– Я уверена, у меня с собой были деньги, – удивленно говорит она.
– Не волнуйтесь, заплатите, когда придете за одеждой.
Эванхелина возвращается к своей машине, белому «Крайслеру Ле Барон», слишком большому и громоздкому для улиц Сан-Мигеля. Там ее ждет водитель Хувентино, уже выслушавший несколько проклятий за то, что припарковался перед химчисткой, заняв узкую полосу мощеной улицы.
– И куда я подевала деньги? – спрашивает она себя вслух.
– Простите, сеньора, я не расслышал.
– Ничего, Хуве, я говорю сама с собой.
Эванхелина рассеянно переворачивает поляроидную фотографию, которую ей отдали в прачечной, и тут же перестает искать несуществующие воспоминания о потраченных деньгах.
Женщина подносит снимок к глазам и щурится. Она так и не купила очки, прописанные окулистом, но ей удается разглядеть Умберто в расстегнутых брюках (тех самых, что она сейчас сдала в химчистку), в распахнутой рубашке и с тем дурацким выражением лица, какое бывает у него, когда он пьян. Рядом – Мигель Переда, новый приятель ее мужа, со спущенными штанами и с идиотской улыбкой; в просветах между пуговицами бледно-голубой рубашки проглядывает грудь. Посередине – Клаудия Косио с почти закрытыми глазами. Это точно она. Место Эванхелине незнакомо. Женщина то приближает, то отодвигает снимок, чтобы рассмотреть детали.
– Это Клаудия, я уверена! – восклицает она вслух.
– Извините, сеньора, я вас не расслышал.
– Это они, – говорит женщина громче.
– Кто?
– Мой муж и его приятель, они были с девушками.
Широко распахнув глаза, Эванхелина Франко прижимает забинтованную руку к губам. Она ощущает боль в том месте, куда накануне пришелся удар ногой, и немного меняет положение тела, чтобы облегчить дискомфорт. Разглядывая фотографию, женщина забывает о боли и страхе. Она не чувствует себя жертвой, как всякий раз, уличая мужа в неверности.
Эванхелина закрывает глаза и внимательно прислушивается к себе. Ощущение совсем как в тот день, когда она родила дочь, или победила в конкурсе чтецов в начальной школе, или когда выигрывает у подруг партию в канасту и старается не показывать эмоций. В таких случаях кто-нибудь обязательно говорит: «Везет в картах, не повезет в любви», и она изображает смех, потому что всем известно, что ей и так не везет в любви.
В течение многих лет она каждый месяц покупает лотерейный билет в надежде выиграть и уехать отсюда с дочерью, бросить мужа и подруг, которые над ней смеются.
Эванхелина снова смотрит на фотографию, на ненавистное и нелепое выражение лица Умберто.
У нее в руках счастливый билет.
Она только что выиграла в лотерею.
Сорвала джекпот.
– Хуве, отвези меня к моей сестре.
Тринадцатый фрагмент
Если бы я мог засушить некоторые воспоминания, то выжимал бы память до последней капли. Другие хранил бы в нафталине и время от времени смахивал с них пыль. Я сохранил бы воспоминание о теле мертвой матери на полу, о ее лице с вылезшими из орбит глазами. От прилившей крови оно слегка побагровело – едва заметный оттенок на смуглой коже.
Хулиан склонился над ней, взгляд матери застыл на лице сына. Если бы существовал способ изучить глаза мертвых и обнаружить последнее, что они видели, в глубине материнских зрачков проявился бы мой брат.
Он сделал это ночью, спустя неделю после нашего возвращения в дом номер девять по Серрада-де-Саламанка.
Удивительно, с какой покорностью мы покинули комнату Исабель. Возможно, мы знали, что наше место не там, что мы потеряли все в тот день, когда я рассказал Рамону о женщине, которая убивает детей.
Карлос Конде и Фелиситас Санчес явились через несколько дней после освобождения. Мы с братом оставались с Хесусом и его бабушкой. Эухения Флорес отвезла Исабель выздоравливать к себе домой. Мать Исабель изо всех сил пыталась удержать на плаву корабль, шедший ко дну из-за двух безбилетников. Когда пришли родители, я безропотно направился за ними – измученный, выжатый. Соседи, наблюдавшие за нашим уходом, бросали косые взгляды и что-то бормотали себе под нос. «Убийца!» – крикнула сеньора Рамирес, за юбку которой держались двое детей. Моя мать хотела что-то ответить, но отец схватил ее под руку, и она последовала за ним, не сводя глаз с сеньоры Рамирес – в конце концов та отвела взгляд. Ропот нарастал, мы ускорили шаг, и я не смел оглянуться. Мы оставили последнюю надежду не превратиться в тех, кто мы есть.
Хулиан смотрел на нее, лицо его было мокрым от пота, по шее, лбу и щекам текли соленые капли. Он задыхался, как от приступа астмы.
– Хулиан?..
Он застал мать за кухонным столом, где она сосредоточенно составляла письма адвокату, который вытащил ее из тюрьмы, а теперь собирался отнять магазин.
Брат молча спустился по лестнице, подошел сзади и ударил Фелиситас лампой по затылку. Он упала на пол в полубессознательном состоянии и попыталась что-то сказать, когда Хулиан высыпал ей в открытый рот горсть нембутала, который мать держала в рабочей комнате. Фелиситас пришлось проглотить отраву: сын зажал ей рот ладонью. Она билась в конвульсиях на полу, выпуская пену между пальцев Хулиана, судорожными движениями пиная стул.
Хулиан взобрался сверху, тощий и высокий: какой-то проказливый ген превратил его в великана на нашем фоне. Он упер колено в материнскую грудь. В этот момент я вошел в кухню и увидел, как Фелиситас сопротивляется и брызжет пеной изо рта, словно бешеная собака. Заметив мое присутствие, Хулиан мгновение смотрел на меня, а потом левой рукой сильнее зажал матери рот и нос, а правой придавил ее к полу.
Ярость Хулиана вынудила ее замереть.
Она перестала сопротивляться.
Умирая, Фелиситас не закрыла глаза и продолжала смотреть на сына.
Я ничего не делал. Только неподвижно стоял перед ними.
Чувствуя удивление. Эйфорию.
Через некоторое время Хулиан отнял ладонь и встал, вытирая рукой пот со лба, хватая ртом воздух.
Я сделал шаг вперед, потом еще один.
Посмотрел на мать, затем на брата.
Мы оставили ее на полу рядом с флаконом нембутала.
В спальне мы без слов разделись и легли спать. Я лежал с открытыми глазами и вглядывался в темноту, улавливая дыхание Хулиана, которое становилось все тише, пока наконец он не заснул. Размеренное чередование вдохов и выдохов брата убаюкало меня, и я крепко проспал остаток ночи.
Когда на следующее утро мы спустились в кухню, Карлос Конде с маленьким зеркалом в руке сидел на корточках перед Фелиситас. «Я проверил, она умерла», – дрожащим голосом сказал отец, не глядя на нас, и глубоко вздохнул. Потом сел на пол рядом с женщиной, приходившейся ему женой. Я никогда не узнаю, что он к ней чувствовал, но на его лице отразилось нечто похожее на печаль из-за утраты любимого существа. Я не задумывался о размерах ненависти Хулиана к нашей матери – ненависти, которая зародилась и росла в тени постоянного молчания брата, подпитывалась ежедневным жестоким обращением, болью, травмой, обидой. Возможно, даже он не знал ее масштабов. Однако больше всего меня удивляло собственное безразличие, равнодушие; я уверен, что испытывал определенную ненависть к родителям, но в то утро, после того как Хулиан прошлой ночью убил мать, я чувствовал опустошение.
«Надо отнести ее в постель, – сказал брат, – пол очень холодный. Втроем мы ее поднимем».
В новости, которую Рамон опубликовал в заключение истории о Людоедке из Ромы, говорилось, что она покончила жизнь самоубийством, приняв нембутал.
Женщина, которая помешала рождению множества человеческих существ и выбрасывала человеческие эмбрионы в канализацию, не вынесла бремени, тяготившего ее совесть, и покончила с собой.
Нерожденные ангелочки ждали ее… Окружив смертное ложе, они радостно порхали, счастливые, ибо рождение – дело малоутешительное, ведь жизнь полна слез, горечи, душевных мук и боли.
Вчера правоохранители обнаружили погибшую в кровати, с побледневшим одутловатым лицом и выпученными глазами. Она попрощалась с миром, оставив два гневных письма.
За двадцать пять лет занятий своим ремеслом Фелиситас Санчес, более известная как Расчленительница, предотвратила тысячи рождений и призывала контролировать рождаемость, не принимая во внимание убыль населения в Мексике; она убила и тайно похоронила множество детей. – «Ла Пренса». Мехико, вторник, 17 июня 1941 года.
В полиции нам задали несколько вопросов, едва ли достаточных для выяснения причины смерти: было видно, что они не заинтересованы в расследовании.
Мы с Хулианом никогда не обсуждали случившееся, равно как избегали называть это «матереубийством» – слишком изощренный термин. В редких случаях, упоминая о смерти матери, я говорю, что она покончила жизнь самоубийством – и все, без дальнейших объяснений.
24
Среда, 11 сентября 1985 г.
16:40
Элена паркуется у водохранилища. Она любит сюда приезжать, природа помогает прояснить мысли. Утро прошло в делах: выезд постояльцев, сломанная труба в одной из комнат, которую она распорядилась починить, надзор за уборкой и заселением новых клиентов. Вчера, после визита следователей, она рано легла спать, не испытывая желания читать папку Лусины.
Днем, когда на душе вновь заскребли кошки, Элена села в машину и направилась к плотине.
Это место нравится ей с детства: уголок, где можно подумать, вздохнуть свободнее, потеряться.
Она хотела бы посвятить себя орнитологии, не заботиться ни о чем, кроме наблюдения за птицами, которые здесь живут. Перед ней на воде плавает Максимилиан – американский белый пеликан. Несколько лет назад он прилетел на зимовку в начале ноября, повредил крыло и остался жить в мутном водоеме, где полно морских окуней и карпов. Каждый год белые пеликаны мигрируют из США и Канады, чтобы провести зиму в теплых краях. Стаи в основном направляются в штаты Мичоакан и Халиско, но некоторые остаются здесь.