При осмотре трупа Клаудии Косио Эстебан обнаружил круглое отверстие во лбу, с рваным краем, очень похожее на пулевое, только без выхода, без пули и без ожога. Он сразу вспомнил про «Колибри» и решил, что пуля застряла в мозге. Вряд ли из такого калибра удалось бы пробить череп насквозь, как произошло в романе Суареса: писатель не захотел исправлять ошибку, хотя Эстебан указал на нее.
Судмедэксперт не нашел ни пули в мозге Клаудии, ни ожогов вокруг входного отверстия.
Убийца устроил сцену, очень похожую на преступления из романа «Святые», который лежит на столе рядом с фотографиями.
– По крайней мере, у него хватило такта закрыть вам глаза, – говорит Эстебан снимку Клаудии.
Он направляет «Колибри» на лоб девушки. Пистолет настолько мал, что умещается между большим и указательным пальцами.
Что произошло на самом деле?
Единственным обладателем такого оружия был сам Игнасио. Он не мог в нее стрелять. И где пуля?
Эстебан берет блокнот и открывает книгу Игнасио, ищет сцену, в которой детектив Хосе Акоста обнаруживает труп женщины в похожей позе.
Когда детектив Хосе Акоста прибыл на место преступления, уже собралась толпа. Патрульные из двух полицейских машин пытались сдержать людей. Жертвой стала женщина лет тридцати пяти, из местных.
Продираясь через скопище зевак, Акоста отдал сопровождавшим его офицерам приказ оцепить место и разогнать толпу.
– Опять убийца Святых, – упрекнул какой-то мужчина. – Вместе с этой уже три жертвы. Сколько еще им нужно, чтобы его поймать?
Ничего не ответив, детектив продолжил путь и наконец добрался до тела, прислоненного к стене похоронного бюро, как и два предыдущих. Он больше, чем кто-либо, помнил о жертвах, а его мысли и действия были направлены только на поимку виновного. Внезапно перед мысленным взором Акосты пронеслось лицо – бросивший упрек мужчина был среди зрителей на месте предыдущих убийств.
– Задержать его! – крикнул Акоста, обернувшись.
Но человек исчез.
– Найдите его, – приказал детектив подчиненным.
Он подошел к трупу, оставленному в той же позе, что и два других: сидящим с раздвинутыми ногами. Шариковой ручкой коснулся выпирающего ложного живота – опять подушка. У женщины не было одной туфли, а узкую юбку разрезали, чтобы раздвинуть ноги. Руки сложены на животе. Присев, Акоста обнаружил те же следы физического удушения. Красная помада и румяна на щеках скрывали багровый цвет лица жертвы: макияж преступник нанес после убийства. Отверстие во лбу идеально круглое, чистое, без крови. На женщине золотые серьги, браслет, ожерелье и часы: ее убили не с целью ограбления.
– Зачем изображать беременность? – спросил он вслух, когда прибывшие офицеры доложили, что человек пропал.
– Испарился, – сказал один из них.
Закрыв книгу, Эстебан берет со стола фотографию Игнасио.
– Мы с тобой занимались одним и тем же, – говорит он. – Ты рассказывал истории о мертвых, а мое дело – истории, которые мертвые рассказывают мне. Я перестал искать невидимую «жизненную силу», как ее называл мой отец, чтобы взамен искать видимые причины смерти.
Он оказался рядом в тот день, когда реанимировали человека, который скончался в машине «Скорой помощи» и, по словам фельдшеров, две минуты пребывал в состоянии клинической смерти. Эстебан подошел в тот момент, когда мужчину выкатывали из машины, и спросил:
– Что вы видели? Есть ли что-то по другую сторону?
Фельдшеры попросили Эстебана не беспокоить пациента, но, прежде чем они исчезли с носилками в недрах больницы, мужчина ответил:
– Белый свет, восхитительный белый свет.
– Неужели только белый свет? – спрашивает Эстебан у Игнасио на фотографии.
Он вновь берет «Колибри», прицеливается в пустоту и спускает курок незаряженного пистолета.
Шестой фрагмент
Десятки мужчин и женщин в черном толкали меня, и я упал на землю, усыпанную маленькими острыми камешками, которые впивались в тело, как шипы. Отчаянное желание сбежать заставило меня вскочить на ноги.
На полпути я вспомнил про Хулиана и вернулся за братом, не представляя, где его искать. Хулиан не мог бегать и с трудом передвигался: увечная нога превратилась в балласт, словно мешок с песком, который с каждым шагом становился все тяжелее.
Я нашел его в кольце людей, кричащих: «Вот он! Вот твой сын!»
И голос моей матери: «Я вас убью!»
Я протолкался сквозь толпу, окружавшую брата, поднял его и подхватил под плечо.
Крики матери приближались: «Хулиан! Мануэль!»
Искалеченная нога мешала двигаться быстро.
– Пожалуйста, Хулиан. Сделай усилие. Помоги мне!
И тут я посмотрел ему в глаза. В них зияла пустота. Из похожих на пещеры впадин лезли белые черви, сыпались на меня и расползались по всему телу. Я швырнул брата на землю – при падении он разлетелся на куски, будто глиняная кукла или пиньята[13], наполненная белыми личинками.
– Хулиан! Хулиан!
Черви превратились в крошечных младенцев. Целая армия человеческих эмбрионов выползала из тела брата и взбиралась по моим ногам.
– Хулиан! Хулиан!
Я встряхнул одежду, и крошечные части эмбрионов, цепляющихся за меня изуродованными конечностями, упали на землю.
– Хулиан!
Я закричал наяву и разбудил Исабель. Она подбежала к нашей с братом кровати, где я отчаянно пытался избавиться от миниатюрных расчлененных младенцев, которые были не на одежде, а глубоко застряли в каждой клеточке моего тела, в моей памяти, в моей душе.
– Сними! Сними их с меня! – кричал я Исабель, вырываясь из ее объятий. – Сними их с меня!
Я махал руками и ногами.
Разделся до трусов. Плакал. Дрожал.
Хулиан и Хесус проснулись перепуганные.
– Тише, Мануэль, тише, все в порядке, тебе приснился кошмар.
Постепенно образы рассеивались, пока я, свернувшись клубком, лежал на полу, словно кукла с перерезанными нитями. Меня сотрясали яростные рыдания. Исабель села рядом, обняла меня и баюкала на коленях, как маленького ребенка.
– Успокойся, все в порядке. Все хорошо. Это всего лишь сон.
Хулиан и Хесус не проронили ни звука. Исабель, раскачиваясь, как лодка посреди бурного океана моего горя, гладила меня по волосам, по лицу и крепко прижимала к себе.
Плач постепенно стих. Она сидела со мной все в той же неловкой позе, пока я не успокоился. Призраки мертвых детей отступили, но ощущение их маленьких пальчиков на коже осталось.
Исабель подвела меня к кровати и не уходила, дожидаясь, пока я усну. Она провела рукой по моему лбу, по влажным волосам, прилипшим к лицу. Я не мог спать. Никогда больше. Призраки – это тени наших умерших, и те младенцы останутся со мной навсегда.
Мы уже неделю жили с Исабель и ее сыном Хесусом, которому тогда было десять лет. Врачи в больнице спросили нас о полученных травмах. Мы ничего не рассказали.
«Несчастный случай, – все повторяла Исабель, – произошел несчастный случай».
Она не хотела навлечь на себя неприятности, давать лишние объяснения, которые вынудят ее признаться в сговоре с моими родителями. Она не могла попасть в тюрьму: кто тогда позаботится о ее сыне? После выписки мы отправились в комнату, которую Исабель снимала на Калье-де-Месонес, где они с сыном спали на одной кровати, а мы с Хулианом – на другой.
Мой брат вновь погрузился в молчание. В тишину.
Мы начали новую жизнь, стали частью семьи Исабель Рамирес Кампос.
Родители нас не искали – к моему облегчению… и разочарованию. В глубине души я хотел услышать, как они просят прощения, говорят, что скучали по нам… Словом, получить хоть какое-то свидетельство раскаяния, привязанности. Глупо, знаю.
Мы с Хулианом пережили наших родителей.
По мере того как текли дни, мы познакомились с соседями. Сеньор и сеньора Альманса, глубокие старики, выглядели минимум на сто лет. Все их дети уже умерли. А про нас Бог забыл, шутили они.
Лупита, проститутка с именем девы[14], время от времени приводила к себе клиентов, но никто не сообщал об этом домовладельцам, потому что женщина принимала самое активное участие в посадас[15] и в празднике Девы Марии Гваделупской.
Семья Рамирес из десяти человек. Кто-нибудь из их детей всегда торчал под лестницей, или на заднем дворе, или в прачечной, или даже на крыше.
Дом стоит и по сей день – все те же двадцать две комнаты на сотне квадратных метров и фасад из вулканической породы, окрашенный в серый цвет. В вестибюле – высокий потолок с длинными деревянными балками, в центре которого до сих пор сохранилась черная люстра, а также пара крестов, установленных монахами-августинцами в XVIII веке.
Именно тогда мы впервые почувствовали себя свободными. Искали работу в мелочных лавках, разбросанных по всему проспекту, и снова носили пакеты, только теперь с товарами. Мы трудились по мере наших сил: Хулиан – подручным у сапожника в небольшой мастерской на рынке, я – за прилавком у фруктовщика.
Исабель не разрешила нам уйти из школы; мы ходили туда по утрам, а днем открывали для себя жизнь.
Иногда я убегал пошпионить за родительским домом и прятался у ворот. У нас была тихая улочка, если не считать занятий моей матери, которую соседи обвиняли в пристрастии к темной магии.
Вместо Исабель родители наняли новую домработницу, Марию Санчес.
Почти каждый день отец выезжал на своем «Крайслере» избавляться от пакетов.
Теперь, когда речь зашла о машине отца, я отчетливо вспомнил запах его сигар. Светлый табак, сказал он мне однажды сквозь облако выпущенного дыма. Ты похож на поезд, заявил я. Мне в ту пору было лет пять-шесть. Он курил, а я глубоко вдыхал дым, пытаясь задержать его внутри, наслаждаясь сочетанием обращенных ко мне слов – самое близкое подобие дружеского общения со стороны отца, словно пара похлопываний по спине: