Что ему так нравилось в смерти? Испытывал ли он муки или был заворожен превращением человека в труп? Ощущал ли собственное могущество, решая, кому жить, а кому умирать?
Когда новость приелась, отошла на второй план среди других преступлений, совершавшихся каждый день, я страстно (вот правильное слово) захотел, чтобы мой брат снова убил.
А потом – Клара. Кларита. Клара улыбнулась мне из-за письменного стола. «Мне нравятся твои заметки. Нравится, как ты пишешь». А дальше – ее лицо, волосы, жесты. Кино, ее ладонь, губы. Прикосновение. Поцелуи. Ласки. Возбуждение. Эрекция. Парк. Кафе. Улица. Ее комната. Любовная игра. Поцелуи. Ласки. Возбуждение. Эрекция. Поцелуи. Слюна. Пенис. Яйца. Влажность. Поцелуи. Промежность. Вульва. Ладони. Язык. Клитор. Груди. Проникновение. Ритмичные движения. Пот. Поцелуи. Прерывистое дыхание. Стон. Оргазм. Кульминация. Эякуляция. Поток. Излияние. Семя. Сперматозоиды. Спазм. Расслабление. Вздох. Поцелуи.
Величайший восторг – когда кто-то ждет тебя у входа в кинотеатр, в кафе, в парке, меж простыней. В ее постели я сбрасывал с себя одиночество, будто плащ или пальто, удерживающие холод внутри. Клара приехала в столицу из Гуанахуато два года назад в поисках работы, снимала комнату в центре и мечтала о семье. Сама того не осознавая, она заражала меня своими мечтами, и я жаждал жизни такой же теплой, как ее кожа, и мягкой, как ее лобковые волосы. Ровной, монотонной. Обычной.
Тем временем Хулиан выбрал вторую жертву через три месяца после первой. Он отыскал ее дом и выслеживал несколько дней. Официантка из Такубы. Брат наблюдал, как она в униформе носит тарелки, стаканы, столовые приборы от стола к столу, будто в танце. Ему нравилась ее невысокая миниатюрная фигурка, стройнее, чем у других официанток. Красивая. Улыбчивая. Улыбка играла у нее на губах почти весь день, даже когда она в перерывах выходила на улицу покурить. Словно у влюбленной, пребывающей в состоянии вечной мечтательности. Женщина ни с кем не встречалась.
Три дня подряд Хулиан появлялся в кафе и заказывал одно и то же. Устроил так, чтобы его всегда обслуживала она. На четвертый день он дождался вопроса: «Вам как обычно?»
– А ты разве помнишь?
Хулиан заметил ее румянец. Женщина вновь спросила, будет ли он заказывать как обычно.
– Обычно я прихожу увидеть тебя.
Она усмехнулась, но тут же овладела собой, возвращаясь к роли официантки. Хулиан взял то же самое, выкурил сигарету, вторую, расплатился и ушел, оставив шляпу.
Она вышла следом и окликнула: «Сеньор!»
Хулиан помедлил, прежде чем повернуться, словно в точности отрепетировал сцену, рассчитал время: «Моя шляпа, спасибо. Постоянно ее забываю, просто чудо, что она все еще со мной. Большое спасибо, сеньорита…»
– Пилар, меня зовут Пилар Руис.
Потом Хулиан сказал, что хочет пригласить ее на обед, на ужин, выпить кофе. Она ответила, что не может встречаться с клиентами. «Тогда я больше не буду здесь обедать и перестану быть клиентом».
На следующий день он пригласил Пилар съесть мороженое, прогуляться по историческому центру города. Они встречались два дня. На третий Хулиан отвел ее в дом номер девять по Серрада-де-Саламанка. Она отказалась входить.
– В чем дело?
– Здесь…
Он принудил ее войти, как Эстелу Гарсию, а затем усыпил хлороформом.
Женщина проснулась на том же столе, на котором ею занималась акушерка. Пилар несколько минут соображала, где находится, прокручивая в памяти события последних часов. Она была одна; голая лампочка на потолке освещала место, где родился ее ребенок.
Хулиан оставил записку в редакции, я был на дежурстве. Он снова бросил тело в парке Чапультепек, неподалеку от озера. Я не сразу нашел ее: прислоненную к дереву, с дыркой во лбу. Та же поза. Следы удушения. Опухшее багрово-красное лицо, налитые кровью глаза. Я сделал анонимный звонок в полицию и опять заявил, что о трупе сообщили в газету.
Я не имею к этому никакого отношения, повторил я детективу Хосе Акосте Суаресу во время допроса. Он знал, кто я такой и как связан с женщиной, которую он задержал несколько лет назад, – мою мать, Расчленительницу ангелочков. Он намекнул, что я подозреваюсь в убийстве. Мне пригрозили применить более действенные методы для установления истины.
Я написал заметку и в свою очередь намекнул, что полиция пытается меня подставить, потому что понятия не имеет, кто убивает Святых, как я их окрестил: кто-то в редакции сказал, что из-за позы они напоминают рожениц и что умершие родами женщины – святые и попадают в рай.
Вторая жертва, найденная в таком же положении, словно умерла при родах, как святая, носила при жизни имя Пилар Руис. Двадцати пяти лет, метр пятьдесят ростом, худощавого телосложения. У нее вся жизнь была впереди.
Много лет спустя я написал книгу, которую так и назвал: «Святые».
Мой брат действовал по заведенному порядку: убивал, а затем пропадал на два-три дня, видимо чтобы усмирить вселившегося в него зверя. Доктор Джекил и мистер Хайд.
Однажды ночью, когда я пил кофе и курил сигарету, вернувшись из редакции после дежурства, Хулиан пришел домой. Он сел напротив, взял пачку и тоже закурил. Я смотрел на него, не говоря ни слова.
– У тебя есть девушка. Красивая.
Я не опроверг и не подтвердил. Меня охватил страх сродни тому, что я испытывал в детстве. Я боялся, как бы он чего-нибудь с ней не сделал.
– Любишь ее?
Хулиан докурил сигарету, а я вдруг осознал, насколько измотан, потому что не спал три дня, поджидая младшего брата.
Я окинул взглядом его грязную одежду, спутанные сальные волосы, грязные руки с черными ногтями. Где он был?
С тех пор как Рамон окрестил мою мать Людоедкой, у меня появилось болезненное увлечение историями про монстров. Спустя годы я опубликую в издательстве «Новаро» несколько книг о чудовищах и демонах. Во всех историях запечатлелось чувство ужаса, охватившее меня в то утро, когда я сидел напротив Хулиана. Он был монстром, который убивал, а я – тем, кто рассказывал об этом. Два чудовища, один не лучше другого. Никто из нас не горел желанием обуздать зверя и положить конец убийствам.
– Любишь ее?
– Не знаю. Мы, монстры, не способны любить, – ответил я. Признаюсь, я боялся представить Клару мертвой, погибшей от руки брата. Вот только боялся ли я за нее или того, что снова почувствую себя одиноким?
– Пилар Руис была хорошенькой, – сказал Хулиан, закурив следующую сигарету. – Не будь она одной из тех, возможно, понравилась бы мне. Она не кричала и не сопротивлялась смерти. Сердце у нее было слабое, как у птички. Я рассказал ей о сыне, которого она бросила у нашей матери, и о том, как он умер. Она плакала по нему и надеялась, что вечности хватит, чтобы вымолить у него прощение.
Хулиан погасил окурок, и я увидел на лице брата подобие разочарования. Его обычная немногословность не вязалась с обстоятельным и скрупулезным рассказом об убийствах. Он курил одну сигарету за другой, пока не выложил все подробности.
– Я иду спать, – заявил он, погасив последнюю.
И проспал двое суток.
26
Среда, 11 сентября 1985 г.
19:17
Элена появилась на свет раньше срока. Соледад, ее матери, было девятнадцать лет; она воплощала собой физическую силу, а ее сестра-близняшка Консуэло – смекалку; по крайней мере, так их частенько описывал отец. Со временем тела сестер оформились как будто в соответствии с его словами, и Соледад стала чуть крупнее, бегала быстрее, каталась на велосипеде и лошадях почти по-мужски.
Когда она встретила отца своих детей, ее грубая натура преобразилась. Всю семью удивили ее несколько преувеличенные женские манеры, но будущий муж убедился в том, что она может стать леди и следовать правилам хорошего тона. Любовь настолько притупила физическую силу, что, когда пришло время рожать, Соледад не могла вынести ни боли схваток, ни раскрытия родовых путей. После родов у нее открылось кровотечение, присоединилась инфекция. Целую неделю Соледад пребывала в горячке, ее жизнь висела на волоске. Для Элены (не перестававшей плакать с момента рождения и почти до шести месяцев) нашли кормилицу среди рабочих – женщину, недавно родившую сына. Консуэло взяла заботу о новорожденной на себя. Соледад потребовалось четырнадцать лет, чтобы снова забеременеть, и, когда родился Альберто, все ее внимание переключилось на больного ребенка. Элена в подростковом возрасте чувствовала себя брошенной, ненужной и, более того, преданной. Почти как сейчас.
С наступлением темноты Элена возвращается с водохранилища, неся папку Игнасио под мышкой. У входной двери она встречает Консуэло.
– Я иду в больницу навестить Хосе Марию, – говорит тетя.
Элена, не отвечая, проходит мимо.
– Элена, где ты была весь день?
– Гуляла.
Консуэло останавливает ее за руку.
– Я понимаю, что со дня смерти Игнасио прошло совсем мало времени. Понимаю, что ты скорбишь. Но я не могу заботиться и о твоей матери, и о гостинице, и о Хосе Марии.
– Да, да, тетя, обещаю, что буду уделять гостинице больше внимания. Мне нужно еще несколько дней, я должна уладить кое-какие дела насчет Игнасио. Как только закончу, вернусь к работе, как прежде. Всего несколько дней.
– Ты в порядке?
– В порядке, грущу, злюсь, как обычно.
Консуэло гладит щеку племянницы; когда та только родилась, она любила водить пальцем по щечкам и личику малышки, чтобы успокоить ее, унять плач.
– Знаю, это пройдет. Время лечит, вот увидишь.
– Думаю, некоторые вещи нельзя вылечить.
– То есть?
– Да так, неважно, я тебе потом расскажу. Передавай привет Хосе Марии.
– Мне стоит волноваться за тебя?
– Нет, тетушка, я в порядке, правда.
Элена целует Консуэло в лоб и направляется в свой кабинет, откуда звонит Лусине.
– Ты можешь приехать в гостиницу?
– Сейчас?
– Я только что прочитала рукопись.
– Я заканчиваю прием. Надеюсь, не случится никаких экстренных родов.