– Тетя, только представь: Эстебан сказал, что убийства девушек, возможно, не будут расследовать. Он не исключает, что замешана какая-то важная шишка, – говорит Элена шепотом, чтобы не разволновать Соледад.
Консуэло овдовела через год после свадьбы и не вышла замуж снова. Она вернулась в родительский дом, где тогда жила Соледад с детьми и первым мужем, и стала няней и второй матерью для племянников. Перед тем как войти в спальню матери, которую не видела со дня смерти Игнасио, Элена вытерла слезы и теперь старается не раскиснуть; она чувствует себя хрупкой, будто сахарной.
– Эстебану не следовало говорить тебе такие вещи, наверняка это полицейская тайна и он подвергает тебя опасности. – Консуэло кормит супом Соледад, устремившую взор в точку между стеной и пустым местом. Она открывает сестре рот, заводит в него ложку зеленой кашицы, затем массирует щеки, помогая сглотнуть. – Как думаешь, может, вставить трубку ей в желудок? Врач сказал, такое возможно.
Соледад широко распахивает глаза; последние несколько недель она контролирует движения век, и все живущие с ней выучили этот примитивный язык, давший Хосе Марии и Консуэло надежду на ее выздоровление. Для Элены надежда – место, полное ловушек и ведущих в никуда путей, мысленный трюк, чтобы сердце продолжало биться.
– Тетя! Нельзя говорить об этом при ней. Мы тебе ничего не будем вставлять, я не позволю, – обещает Элена матери, гладя ее по волосам. – Не волнуйся, мама. Ешь, пожалуйста.
Соледад отвечает неразборчивым гортанным звуком, и кашица вытекает у нее изо рта.
Один год, два месяца и двадцать один день назад у Соледад что-то лопнуло в мозгу, когда она наклонилась к баку с водой, где замачивала простыни с отбеливателем. Бак такой глубокий, что в детстве, в самые жаркие дни, Элена залезала туда целиком. Соледад повезло: садовник услышал всплеск и успел ее вытащить, прежде чем она захлебнулась. Врачи объяснили, используя сложные термины и латинские слова, что у Соледад лопнул сосуд в мозгу и поэтому она упала.
Через несколько недель ее выписали, вернув Элене женщину с потерянным взглядом, отрешенную от мира.
Ей потребовались месяцы, чтобы избавиться от гнева на состояние матери; она винила врачей в том, что они навставляли в нее трубки вместо того, чтобы позволить ей умереть, и довели до состояния, присущего скорее растению, нежели человеку. Элена хотела подать в суд на больницу, но помешала срочная необходимость заботиться о Соледад и полностью взять на себя управление гостиницей. Она научилась разговаривать с матерью и отвечать самой себе, если не отвечал кто-то другой, почти всегда Консуэло или Хосе Мария.
«Посада Альберто» была домом родителей Соледад и Консуэло, Чоле и Чело, как их называли в детстве. Соледад со своим первым мужем превратили его сначала в пансионат, а затем в мотель, пока Элена не подросла и не стала понимать, что происходит за дверями комнат. Они вернулись к пансионату, чтобы дети не росли в обстановке торопливой любви, хотя постоянные клиенты ушли не сразу. А потом родители развелись. Элена выросла среди постояльцев, работая официанткой, горничной и администратором.
– Ты уже освободила комнату Игнасио? – спрашивает у нее Консуэло на ухо, а затем подносит стакан с соломинкой к губам Соледад.
Игнасио Суарес внес плату за комнату номер восемь на весь год: хотя он жил в ней всего шесть месяцев, здесь был его второй дом.
– Еще нет.
– Придется, если хочешь использовать ее снова.
– Да, знаю. Займусь, как только мы закончим с мамой.
– Я позабочусь о ней, иди сейчас, нечего долго думать.
Консуэло делила с сестрой материнство, затем развод, управление гостиницей, а теперь стала ее штатной медсестрой. Придатком, идентичным переводчиком, отвечавшим на то, на что не могла Соледад, дополнением, позволяющим ей поддерживать связь с миром.
Элена выходит из материнской комнаты и пересекает патио. Ключ скользит в потной ладони. Она знает наизусть комнату, которую он отпирает. Элена лично следила, чтобы во время уборки не передвигали ни книг, ни тетрадей. Единственный раз, когда она осмелилась просмотреть бумаги и одежду в шкафу, Игнасио заметил и пригрозил выехать из гостиницы. «У меня фотографическая память, и я запоминаю детали, которые не помнит никто», – сказал он ей, перекладывая на место сдвинутые книги.
Элена распахивает дверь, не решаясь войти, чувствуя невидимый комок в горле, и прокашливается, чтобы унять волнение. Включает свет. Комната уже не та и, хотя она по полгода оставалась незанятой, теперь опустела по-настоящему: мебель, книги, бумаги, одежда, обувь, сигареты, пепельница, магнитофон – все внутри будто осиротело; даже на картинах, масках и фигурках демонов, вызывающих у Элены неприязнь, лежит отпечаток заброшенности. Она делает долгий, глубокий вдох, закрывает глаза и собирает волосы резинкой, которую всегда носит на руке как браслет; когда что-то заставляет ее нервничать, она перетягивает ниспадающий до середины спины каскад волос, которые упрямо красит в каштановый цвет.
Игнасио приехал три года назад. Припарковав машину в центре города, он спросил у полицейского, где можно остановиться; в этот момент по иронии судьбы Элена переходила улицу, и офицер ткнул пальцем в ее сторону:
– Есть одна гостиница, которую содержит семья этой женщины.
Игнасио увидел хвостик, танцующий в такт шагам. Ему понравилось движение волос, и он поспешил догнать женщину.
– Офицер сказал, что у вас есть гостиница, – обратился он к ней посреди улицы.
Пытаясь скрыть испуг и учащенное сердцебиение, Элена ответила:
– Да, небольшая, семейное заведение.
– То, что мне нужно, хотя я не собираюсь приезжать с семьей. – Он подмигнул и добавил, протянув руку к пакету с фруктами: – Позвольте, я помогу. Не могли бы вы показать дорогу до гостиницы?
Игнасио кивнул на свою машину.
– Вы часто садитесь в чужие машины? – спросил он, когда она уселась на пассажирское сиденье.
– Нет, но мне нужно донести продукты, а с вами не придется топать пешком.
Элена подходит к неубранной постели; простыни смяты, как он их оставил. На кровати – книга, открытая на сто пятьдесят второй странице, где писатель сделал несколько пометок своим крошечным почерком, заглавными буквами. Сверху лежит черная шариковая ручка. Элена садится на кровать, берет книгу и читает написанное: «Жить – значит погрязнуть в трясине. Уйти – почти так же бессмысленно, как и остаться». Удивленная, она поднимает глаза от страницы, слова кажутся ей дурным предвестием.
Элена возвращает книгу на прежнее место, словно в любой момент может вернуться Игнасио со своей фотографической памятью. Она поглаживает подушку, хранящую отпечаток головы писателя, ложится и кладет голову в углубление.
Скидывает туфли, снимает брюки и заползает под простыни.
Зарывается носом в подушку, улавливает запах Игнасио и наполняет легкие и свое существо тем, что от него осталось.
Она скользит рукой вниз по блузке, между грудей, к правому бедру. Снова вдыхает, и вот уже правая рука, словно отделившись от тела, ласкает пах, живот, лобок под шелковыми трусами, вызывая легкий трепет; тело пробуждается от прикосновения.
Элена вновь гладит бедро, пах, живот, пробирается под трусы и застенчиво поглаживает половые губы, пока не находит набухший клитор. Правая рука несколько секунд ласкает его, затем начинает тереть, заигрывать, массировать, нажимать, теребить. Напряжение в теле нарастает, дыхание учащается, ритмичное движение под простыней, источающей аромат Игнасио, усиливается и возбуждает ее, пока она наконец не выгибается со стоном, почти всхлипом. Элена застывает на несколько мгновений, теплая слеза катится из закрытых глаз. Медленно, не поднимая век, позвонок за позвонком, она расслабляется, восстанавливает контроль над своей правой рукой и вытаскивает ее. Потом откидывается на подушку и вскоре засыпает, окутанная запахом Игнасио; книга под боком охраняет ее сон.
10
Четверг, 5 сентября 1985 г.
Полночь
Эстебан дель Валье изучает разложенные на столе фотографии тел Летисии Альмейды, Клаудии Косио и Игнасио Суареса. Сделав глоток остывшего кофе, он берет снимок лица Клаудии Косио. Останавливает взгляд на маленьком отверстии посередине лба. Смотрит на него через увеличительное стекло. Два миллиметра, говорит он вслух. Выходного отверстия нет. Пулю он не нашел.
Среди убитых, с которыми ему приходилось иметь дело, в основном были пострадавшие в результате земельных споров крестьяне, жертвы ударов мачете, повздорившие пьяницы, женщины, лишенные жизни мужьями или другими родственниками, дети, погибшие по вине родителей.
Он впервые столкнулся с такой тщательно спланированной смертью. Почти произведение искусства, думает судмедэксперт и тут же корит себя за эту мысль.
Встав из-за стола, Эстебан подходит к шкафу, где хранится его коллекция пистолетов, поворачивает ключ, открывает дверцу. Он мог бы проделать все это с закрытыми глазами, точно зная, где лежит каждое из сорока восьми орудий. Эстебан берет «Колибри», миниатюрный пистолет, подарок Игнасио Суареса в благодарность за помощь. Тот умещается на ладони; идеален, чист, смазан маслом, как и все остальные. Раз в две недели Эстебан посвящает целый день уходу за своей коллекцией.
Игнасио разделял с ним любовь к оружию и был единственным, кто видел полную коллекцию Эстебана. Однажды он пригласил писателя на обед и вместо тарелок и столовых приборов разложил на столе пистолеты, словно на банкете. Игнасио брал их в руки один за другим, а Эстебан улыбался со своей половины стола, гордый, довольный, счастливый. После этого приятели отправились в любимую закусочную ужинать супом с креветками.
– Я привез тебе подарок, – сказал однажды Суарес, вернувшись в Сан-Мигель с экземпляром своего романа «Колибри несет смерть». Один из героев добивал своих жертв выстрелом в лоб из пистолета, идентичного тому, который Эстебан сейчас держит в руке. Его сконструировал австрийский часовщик Франц Пфаннль. – С точностью часового механизма, – пояснил Игнасио, когда Эстебан открыл подарочную коробку и увидел «Колибри». – Самый маленький калибр из существующих, две целых семь десятых миллиметра, полуавтомат. Всего в тысяча девятьсот четырнадцатом году было изготовлено около тысячи, это один из них.