– А это?.. – Она указывает на светлокожую женщину с каштановыми волосами и большими светлыми глазами. Снимок, расположенный в центре, выделяется среди других своими размерами.
– Моя жена Мерседес. Она умерла почти три года назад.
– Простите.
– Перестань, что тут поделаешь. Проклятый рак легких. – Рамон пожимает плечами.
Элена вновь переводит взгляд на фотографии, где он снят вместе с разными знаменитостями из шоу-бизнеса, мексиканскими и зарубежными политиками. Вот Рамон с президентом Карденасом. На самых старых снимках он, еще совсем мальчишка, стоит рядом с Артуро де Кордова, Педро Инфанте, Хоакином Пардаве[39].
– Я брал интервью у них всех, некоторые стали моими друзьями.
Рамон встает и медленно подходит.
– Мои любимицы. – Он кивает на фотографии Марии Феликс и Натали Вуд[40]. – Обворожительны. Но мое сокровище – вот эти две. – Мужчина указывает на несколько снимков, где он запечатлен с девочками, затем с подростками и наконец с женщинами. – Мои дочери, Эсперанса и Росарио.
Элена подходит, чтобы рассмотреть получше.
– Красавицы.
– К счастью, они пошли в мать.
Элена улыбается, уже чувствуя себя более спокойной и готовой к предстоящему разговору.
– Такое странное ощущение… Ты как будто персонаж из книги.
– Разочарована?
– Почему?
– Герои в нашем воображении всегда лучше, чем на экране или в жизни, разве не так?
Элена улыбается:
– Ты в реальной жизни лучше.
– Надеюсь, это не флирт – имей уважение к моим сединам. – Рамон подмигивает и смеется в точности так, как представляла Элена, читая рукопись Игнасио. – Ты тоже лучше во плоти.
– Расскажи мне об Игнасио… о Мануэле. Быть может, мне стоит услышать о нем, чтобы понять Игнасио.
Они снова садятся друг напротив друга.
– Пожалуй, открою бутылку вина и принесу чего-нибудь посущественнее, разговор затянется надолго.
Рамон встает и возвращается на кухню. Мгновение поколебавшись, Элена идет следом.
– Тебе помочь?
– Нет, у меня все готово.
Элена оглядывает кухню.
– Я знаю, о чем ты думаешь.
– И о чем же?
– Что для мужчины, который живет один, здесь слишком безупречный порядок.
Элена удивленно распахивает глаза:
– Игнасио не упоминал, что ты читаешь мысли.
Рамон снова заходится смехом, который Игнасио описал как «птичий». Рассмеявшись следом, Элена думает, что Рамон сам похож на птицу.
– Во-первых, жена оставила мне прекрасную помощницу по хозяйству. Во-вторых, хотя вообще-то это главное, Мерседес умерла от безумного количества сигарет, которые я выкурил при ней, и меньшее, что я могу сделать ради нее, – это содержать дом так, как ей бы того хотелось.
Рамон вручает Элене бокал вина, берет в одну руку тарелку с овощами, сыром, хамоном и оливками и приглашает вернуться в гостиную.
– В креслах нам будет удобнее, чем на кухне.
Перед тем как сесть, Рамон поднимает свой бокал.
– За Мануэля.
– За незнакомца, – произносит тост Элена.
Они чокаются, выпивают и некоторое время молчат, погрузившись в воспоминания об Игнасио-Мануэле.
– Знаешь, я по нему скучаю. В последнее время мы снова сблизились. Моей жене Мануэль не нравился, она утверждала, что у него слишком плотная аура. Я в этом никогда не разбирался, но Мерседес очень чутко все воспринимала. К тому же ее так потрясло убийство Клары, что она ни в какую не хотела, чтобы брат убийцы находился рядом с ее дочерьми. После смерти жены мы с Мануэлем возобновили дружбу. Я единственный друг, который у него был.
– Не знаю, что и думать. Я устала ходить по кругу. Возможно, лучше оставить все как есть… Может, мне и приезжать не следовало…
– Тише, успокойся. – Рамон берет Элену за руку и указывает на ее шею. – Медальон Игнасио.
– Я не смогла с ним расстаться, даже когда узнала, что он принадлежал убитой. Хотя должна бы сорвать его и выбросить куда подальше.
– Элена, не думай об этом. Успокойся.
Женщина вздыхает. В горле стоит ком, ей трудно дышать. Она делает глоток вина, снова вздыхает и, обретя дар речи, просит:
– Расскажи мне об Игнасио… о Мануэле, которого ты знал. Как по-твоему, он мог убить девушек в Сан-Мигеле?
– Нет, вряд ли. Я расскажу тебе о Мануэле, а потом поделюсь своими мыслями. Идет?
Элена медленно кивает, берет бокал вина и делает глоток.
– Столько напитков, – говорит она, ставя бокал рядом с пивом и стаканом воды.
– Разговор будет долгим, они тебе понадобятся.
Рамон какое-то время молчит, не зная, с чего начать, и смотрит на Элену. Та сидит неподвижно, скрестив ноги. Мужчина пододвигает пепельницу, достает из кармана рубашки пачку сигарет и предлагает одну Элене, она соглашается.
– Давно не курила «Кент».
Он протягивает зажигалку:
– Я курю только эту марку. Бросил, когда жена заболела, но слишком поздно. Пассивные курильщики, так их называют. – Рамон встает и открывает окно, чтобы проветрить комнату. – Мерседес пассивно относилась к моей вредной привычке. Игнасио определял себя как пассивного убийцу. Пассивность – это образ жизни, возможно единственно верный. Я подозревал, что Хулиан – убийца Святых, как их окрестил Мануэль. Однако гнал от себя эту мысль, не хотел ставить под сомнение то, что он излагал в своих заметках. Пока не случилось то, что случилось. Хулиан попал в тюрьму. Мы ничего не публиковали о смерти Клары и другим газетам не позволили. Дали Мануэлю возможность пережить горе вдали от глаз прессы, несмотря на то, что он зарабатывал, выставляя напоказ чужие трагедии. В конце концов наша пассивность, а не поступки определяет нас как людей. Возможно, пассивность – не бездействие, а конкретный и сознательный акт.
– Теперь я понимаю, почему Игнасио назвал тебя философом.
– Нет, я не философ, я просто люблю объяснять жизнь словами, которые делают ее слаще и заставляют нас поверить, что она того стоит.
Элена докуривает сигарету, гасит ее в пепельнице и думает о собственной пассивности.
– Я тоже не курила какое-то время, до истории с Игнасио. Мне понадобилась компания, чтобы справиться с печалью.
– Хорошенькая компания.
– Лучше, чем никакой.
– Еще один убийца.
– Похоже, я питаю склонность к убийцам.
Элена прячет улыбку, убирает за ухо прядь волос, выбившуюся из хвоста, и делает глоток воды.
– Итак? Ты расскажешь мне об Игнасио? Правда ли все, о чем говорится в рукописи?
Взяв папку, Рамон перелистывает страницы.
– Ты в курсе, что Мануэль писал свои романы и заметки от руки? А пишущей машинкой пользовался, только если был уверен в каждом слове. И никогда не зачеркивал. Перепечатывал из своей тетрадки, где тоже ничего не вымарывал, ставил скобки, менял страницу. Ты ведь знаешь, какой у него крошечный почерк – настолько мелкий, что похож на шифр. Ума не приложу, как он мог это читать. Мне приходилось использовать лупу в те считаные разы, когда он позволил взглянуть на записи. Игнасио очень ревностно охранял свои сочинения. Теперь я понимаю: в них было много такого, что он хотел скрыть.
– Знаю, мне удалось прочитать его тетради, только когда он умер. Пугающе дотошные.
– Педантичный во всем. Как его мать.
– Она была настолько ужасна, как описывает Игнасио?
– Не знаю. Женщина, с которой я познакомился в тюрьме, вызывала скорее жалость, чем страх. Она была акушеркой и делала незаконные аборты. Я никогда не видел, чтобы Мануэль и Хулиан выносили ведра с детскими останками, закапывали или выбрасывали их. Я также не могу поручиться, что его мать убила или расчленила хоть одного младенца, – все это рассказал мне Игнасио. В канализации нашли останки одного или нескольких зародышей, я видел их собственными глазами, но и только. Обычная практика для этого ремесла, столь сурово осуждаемого обществом. Я беседовал с Фелиситас и присутствовал, когда она давала показания.
– Ты сделал из нее аттракцион, – прерывает Элена, беря очередную сигарету.
– Такая у меня была работа. Мануэль поведал идеальную для газеты историю – возможно, по большей части выдуманную. Не знаю.
Рамон подносит ей зажигалку.
Элена встает и подходит к окну; отсюда виден парк, где дети играют в мяч.
– Аборты противозаконны, – говорит она, выдыхая дым в окно.
– Все не так однозначно. За годы работы в криминальной хронике я часто имел дело с преступниками и теперь смотрю на это под другим углом. Многие из них родились в результате изнасилования или у родителей, которым не следовало заводить детей. У женщин, живущих в нищете, подвергающихся жестокому обращению и насилию во всех проявлениях. У алкоголиков и наркоманов, которые производят на свет никому не нужное потомство.
– Это всего лишь оправдание.
– Нет, не оправдание. Хулиан и Мануэль думали так же, как ты, и объявили войну этим женщинам. Когда ты рассказала мне о рукописи, я вспомнил одну из теорий насчет Джека-потрошителя.
– Я здесь не ради теорий о серийных убийцах, я хочу, чтобы ты рассказал мне об Игнасио.
– Я о нем и говорю. Послушай. Джек-потрошитель жил в одном из беднейших районов Лондона, в Ист-Энде. Там женщины продавали себя за два пенса, чтобы не умереть с голоду. Обслуживали клиентов в темных переулках. Как известно, Джек убивал жалких беззубых проституток, чей грех состоял в том, что они торговали своим единственным достоянием, чтобы прокормить детей.
– Очень трогательно, но я все равно не вижу связи с Игнасио.
– Подожди, я к тому и веду. По утверждениям некоторых исследователей, Джек-потрошитель убивал, чтобы принести пользу обществу и избавить его от этих женщин; своего рода убийца-«миссионер», как бы парадоксально это ни звучало. Хотя на самом деле миссионеры пытались искоренить религию, которую считали неправильной, уничтожали старые верования, чтобы навязать миру католицизм.
– Опять философия.
– Извини. Другая теория гласит, что убийцей был не мужчина, а женщина-акушерка, которая также занималась абортами. Разве не поразительное совпадение? Эта женщина убивала их за то, что они делали аборт. И звали ее не Джек, а Джилл. Есть и еще теории, одни более достоверные, другие – менее. В общем, если написанное Мануэлем правда, то Хулиан – убийца-миссионер.