «Найди меня».
– «Найди меня»?
– Игнасио вел себя странно, сказал, что убийства – это послание для него.
– Где фотографии?
– Не знаю, он их забрал.
– Возможно, они среди его вещей, которые извлекли из машины, я выясню. Что еще Игнасио тебе сказал?
– Уходя, он попросил меня, если не вернется, сохранить все вещи из его номера и не отдавать ни детям, ни бывшей жене.
Эстебан расхаживает по комнате, нервно потирает руки и достает из кармана рубашки пачку сигарет.
– Можно? – спрашивает он, и Элена отрицательно качает головой.
– В гостинице нельзя курить.
Эстебан возвращает пачку в карман и делает еще несколько шагов по кабинету.
– Элена, послушай, не говори никому то, что я тебе открою. Когда я осматривал тела убитых девушек, меня прервали двое агентов и не дали закончить процедуру. Должно быть, здесь замешан кто-то из правительства или крупного бизнеса, влиятельные люди из города или штата. То же самое было пару лет назад, когда привезли тело парня, которого перед смертью изнасиловали и пытали, помнишь?
Элена качает головой, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.
– Виновником тогда оказался сын какого-то министра. Его отправили за границу. Родственники погибшего просили честного правосудия, но распоряжением губернатора дело закрыли. Думаю, убийцу девушек не будут искать, потому что они уже знают, кто это. Я разведаю насчет фотографий и скажу, если что-нибудь найду.
Они выходят из комнаты и молча идут к главным дверям, погруженные в свои мысли.
– Спасибо. – Элена прижимается щекой к щеке Эстебана и запечатлевает воздушный поцелуй. Наблюдая, как он садится в машину, она застегивает цепочку на шее, и медальон ложится ей на грудь.
Пятый фрагмент
Рассказывая о себе, я не хотел бы надевать венец мученика. В детстве мне нравилось представлять себя отважным героем романов. Я пристрастился к приключенческим книгам, читал Эмилио Сальгари, Стивенсона, Марка Твена. Мечтал быть принцем Сандоканом[12], графом Монте-Кристо, Эрролом Флинном из экранизации «Капитана Блада». Погружаясь в истории, я забывал, что ходил по городу с пакетами человеческих зародышей, воображал, что занимаюсь чем-то другим, лгал самому себе. Со временем ложь станет для меня образом жизни, я превращусь в профессионального лжеца, в писателя.
Сегодня утром я навестил Хулиана, чтобы уточнить некоторые воспоминания. У него иной взгляд на события прошлого. Абсолютной правды о том, каким было наше детство, не существует. Память обманчива. Мы сочиняем свою жизнь, поэтому я и люблю художественную литературу.
Жизнь – это огромная пустота, которую мы пытаемся заполнить и осознать, пока однажды, без предупреждения, нас не настигает смерть, и уже ничто не имеет значения: ни то, как ты жил, ни то, чем занимался, ни то, что помнишь.
В начале сентября 1940 года мне было четырнадцать лет и я разработал план, как сдать родителей полиции. В моем воображении он казался идеальным; на практике у него имелись недостатки. Я стал избавляться от пакетов все ближе к дому, квартал за кварталом, в надежде возбудить подозрения.
Я только что выплеснул ведро в канализацию, когда раздался стук в дверь. Фелиситас занималась пациенткой, Эухенией Флорес. Я побежал оставить ведро рядом с чаном для стирки, чтобы потом ополоснуть.
В дверь снова постучали. Мать сняла окровавленный халат и вышла, не заперев комнату на ключ: женщина потеряла слишком много крови и Фелиситас не смогла ее разбудить.
Не знаю, сколько женщин погибло в нашем доме. Вероятно, не одна, так как методы и навыки моей матери вряд ли годились для чрезвычайных ситуаций и непредвиденных обстоятельств.
Фелиситас вымыла руки, пригладила волосы и направилась к входной двери.
Опередив ее, я открыл и вздрогнул при виде двух полицейских.
– Да?
– Родители дома? Мы хотели бы задать несколько вопросов.
Я кивнул. «Пакеты, – пронеслось у меня в голове. – Они здесь из-за пакетов».
Мужчины последовали за мной в прихожую, где мать, не выказывая беспокойства, поприветствовала их.
– Сеньора, мы пришли задать вам несколько вопросов по поводу сообщения о найденном в квартале отсюда пакете со странным содержимым.
– Странным?..
– Не хотим вас пугать, – продолжил второй офицер. – Речь о человеческих останках, точнее – эмбрионах.
– Боже!
Зажав рот руками, Фелиситас опустилась на один из двух стульев, где женщины каждый день ждали своей очереди. Мать заметно разволновалась: она была уверена, что пакеты выбрасываются далеко от дома.
– Моя мама… – начал я, но слова застряли во рту. – Она…
– У моей жены больное сердце, ваш визит ее встревожил, – перебил отец.
– Мама, с тобой все в порядке? Тебе плохо? – спросил Хулиан. Я не заметил, когда он появился. Брат заговорил, пытаясь выгородить Фелиситас, и его поведение окончательно превратило нас в сообщников детоубийц.
Извинившись, офицеры попросили связаться с ними, если увидим поблизости что-нибудь необычное. Мы с отцом и Хулианом проводили их до двери, а затем отец конвоировал меня с братом назад. Фелиситас с криками набросилась на нас, размахивая лопатой, которой закапывали останки. Карлос Конде возвышался за спиной жены.
– Недоумки! Где я велела оставлять пакеты?
Хулиан толкнул меня, спасая от материнского удара, и мы оба упали. Затем, вскочив на ноги, кинулись к себе в комнату, хотя правильнее было бы выбежать на улицу вслед за полицейскими.
Отец предотвратил побег, схватив меня за шиворот. Хулиан из-за хромоты и боли в ноге не мог быстро передвигаться. Мать снова замахнулась лопатой и на этот раз глубоко порезала мне правую руку. В ответ я пнул Фелиситас. В четырнадцать лет я был выше ее как минимум на десять сантиметров – выше и сильнее, – но чувствовал себя беспомощным карликом.
От удара она упала. Я стряхнул отцовскую хватку. Хулиан кинулся за спасением в тот самый чулан, где его заперли несколько лет назад. Сцена повторялась. Я не успел добежать до входной двери: отец огрел меня лопатой по спине, оставив порез в форме полумесяца на правой лопатке, и я растянулся на полу лицом вниз.
– Нет, Хулиан! – услышал я крик Исабель и потерял сознание.
Очнувшись, я с трудом сообразил, что лежу щекой в липкой луже крови, натекшей с головы.
Помню только размытые образы.
Из комнаты, где Фелиситас принимала пациенток, вышла женщина. Родителей поблизости не было. Отец рассек Хулиану лоб той же лопатой.
– Отвезите нас в больницу, – потребовала Исабель у женщины. Позже мы узнаем ее имя – Эухения Флорес.
Эухения Флорес едва держалась на ногах. Мы сели в ее машину, и водитель отвез нас в больницу Хуареса, где нам обработали раны, а ей спасли жизнь.
Женщина взяла на себя расходы на наше лечение. Покинув больницу, мы с Хулианом отправились в комнату Исабель в одном из коммунальных домов на Калье-де-Месонес.
9
Среда, 4 сентября 1985 г.
18:33
Элена Гальван отхлебывает кофе из чашки, наблюдая за полетом ласточки, которая садится на высоковольтный кабель. Картинка напоминает нотные линейки. Сделав еще один глоток, она возвращается мыслями в материнскую спальню и ставит чашку на стол, где соседствуют лекарства, шкатулка, пепельница и фарфоровая статуэтка от «Льядро» с отбитыми руками. Элена подходит к матери и гладит ее по волосам, пока Консуэло кормит свою сестру-близняшку.