– На кой черт она отнесла ее Гомесу?
– Эта стерва думала, что он опубликует снимок. Сказала, у нее есть новость года. Некоторое время назад у нас с Гомесом были разногласия, соперничество, хотя я никогда не считал его врагом. Вчера вечером он пришел и вернул копию, потому что не хочет неприятностей ни со мной, ни с тобой.
Франко не называет Переде главную причину разногласий: Эванхелина, прежде чем стать его невестой, недолго встречалась с Антонио Гомесом. В тихом омуте черти водятся. Когда тот основал свою газету, Франко шутил, что Гомес хочет ему подражать. Антонио Гомес пытался сделать «Обозреватель Альенде» противовесом политически ангажированному «Вестнику Альенде». Однако вскоре понял необходимость в союзниках и тоже стал искать расположения правительства, так что сам Франко назвал его подхалимом.
– Что произошло с твоей женой?
Франко со вздохом пожимает плечами, решая, о какой части прошлого вечера следует умолчать, хотя на самом деле и не помнит всего, некоторые детали пазла отсутствуют. Он не скажет Переде, что ждал супругу у двери. Едва она вошла, Франко схватил ее за руку и потащил в кабинет, откуда виднелись отражающиеся в воде огни нескольких домов на берегу водохранилища. И не скажет, как толкнул жену на пол. «Что ты хотела сделать с этой фотографией?» – кричал он. Эванхелина умоляла не бить ее. Она и представить не могла, что Гомес ее предаст, и чувствовала себя маленькой девочкой, застигнутой врасплох за серьезным, очень серьезным проступком. «Нет, Бето, послушай…» Эванхелина хотела успокоить мужа, объяснить, но не находила слов. «Где оригинал? Дай его мне!»
И еще он не скажет, как ударил ее об один из приставных столиков.
– Жена вчера ушла из дома, когда увидела у меня эту копию, и не вернулась. – Франко прижимает полотенце к ране, которая все еще кровоточит.
– А где оригинал?
– Без понятия. Когда Эванхелина объявится, узнаем.
– Она мертва. Ты не в курсе? Ее нашли сегодня утром на берегу водохранилища, менее чем в километре отсюда.
– Что?
– Умберто… не делай из меня идиота. Скажи правду. Что случилось?
– Я говорю правду. Мы сильно повздорили, и она ушла.
– Ты уверен?
– Черт, Мигель, конечно уверен!
Мигель Переда оглядывает Франко сверху донизу, чувствуя разверзающуюся под ногами пропасть: последние события могут разрушить его карьеру.
– Мы полагаем, произошел несчастный случай. Она споткнулась в темноте и ударилась головой о камень, упала лицом вниз и захлебнулась грязью. Тело отвезли в морг, но прокурор до сих пор не утвердил судмедэксперта. Все усложняется, Умберто.
Франко буквально слышит крики жены. Словно прокручивая сцену из давно виденного фильма, он воспроизводит в памяти бегущую впереди Эванхелину – испуганную спотыкающуюся тень. Темнота мешала видеть четко. Женщина кричала, пока наконец он не догнал и не схватил ее за шею и стал трясти под налетающими с воды порывами ветра.
– Идем. Тебе нужно дать показания. – Мигель Переда тянет Франко за предплечье. Он послушно встает, мысленно возвращаясь к тому моменту, когда толкнул Эванхелину и услышал звук разбивающегося о камень черепа.
Дверь кабинета распахивается.
– Сеньор! – кричит горничная. За ее спиной какой-то мужчина достает из кармана пиджака пистолет и направляет на Франко, затем на Переду. При виде пистолета девушка выбегает из комнаты, и мужчина закрывает дверь.
Умберто Франко делает к нему широкий шаг.
– Какого хрена?..
– Тихо! – приказывает мужчина с красными воспаленными глазами. Он явно на взводе.
Мигель Переда останавливает Франко за руку.
– Спокойно, – обращается он с поднятыми ладонями к незваному гостю. – Успокойтесь.
– Рикардо? – спрашивает Франко, узнав сеньора Альмейду.
– Кто из вас? Кто убил мою дочь? – Сеньор Альмейда переводит пистолет с одного на другого. – Кто? – голос у него срывается.
– Успокойтесь, – повторяет Мигель Переда.
– Рикардо… Нет… Никто из нас.
– Ты был с ней в ту ночь! Ты был с ней!
– Да, я был с Летисией, не отрицаю… Слушай, Рикардо. Я не знаю, как твоя дочь…
– Заткнись, ублюдок! Не смей говорить о моей дочери. Заткнись!
Франко дотрагивается до раны на голове, которая снова кровоточит, крошечная красная струйка стекает к правому глазу.
Альмейда поднимает пистолет:
– Если не скажете, кто ее убил, мне придется застрелить вас обоих.
– Мы ее не убивали. Мы не знаем, кто это сделал, – пытается объяснить Мигель Переда, не опуская рук.
Прошлым вечером Эванхелина Франко переступила порог дома семьи Альмейда, как много раз прежде. Только это была другая Эванхелина, раненое, больное бешенством животное, готовое укусить и распространить заразу. Она не хотела обсуждать, исправлять или извиняться за действия мужа. Нет. Вошедшая в дверь Эванхелина хотела передать свою ненависть. Моника Альмейда приняла гостью в ночной рубашке, превратившейся в ее униформу после смерти дочери, и в наброшенном сверху халате – скорее по привычке, чем ради приличия.
– Эва, дело не в тебе, просто мне не хочется никого видеть…
– Мони…
– Эва, правда, я не хотела проявлять невежливость, ты была очень добра ко мне в эти дни.
– Мони, мне нужно поговорить с тобой о смерти Лети. Не знаю, с чего начать… Я кое-что тебе покажу.
Под пристальным взглядом Моники Альмейды она вынула снимок из сумки, мгновение посмотрела на него, а затем, словно в замедленной съемке, протянула подруге. Глянув на фотографию, Моника достала очки из кармана халата. Изображение прояснилось, она узнала мужа своей подруги и Клаудию Косио. Второй мужчина был ей незнаком. Она изучала фотографию несколько долгих минут, показавшихся Эванхелине Франко часами. Время, каким они его знали, остановилось для обеих; после смерти дочери Моника Альмейда жила в безвременье. Она ощутила толчок, похожий на удар током; пробежавшая по спине к мозгу волна сковала холодом оба полушария и сердце. Ей пришлось подойти к одному из стульев в холле и упасть на него под тяжестью обрушившегося на нее осознания: дочь сделала снимок на «Поляроид», подаренный отцом.
Эванхелина не знала, что сказать, что сделать. Она пришла в дом семьи Альмейда, исполненная ненависти, гнева, разочарования, жажды мести, с острой болью в ребре, там, куда ее ударил муж.
– Рикардо! Рикардо! – закричала Моника со стула, на который рухнула.
Альмейда сбежал по лестнице.
– В чем дело? – Увидев едва живую жену, он даже не поприветствовал Эванхелину. Та отступила на два шага и крепко вцепилась в свою сумку, словно в спасательный круг, чтобы не утонуть в вызванном ею шторме.
Моника передала снимок мужу.
– Летисия была с ними, – объяснила она потерявшему дар речи Рикардо.
Он подошел к Эванхелине и взял ее за локоть.
– Ты знаешь, что случилось?
Женщина покачала головой. В какой-то момент она попросила разрешения сесть, отвечая на вопросы отца Летисии. Эванхелина поведала им то же самое, что и Антонио Гомесу. Сестра сопровождала ее к редактору газеты и вела с ним беседу. «Ты должна пойти к Альмейда, Эва, – сказал ей Гомес, – они должны узнать правду, прежде чем это попадет в новости». Чета Альмейда обсуждала, стоит ли звонить родителям Клаудии Косио. Эванхелина извинилась:
– Я должна идти домой.
Если бы она осталась, то услышала бы, как родители девушек решают, что делать дальше.
Услышала бы, как Марио Косио (которого она недолюбливала из-за плохого обращения с женой, напоминавшего Эванхелине ее собственную участь) утверждал, что лучше им не становиться на пути у судебных или прокурорских чиновников и оставить все как есть, ведь смерть дочерей не отменишь.
Она также услышала бы, как Марта Косио впервые со дня их знакомства назвала мужа трусом.
Увидела бы вставшего между ними Рикардо Альмейду, но прежде всего – Марту, наставившую на мужа указательный палец: «Нет, Марио, ты больше меня не тронешь».
Она также не увидела, как Марио Косио вышел, хлопнув дверью, а женщины заключили друг друга в объятия.
Если бы Эванхелина стала свидетелем всей этой сцены, она бы сейчас была жива.
Они согласились, что лучше всего обратиться за советом к адвокату, попытаться выйти на судью, на прокурора. Составили список влиятельных друзей в администрации, из тех, кого считали менее коррумпированными. Рикардо Альмейда утверждал, отрицал, высказывал мнение, но в его сознании все больше креп образ револьвера «смит-вессон» тридцать восьмого калибра, с которым он ходил в тир один-два раза в месяц.
Утром он ушел, сказав, что по возвращении свяжется с адвокатом.
Мужчина явился в дом Умберто Франко в самый разгар переполоха, вызванного смертью Эванхелины. Он подождал в машине, пока все разъедутся и Франко с Передой останутся одни.
– Нет, Рикардо! – кричит Моника Альмейда, распахивая дверь кабинета.
«Я успокоюсь, только когда эти ублюдки окажутся в тюрьме или в могиле», – заявил он ей, ложась в постель на рассвете, чтобы хоть немного поспать. Им это не удалось.
Прождав мужа все утро, Моника Альмейда решила проверить, на месте ли пистолет, а не найдя оружия, догадалась о намерениях Рикардо и побежала искать его в доме Франко.
В этот момент Умберто Франко бросается на сеньора Альмейду.
Отец Летисии нажимает на спусковой крючок.
Сцена на секунду застывает, затем Франко падает на пол в грохоте и треске сломанных вещей.
Пятнадцатый фрагмент
После смерти матери наружность отца изменилась катастрофически. Борода без стрижки и ухода росла как попало, превратившись в разрозненное скопление волосков, густо заросшие участки перемежались с проплешинами. Они будто не желали соприкасаться, как и мы: трое убийц в одном пространстве, совершенно не связанные друг с другом. Три волоска из бороды моего отца, не имеющие ничего общего, кроме расходов на занимаемое помещение.
Он перестал носить костюмы. Если для матери самым ценным достоянием была обувь, то для отца – костюмы, сшитые на заказ. Жена являлась его основным источником дохода, который он тратил на шляпы, пиджаки, брюки, рубашки, галстуки. Подручный-щеголь, первоклассный торговец детьми.