29
Пятница, 13 сентября 1985 г.
21:00
Консуэло медленно раздевается, садится на стул, снимает темные чулки. После несчастного случая с Хосе Марией она переехала в спальню сестры, чтобы не оставлять ее одну. Консуэло чувствует беспокойство Соледад, ее тоску из-за отсутствия вестей о муже. Эта связь у них с материнской утробы.
Под пристальным взором сестры Консуэло идет в ванную, затем открывает шкаф, комод. Надевает такую же, как у ее близняшки, ночнушку: ей по-прежнему нравится идея одеваться одинаково, пускай лишь на время сна. Комнату наполняет ванильный запах ее крема для тела.
– Все номера заняты, – говорит она, подходя к Соледад с баночкой крема, наносит немного на ладони и растирает по рукам сестры. – Чтобы кожа не сохла и от тебя приятно пахло, а не только постелью. Вкусно, правда?
Консуэло поворачивает сестру вначале на один бок, потом на другой. Расправляет одежду, простыни, подушки, подносит стакан воды с трубочкой и немного приподнимает Соледад.
– Сегодня прорвало трубу, ты себе не представляешь, какой там бардак! Номер семь едва не затопило: сантехник долго не приезжал, из-за того шест… Ох, ты же ничего не знаешь…
Консуэло складывает одежду и убирает в шкаф, чтобы держаться подальше от сестры и от темы, которую чуть не выболтала. Она ничего не рассказывала Соледад про убийства девушек и несчастный случай с Хосе Марией. Консуэло усиленно думает о плечиках для одежды и начинает считать их в уме – к этой уловке она прибегает с детства, когда не хочет, чтобы сестра прочла ее мысли; она верит, что такое возможно, поэтому переключает внимание на что-то другое, например на плечики. Теперь, если сестра заберется к ней в голову, то найдет только числа, а не те секреты, которые от нее скрывают.
Не раз Консуэло подходила к ней с подушкой в руках и твердым намерением навалиться всем весом на лицо Соледад и удерживать, пока та не перестанет дышать; покончить с ее жизнью, которая и не жизнь вовсе. Увидев сестру в таком состоянии, она прошла через все стадии: гнев, ярость, разочарование, печаль, отрицание, сострадание, жалость.
Один, два, три, четыре, пять… Консуэло перебирает плечики в шкафу, хотя уже знает, что их пятьдесят три, но все равно старательно ведет подсчет. Шесть, семь, восемь, девять…
– Хосема? – вдруг слышит она и высовывается из шкафа.
– Ты залезла ко мне в голову? – спрашивает Консуэло сестру.
Прошло так много времени с тех пор, как она слышала голос Соледад, хриплый, как и у нее: голосовые связки огрубели из-за избытка никотина – почти две пачки в день. Женщина бросила курить через несколько дней после того, как Соледад вернули домой в состоянии шифоньера; так она втайне ее называет: моя сестра-шифоньер.
Выкурив последнюю сигарету, Консуэло сказала вслух, что бросает, что без Соледад вкус уже не тот. «Мы вместе начали курить и вместе перестанем», – заявила она, погасив окурок перед сестрой.
– Хосема, – раздается вновь.
– Чоле? Ты что-то сказала?
Консуэло медленно подходит к сестре, открывшей рот в бесплодной попытке что-то произнести, вытирает слюну и пристально на нее смотрит, словно пытаясь проникнуть к ней в голову. После инсульта они с Соледад потеряли связь, как она порой объясняет всем, кто согласен слушать, а затем вспоминает день первой менструации, чтобы доказать, что связь была. Обе учились тогда в четвертом классе и спали на одной кровати, ни в какую не желая разлучаться. Консуэло проснулась первой, почувствовав влагу между ног. В полусне она прошла по темному коридору в ванную, села на унитаз с закрытыми глазами и, только когда начала искать бумагу, чтобы подтереться, заметила кровь на трусах и в унитазе. Она уже собиралась закричать, когда вошла Соледад. «Я умру, – сказала она Консуэло. – У меня кровь на ногах и на матрасе». «Нет, это моя, – заверила Консуэло, – у меня внутри что-то лопнуло, посмотри на мои трусы. Мы обе умрем». Встревоженная плачем дочерей, мать вошла в ванную и обнаружила их в объятиях друг дружки. «Мы умрем», – сказали они. Мать близняшек достала спрятанную среди полотенец коробку, открыла и вручила каждой по белой салфетке, сложенной втрое. «Это случается со всеми женщинами, когда они перестают быть девочками, и повторяется каждый месяц». На следующий день она распорядилась заменить двуспальную кровать на две односпальные. «Вы уже не девочки и будете спать как взрослые».
Консуэло наклоняется так близко к лицу сестры, что чувствует ее несвежее дыхание.
– Чоле? – Она осторожно закрывает ей рот, опять вытирает слюну платком, гладит по щекам. Они с ней уже не как две капли: Соледад будто постарела лет на десять.
Перекатив сестру на бок, Консуэло проскальзывает под одеяло и прижимается к ней всем телом. Хотя мать развела их по раздельным кроватям, просыпались они вместе в постели то у одной, то у другой.
– Хосе Мария скоро вернется, обещаю, – шепчет она Соледад на ухо и крепко обнимает.
Шестнадцатый фрагмент
Ко мне проездом заглянули сыновья. «Проездом» – вот слово, лучше всего определяющее наши отношения: мы проходим через жизни друг друга, не задерживаясь. Когда их одолевают угрызения совести из-за пренебрежения отцом, они приезжают, чтобы сбросить груз вины. Говорят себе: «Надо повидать старика», – и являются без предупреждения, зная, что я почти всегда дома. Едва переступив порог, они чувствуют себя неуютно, мечтают поскорее уйти. Им неведомо, что призраки умерших детей липнут к ним, забираются на спину и шепчут на ухо.
– Почему тебе нравится этот дом? – спрашивают сыновья.
– Потому что я здесь вырос.
Хотя следовало бы дать ответ в духе фильма ужасов: «Я составляю компанию мертвым детям».
Подойдя к моему столу, Андрес полистал страницы этой рукописи без малейшего интереса, скорее механически, безотчетным движением, заученным в детстве, когда он спрашивал меня: «Что ты пишешь?» – а я холодно отвечал: «Книгу». Неудовлетворенный ответом, сын проводил рукой по стопке машинописных листов. «А мне она понравится?» – не отставал он. «Не знаю, но если ты не уйдешь, она никому не понравится». Я присовокуплял шлепок, и Андрес убегал плакать к матери, которая упрекала меня в том, что я напугал мальчика.
Сын глядел на страницы, не ожидая ответа: условные рефлексы подсказывали ему, что следует держаться подальше. Я хотел объяснить, что пишу своего рода автобиографию, но не успел открыть рта, как он заявил: «Неважно. Я не собираюсь читать».
Ни одного из них не интересуют мои книги, однако меня это не тревожит: я и не ожидал, что сыновья будут их читать. Никогда не писал для них. Некоторые коллеги пишут для своих друзей, семьи, чтобы их любили. Когда меня спрашивают, почему я пишу детективы, я отвечаю, что детективы меня выбрали.
Я думал, что всю жизнь буду журналистом. Нет, неправда. Я ни о чем не думал и не представлял будущего, просто работал журналистом, и точка.
В 1946 году Рамон познакомил меня с человеком, который изменит мое будущее, подарит мне его: Антонио Элу́. Элу, сын ливанских иммигрантов, только что основал журнал, посвященный мексиканскому криминальному жанру: «Остросюжетная антология». Рамон тогда работал главным редактором в газете, а я продолжал писать заметки о преступлениях, публиковал интервью и репортажи.
– Антонио нужны авторы для журнала. Почему бы тебе не написать что-нибудь? – предложил Рамон.
Спустя несколько недель я закончил свой первый рассказ. Элу его не принял, но похвалил мой потенциал и взял на себя роль наставника, познакомившего меня с детективным жанром. Советовал, что почитать: По, Дойл, Агата Кристи, Рэймонд Чандлер, Хэммет. Так зародилась любовь с первой страницы до сегодняшнего дня. С третьей попытки мой рассказ опубликовали в «Антологии». Затем меня пригласили в недавно основанный «Клуб на улице Морг»[36], где я завел знакомства и дружбу с другими писателями этого жанра, мечтая влиться в их компанию.
Со временем я напишу несколько выпусков «Приключений Чучо Карденаса», главным героем которых был репортер, работавший в газете наподобие «Ла Пренсы». Я стал частью сообщества авторов-призраков, скрывающихся за псевдонимом. Начал писать для театра и кино.
В перерывах между сценариями, рассказами, репортажами и выполнением поручений я написал свой первый роман, основанный на убийствах Святых, так и не раскрытых. В книге я оживил детектива Хосе Акосту, который руководил арестом моего брата и участвовал в деле Расчленительницы ангелочков, моей матери. Акоста был противоположностью полицейских, которых я встречал прежде: честный парень с высокими этическими и моральными принципами. Расследуя дело Фелиситас, он всегда демонстрировал чуткое и уважительное отношение. Акоста умер как раз в то время, когда я начал писать книгу, и я украл его имя, физический облик и манеры, сделав главным героем своих романов.
Через Элу на одной из вечеринок я познакомился с Грасьелой, своей теперь уже бывшей женой. «Мои родители – испанцы», – поведала она во время нашего разговора. «Я думаю, мои из Сан-Луис-Потоси, хотя не уверен», – ответил я. Почему-то ответ показался ей забавным. Год спустя мы поженились.
Андрес и Антонио – приемные. Через несколько дней после свадьбы я сообщил Грасьеле, что не могу иметь детей. Не стал объяснять, что несколько лет назад сделал вазэктомию, так как не хотел передавать по наследству проклятые гены матери. Эта операция, пожалуй, единственный нравственный поступок, который я совершил.
Мы решили усыновить детей.
Сыновья женились на порядочных женщинах, как их называет моя бывшая. Я называю их занудами.
– Как дети?.. – я спрашиваю Андреса и Антонио о внуках из простой формальности.
– Хорошо, – отвечают они почти хором, поглядывая на время.
Спустя полчаса, в течение которых они выпили по стакану колы, а позвякивание кубиков льда было единственным звуковым сопровождением нашего несуществующего разговора, сыновья ушли. Они совсем не похожи на тебя, Лусина, кровь от крови моей.