Они создавали нечто особенное. Уникальное. Всего через два дня репетиций они обрели общий голос. Всего за час! Эмилия вдруг почувствовала глубокую ревность. Она хотела бы быть настолько же хороша в музыке или в чем-либо другом, не важно.
И она хотела бы иметь такую же связь с отцом, как Джаспер. Музыка была первой любовью Джейка Форестера, несмотря на его лицемерные утверждения обратного. Потом уже жена и дети. Он никогда бы не признался в этом, но все знали о его приоритетах. Музыка заставляла его мир вращаться. Он не просто принадлежал ей, это была его религия. Она была причиной его пребывания на нашей планете.
И Джаспер прямо сейчас достучался до глубины души Джейка Форестера. Эмилия никогда так не сумеет. Конечно, они музицировали с отцом миллион раз, и она неплохо пела. Но мелодия, доносившаяся из студии в данный момент, являлась тем, к чему она никогда не будет причастна. Отношения, развивавшиеся там, останутся для нее тайной навсегда.
Другой любовью ее отца было вино – страсть, которая становилась для него почти такой же значимой, как музыка уже много лет. Его группа гастролировала по всей Европе, и они пробовали лучшие в мире образцы этого напитка. Когда Джейк решил открыть винодельню на Красной Горе, он стал одержимым. Какое-то время Эмилия думала, что, возможно, начнет учиться у Брукса и Пака и будет делать вино сама. Отец гордился бы ею… но станет ли она от этого счастливой?
Девушка улизнула из студии еще до того, как они закончили, и когда Джаспер с отцом вышли, Эмилия плескалась в горячей воде.
– Привет, Эмилия, – помахал рукой Джаспер, проходя мимо. – Как вода?
– Расслабляет. Вы вдвоем хорошо звучите.
Он просиял.
– Спасибо. Увидимся завтра в школе.
Эмилия улыбнулась, не зная, что и думать о Джаспере Симпсоне.
18Девушка сейчас, девушка навсегда
В понедельник утром Отис вышел из палаты в клинике Кадлец, чувствуя себя все хуже и хуже. Опустив голову, он прошел по пустынному коридору к стойке и выписался. Медсестра, поразительно похожая на Опру Уинфри, протянула ему листок с назначением магнитно-резонансной томографии, подписанный доктором Ежевски из Регионального медицинского центра Кадлец.
Отис ненавидел больницы. Но, прекрасно понимая, что Опра невиновна в его бедах, любезно поблагодарил ее, прежде чем пройти в почти полный зал ожидания.
Доктор понравился ему тем, что не ходил вокруг да около, но впервые в жизни Отис пожалел, что тот не пытался смягчить и приукрасить реальность. Вместо этого они говорили обо всех возможных проблемах, которые могли случиться с мозгом; опухоли и инсульты были самыми очевидными. Отис чувствовал себя так, словно ему вручили песочные часы, предупредив, что последняя песчинка станет его последним вздохом.
– Отис, – услышал он женский голос.
Обернулся. Джоан Тоби сидела в кресле с журналом на коленях.
– Привет, – сказал он. – Что ты тут… – Мужчина осекся, сел рядом и прошептал: – Я собирался спросить, что ты здесь делаешь, но понял – это не тот вопрос, который следует задавать в приемной врача. Как твои дела? – Он прикусил губу. – Ну вот, еще один вопрос, который не годится для врачебного кабинета.
Они улыбнулись друг другу, и он осознал, как сильно скучал по ней.
– Я – великолепно, – ответила Джоан. – И предпочла бы сейчас находиться где-нибудь в другом месте, учитывая все обстоятельства.
– Знаю, что ты имеешь в виду. Прошу прощения, что не позвонил.
Она закрыла журнал National Geographic[50] и положила его на стол.
– О, тебе не нужно извиняться.
– Нет, правда. Я хотел позвонить. Но у меня не лучшие времена. Не хотелось втягивать тебя в это.
– Я могу чем-то помочь?
Отис откинулся на спинку стула и перевел дух.
– Я не совсем понимаю, что происходит. Думаю, что это половина проблемы. Единственное, что могу сказать с уверенностью – только что мне назначили первую в жизни МРТ.
Джоан положила ладонь на его руку.
– Мне жаль.
– Так что, пожалуйста, постарайся понять, почему я не выходил на связь.
– Отис, мы стареем. Надеюсь, это не новость для тебя? Но это еще один повод, чтобы позвонить мне. У нас не так много времени, чтобы тратить его впустую.
– Меня беспокоит, что это мой последний заезд.
Она сжала его руку.
– Ты выглядишь так, будто тебе осталось лет тридцать, сорок. Через что бы ты ни прошел, я не вижу, чтобы ты позволил этому взять над собой верх. Наоборот, передо мной мужчина, который способен бороться.
– Я бы хотел быть таким человеком.
– Ты такой и есть.
Отис изобразил улыбку.
– В таком случае как насчет сегодняшнего вечера? Если мои часы тикают, мне лучше сделать свой ход.
– Ты приглашаешь меня на свидание в кабинете врача?
– Первый из множества ужасно романтических жестов, которые тебя ждут.
– Как насчет того, чтобы зайти ко мне домой в четыре? Ты сможешь заглянуть в мой мир.
– Отличное время, – сказал он.
Вернувшись домой, Отис сел в кресло, стоявшее напротив урны Ребекки. Все годы, проведенные вместе, промелькнули перед ним.
– Ребекка, я только что пригласил одну женщину на свидание. Думаю, она тебе понравится, дорогая. Я действительно так думаю. И прошу у тебя прощения. Что-то подсказывает мне, что ты не будешь против глотка свежего воздуха в моей жизни. Я всегда буду твоим, но позволю ей одолжить меня на некоторое время. У нас еще есть вечность. Ты моя девочка навсегда.
С этими словами он зарыдал в голос, заливаясь слезами.
Успокоившись, потянулся и взял урну за темно-синие ручки. Прокрался мимо Морган, которая рисовала в гостиной, и вышел на улицу. Он поднялся к своему самому старому винограднику сира, который они с Ребеккой посадили вместе. Произнеся несколько молитвенных слов, он развеял ее прах меж двух рядов, и последнее физическое напоминание о жене мягко, подобно снежинкам, опустилось на землю. Она навсегда останется частью Красной Горы.
Отис принял душ и побрился. Причесался. Слава богу, у него все еще была густая шевелюра. Он бросил полотенце на пол и оценивающе осмотрел то, что дал ему Господь. Возможно, он и не выглядел Аполлоном, но работа на ферме, винограднике и в винодельне десятилетиями поддерживала его в хорошей форме. Он выдернул несколько некрасиво торчащих волосков из предплечья, примерил четыре разные рубашки, проверяя в зеркале, какой цвет ему больше подходит, затем стал выбирать между брюками цвета хаки и шортами цвета хаки.
Остановил свой выбор на шортах и лоферах[51] без носков. «Настоящий английский стиль», – подумал он. Наконец надел «Ролекс» отца – часы, которые не носил уже много лет. Зачесал волосы решительным пробором налево и улыбнулся, понимая, что все еще привлекателен. Он, конечно, не Шон Коннери, но не лишен обаяния. И может взволновать женщин в любом доме престарелых.
Отис застал Морган потягивающей скотч и разглядывающей свою работу, на которой был изображен вид из окна: виноградные лозы, овцы и Хорс Хевен Хиллс, что возвышался на заднем плане.
– Так-так! – воскликнула она. – Посмотрите-ка на этого красавчика!
– Неплохо для древнего тираннозавра.
– Если бы я не была твоей родственницей…
– Морган!
– Что? – невинно спросила она.
– Тебе нужно держать свои провинциальные монтанские замашки при себе.
– Я просто говорю, что Джоан Тоби – счастливая женщина.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил он. – Уверен, что вернусь не раньше восьми.
– Не приходи домой до утра. Ты уже взрослый, повеселись немного.
– Морган, тебе обязательно переходить все границы?
– Да, когда речь заходит о тебе, мой юный племянник. Я пытаюсь тебя подзадорить. Раньше с тобой было намного веселее.
– Я стану прежним. Дай мне время.
Отис воспользовался GPS на своем телефоне, чтобы добраться до дома Джоан. Может, он и динозавр, но в технике разбирается. Джоан жила на реке Колумбия в Ричленде, в доме, который определенно превзошел все его ожидания. Спрятанный за длинной подъездной дорожкой, он был одним из самых красивых домов в Три-сити; по сравнению с другими – почти дворцом с безупречным ландшафтным дизайном.
Босая Джоан в пурпурно-белом сарафане открыла дверь. Ногти на ногах были выкрашены в темно-розовый цвет.
Отис схватился за сердце.
– Ты хочешь довести меня до инфаркта? Ты великолепна!
Они расцеловались в щеки и вошли внутрь.
Обстановка была продумана со вкусом, от ковров до мебели. Викторианский стиль сочетался с элегантностью, как в Букингемском дворце. Картины на стенах вызывали восхищение; она объяснила, что коллекционирует их еще со времен колледжа.
Джоан привела его на заднее крыльцо с видом на гигантскую лужайку и реку Колумбия, медленно текущую к Орегону. Примерно на полпути вниз был большой и очень ухоженный сад. И причал с двумя гидроциклами.
– Как тут классно! – сказал Отис. – Настоящее сокровище. У тебя, должно быть, целая команда ландшафтных дизайнеров.
– Только я.
– Ты сделала все это сама?
– Все до последней травинки. Не хочешь немного розового?
– Ах да. Розовое – ключ к моему остроумию.
Через несколько минут она вернулась с бутылкой в ведерке со льдом.
– Позволь мне, – сказал он, забирая у нее штопор.
Отис наполнил бокалы, и они уселись в кресла-качалки. Без особой надежды он поднес стакан к носу. Ничего. Все, что он мог сделать, это увидеть цвет и представить запах, светло-розовый, говорящий о высушенных лепестках роз и клубнике. Он сделал глоток, представляя себе резкость, указывающую на более светлый, менее зрелый цвет. Возможно, такова была его жизнь сейчас, когда он позволял другим чувствам вести его вперед, позволяя им напоминать ему о том, что он привык обонять и пробовать на вкус.
Отбросив грустные мысли, Отис произнес: