– Пожалуйста, не упоминай моего имени, – взмолился я.
Мы прошли по Калье-де-Монеда до закусочной «Эль Нивель». Там было тесно, накурено, шибало в нос по́том, креветочным бульоном и фритюром. Разило жизнью. Клиенты, облокотившись о барную стойку, смеялись и вели оживленные разговоры; обстановка отвлекла меня от мрачных мыслей. Мы сели за уединенный столик, Рамон махнул единственному официанту и заказал два пива «Корона». Один из посетителей встал со скамейки, повалился на пол, поднялся и снова упал; у другого из руки выскользнул стакан и разбился на осколки, такие же острые, на какие расколется моя жизнь, – своего рода пророчество, предупреждение.
Мы чокнулись, я залпом осушил бокал, умирая от жажды. Спустя некоторое время мы вернулись к теме Фелиситас. Рамон праздновал успех своей заметки.
– Мы должны продолжить историю Людоедки, – сказал он. – Я назвал ее в честь пожирательницы детей из «Спящей красавицы» Перро.
– Я был подручным у Фелиситас и моего дяди Карлоса Конде… – начал я. Спрятаться за фасадом племянника – глупая затея, тем не менее сработало. Я говорил не умолкая два часа. Повторил то же самое на следующий день, когда детектив Хесус Галиндо разыскал нас с Рамоном для допроса.
Я сделал заявление без ведома Исабель и Хулиана. Они еще не слышали новостей: Исабель, занятая работой в доме Флоресов, не покупала газет. Детективу я также назвался племянником Карлоса Конде.
Отвечая на вопросы, я чувствовал себя свободным человеком и предателем одновременно. На ум приходит Иуда: из всех апостолов именно он – главный герой, а не Петр, который претендовал на эту роль; без предателя не было бы ни распятия, ни воскресения, ни христианства.
Я – Иуда для своих родителей.
Все произошло в предпасхальную неделю, по роковому совпадению – в Страстную пятницу. Я бы не стал вешаться на дереве, но не отрицаю, что мне хотелось покончить со всем. Я боялся, очень боялся.
Мои родители по-прежнему где-то пропадали. В конце концов их нашли в доме супружеской четы, которая помогала им с продажей детей.
Рамон, предатель, все-таки напечатал мое имя в заметках, написанных после задержания Фелиситас Санчес и Карлоса Конде. Он объяснил, что шеф-редактор хотел отдать репортаж другому, более опытному журналисту и близкий к делу источник был его секретным оружием, козырем в рукаве.
Четвертовательница заключена в тюрьму, чтобы ответить за жуткие зверства.
Бесчеловечной особе в ее мрачном ремесле помогали несколько шакалов в человеческом обличье.
Обо всем в красках поведал сообразительный и словоохотливый парнишка.
Самому Данте не снились такие черные страницы, как те, что написаны об этой шарлатанке.
Таковы были пули и крючки, которыми Рамон сражал и цеплял своих читателей.
В Великую субботу в газете освещались следующие события: «Немецкие войска входят в Белград после сдачи города», «Югославия разорена нацистской армией», «Пресвитер Мигель Эспиноса, приходской священник Истапалапы, назвал святотатством массовую реконструкцию Страстей Христовых». Заметку об аресте Шинковательницы детей вместе с моим именем разместили на двадцать третьей странице.
Офицеры окружной полиции – детектив Хесус Галиндо и его подчиненные Хосе Акоста Суарес и Эдуардо Гутьеррес Кортес – задержали расчленительницу детей Фелиситас Санчес, когда та выходила из дома на Калье-де-Бельхика в районе Буэнос-Айрес. Она направлялась в сторону Пуэрто-де-Веракрус, где надеялась на некоторое время залечь на дно, чтобы избежать преследований.
По меньшей мере пятнадцать лет Фелиситас выдавала себя за акушерку, специализируясь на преждевременных родах, в результате чего убила бессчетное количество младенцев, иногда абортивными методами, а иногда и путем удушения новорожденных голыми руками.
Шинковательница складывала эмбрионы в ящик, обливала бензином и поджигала, а прах бросала в паровой котел. В других случаях она расчленяла детей и смывала в канализацию. Засорившаяся водосточная труба в доме номер девять по Серрада-де-Саламанка и послужила поводом для жалобы, а впоследствии – ареста.
Фелиситас Санчес, Расчленительница, работала в грязной комнате, в антисанитарных условиях, и с годами развила поразительную способность обманывать мужей и бойфрендов.
Ход расследованию дал Мануэль Конде Сантос, мальчик четырнадцати лет, который одно время работал подручным у Фелиситас Санчес. Он сообщил, что познакомился с Санчес в 1939 году, когда начал выполнять для нее задания по просьбе дяди, Карлоса Конде.
«Я знаю, потому что сам видел, – заявил свидетель. – Они увозили зародышей или детей в машине и выбрасывали подальше от дома».
Мануэль Конде – смышленый паренек; это ясно по его лицу и подтверждается заявлениями: он отвечает быстро и четко, рассказывает любопытные факты о том, что видел и слышал за время службы у дяди и его жены.
«Я видел, – поделился он с нами, – как входили полные дамы, а выходили худые. Тогда я еще не знал о происходящем, но это привлекло мое внимание; мало-помалу я хорошо разобрался, что творилось в том доме».
«Много было состоятельных?» – спросили мы парнишку.
«Много, но и бедных хватало».
«И как они становились худыми?»
«Сначала она заставляла их работать несколько дней, делать силовые упражнения; потом поила чем-то и укладывала на кровать. Многие дети рождались живехонькими, поэтому она душила их, затем обливала бензином, поджигала и бросала в котел или в канализацию».
Фелиситас – женщина с дурными наклонностями, что видно по жутко выпученным глазам и коренастому телу, придающему ей сходство со старой и отвратительной жабой, – почерпнула свои мрачные методы не иначе как в преисподней.
В заключение интервью мы спросили у Мануэля Конде Сантоса, знает ли он кого-нибудь из толстых женщин, которые ушли из дома Фелиситас Санчес худыми.
Поразмыслив несколько секунд, парень ответил:
«Да, Наталья, жена сапожника из мастерской напротив нашего магазина на Калье-де-Гвадалахара. Она живет на углу Косумель и Дуранго».
«А другие?»
«Еще одна живет на углу Атлиско и Хуан-де-ла-Баррера. Остальных не помню. Их было много, очень много…»
Мануэля Конде задержали, чтобы он «выложил» все, что знает, однако вчера днем отпустили.
Сегодня будут допрошены Фелиситас Санчес и Карлос Конде.
15
Суббота, 7 сентября 1985 г.
9:46
Возмущенный Эстебан дель Валье размашистым шагом выходит из кабинета следователя.
– Я не сливал фотографии, – заявил судмедэксперт в ответ на обвинения в том, что это он направил снимки в газеты.
– Кто тогда? – спросил Мигель Переда, отводя взгляд.
– Не знаю.
– Мы не можем допустить нарушения правил…
– Правил? – прервал Эстебан. – О каких правилах идет речь, если мне мешают закончить осмотр тела?
– То есть?..
– Вы были там и прекрасно знаете, что после вашего визита мне не дали завершить процедуру с телами убитых.
– Вам не дали закончить?
– И кроме того, вмешивались в составление протокола.
– Это очень серьезные обвинения. У вас есть свидетели?
– Какие еще нужны свидетели? Вы остановили вскрытие.
– Чего вы хотите добиться своими обвинениями?
– Восстановления на работе. Я невиновен в том, в чем меня обвиняют.
– Пока это исключено, мы не можем допустить вас к выполнению служебных обязанностей, таков приказ прокурора.
Стиснув челюсти и кулаки, так что скрипнули зубы, а ногти впились в ладони, Эстебан молча кивнул и вышел из кабинета.
Он идет на свое рабочее место под надзором двух мужчин и останавливается у письменного стола; агенты сообщают ему, что из здания ничего выносить нельзя, поскольку все является собственностью прокуратуры.
– Я забираю личные вещи.
– Только их, остальное…
– Знаю, знаю, принадлежит… твоей гребаной матери, – заканчивает он сквозь зубы.
– Что?
– Ничего, я просто возьму то, что принадлежит мне.
Эстебан кладет в картонную коробку несколько фотографий, блокнотов, термос с кофе и карандаши, потом стремительно выходит из здания, будто кто-то целится ему в спину. Ставит коробку на багажник своей серой «Джетты», лезет в карман брюк за ключами, открывает багажник и опускает туда вещи. Садясь в автомобиль, судмедэксперт осознает, что не снял белый халат, на котором спереди вышито его имя. В ярости он быстро расстегивает пуговицы, но последняя никак не поддается, и Эстебан отрывает ее, вымещая гнев на рабочей униформе; пуговица падает и катится прочь.
– Да пропади ты! – Он в сердцах бросает белый халат на землю, садится в машину и сдает задним ходом по рыхлому гравию. Затем врубает первую предачу, нажимает на педаль газа – и вдруг резко тормозит: дорогу ему преграждает мужчина. Он бьет кулаками по капоту, кричит что-то, подходит ближе и стучит в окно. Эстебан опускает стекло. Мужчина просовывает руку внутрь и хватает судмедэксперта за воротник рубашки.
– Вылезай, ублюдок! Вылезай!
В попытке вырваться Эстебан вновь нажимает педаль газа, машина едет вперед, и мужчина падает на землю.
– Это моя дочь! Моя дочь!
Узнав отца Летисии Альмейды, Эстебан тормозит, ставит на нейтралку и, не выключая двигателя, подходит к рыдающему посреди парковки мужчине. Пробует его поднять, но тот упирается.
– Вам нельзя здесь оставаться, вас задавят.
– Моя дочь – не товар для прессы, ублюдок.
– Это сделал не я.
Мужчина по-прежнему лежит на земле, Эстебан молча садится рядом. Когда плач стихает, отец Летисии вытирает лицо, всхлипывает и пытается встать. Эстебан ведет его под руку к тротуару, где уже собираются свидетели разыгравшейся сцены.