Итак, сегодня утром она встала, чувствуя особый прилив новой, лихорадочной энергии. Душ, завтрак, велосипед. Направление – Жавель, где расположены заводы «Ситроен».
Николь никогда не бывала там, да и вообще близко не подходила к Пятнадцатому округу Парижа. Она катила по набережным Сены, раздумывая о том, вернулись ли рабочие в цеха в этот понедельник, 27 мая. По радио объявили, что Помпиду и профсоюзы пришли к согласию. Минимальную зарплату подняли до трех франков в час, общую – на семь процентов, рабочая неделя сократилась до сорока часов, а профсоюзы получили право свободно действовать на предприятиях… Интересно, достаточно ли этого, чтобы пролетарии приступили к работе? Непонятно! Николь сошла с велосипеда и припрятала его в укромном месте, метрах в двухстах от заводов, – чтобы не украли.
Честно говоря (хотя Николь не призналась бы в этом даже под пыткой), она боялась арабов – тех, кого ее отец называл bicots – козлами. Это был совершенно необъяснимый страх, почти панический, родившийся еще в детстве, в те времена, когда мать рассказывала ей, что все арабы – сатиры, развратники с темными лицами, которые тискают девочек во время сеансов в кинотеатрах.
Поразмыслив, Николь решила надеть комплект из светлой джинсы – рубашку и брюки – и подпоясаться ниже талии широким ремнем. Плюс шейный платочек, вот и весь наряд. Может, в нем она и не походила на работницу, но, по ее мнению, этот ансамбль напоминал ковбойский, то есть вполне годился для исследования нового, незнакомого мира.
Империя заводов «Ситроен» занимала площадь в пятьдесят с лишним тысяч квадратных метров. На набережной Сены стояло длинное белое административное здание, увенчанное двумя квадратными башнями и логотипом «CITROЁN». А позади него тянулись черные заводские корпуса, скошенные крыши которых, если смотреть на них сверху, вероятно, напоминали мехи гигантского аккордеона.
С первого взгляда было ясно, что никто и не собирается возвращаться к работе. Стены завода пестрели воинственными лозунгами: «Забастовка на 100 %», «Оккупация района», «Ситроен – объединимся!», «Заводы – рабочим!», «Мы за сокращение рабочего дня без сокращения зарплаты!»… Одни рабочие охраняли вход, другие играли в петанк, третьи жарили сосиски на костре (сосиски – в десять часов утра!).
Внезапно перед Николь вырос парень в каскетке, лихо надвинутой на один глаз.
– Тебе чего? – спросил он.
– Я приехала повидаться с другом.
– Это у тебя-то дружок на «Ситроене»?
– Он забастовщик. Работает вместе с вами.
– Здесь больше никто не работает.
– Ну вы понимаете, что я имею в виду.
– Ты что – студентка?
– Да. И мы, студенты, солидарны с вами.
Внезапно парень грубо схватил ее за руку.
– Ладно, так и быть, красотка, – сказал он, с ухмылкой разглядывая ее безупречно чистые пальчики. – Мы тут все друг другу приятели.
Он махнул своему напарнику, и тот со скрипом приоткрыл тяжелую створку.
Николь протиснулась внутрь и очутилась в гигантском то ли ангаре, то ли складском помещении… она ничего не понимала в промышленной терминологии. Здесь не было станков и машин: помещение представляло собой нечто вроде выставки последних моделей «ситроен-2CV». Сотни рабочих в обычной одежде бродили без дела, играли в белот, пили вино – словом, расслаблялись. Некоторые еще только вылезали из упаковочных картонных коробок, где ночевали.
Пересекая помещение, Николь представляла себе, что идет по широкому лугу, где в дождливый день играют дети. Только у этих детей был странный вид. Жирные, словно напомаженные, волосы, глаза в окружении глубоких морщин, кожаные куртки… Многие из них явно были иностранцами. «Портосы» – как их называли – носили висячие усы; «алжирцы» щеголяли в беретах и слишком просторных куртках. Сплошной карнавал жалких персонажей в поношенной одежде: вязаные пуловеры, криво завязанные галстуки, свитеры с высоким воротом. Да и разговоры вокруг нее велись на разных языках, так что она с трудом разбирала отдельные слова; в общем, полная неразбериха…
Эдакие люди второго сорта… «Эй, ты сама-то себя слышишь, милая моя? – подумала Николь. – Что это за буржуазная спесь?!»
Она долго героически шла вперед… Наткнулась на группу женщин, вернее сказать – девушек примерно ее возраста, на чьих лицах отражались все тяготы ежедневной работы и возвращения домой: без сил, в пригород, на поезде… Она и хотела бы им посочувствовать, но первое, что бросилось ей в глаза, – вопиющая вульгарность их облика.
Ну вот, опять эти буржуазные предрассудки!..
Потом Николь очутилась в следующем зале, где царили едкие запахи смазки и остывших станков… Здесь также расположились забастовщики; люди сидели без дела, балагурили…
И там-то наконец она его увидела.
Дени Массар, в спецовке кочегара и грубых башмаках, сидел на деревянном ящике. Чувствовалось, что он в восторге от своего маскарада.
Эта униформа свидетельствовала о мятеже, об отказе строить карьеру, стать чиновником высшего разряда на службе у системы. Такими вот были эти революционеры – бо́льшие роялисты, чем сам король, бо́льшие рабочие, чем настоящие рабочие.
Николь подошла ближе. Буйная черная шевелюра, небесно-голубые глаза – Дени Массар выглядел ангелом… Вокруг него, на полу, сидели рабочие – выходцы с Юга, португальцы, арабы, негры – и слушали его так благоговейно, словно им проповедовал сам Христос.
– Привет! – сказала Николь, встав перед ним.
– Привет, – ответил он сдержанно, не выказывая никакого удивления.
Казалось, он ее узнаёт, но не более того. Еще одна из когорты истеричных студенток, которые вертятся вокруг него, не понимая глубинного смысла его борьбы.
Он взмахом руки отпустил рабочих, которые безропотно удалились, шурша спецовками и распространяя вокруг себя застарелый запах табака.
– Ты меня помнишь?
– Конечно, – ответил он тоном, который ясно свидетельствовал об обратном.
– Я Николь, подруга Сюзанны.
– Да-да… – рассеянно ответил он, собирая с пола разбросанные письма. Ничто не могло застать его врасплох. И никто. Он был выше всего этого, намного выше.
– Значит, ты тут заделался писцом?
– Да, для иностранцев.
– И наверно, говоришь по-португальски? И пишешь по-арабски?
– Да вот, выучился.
Сюзанна рассказывала ей, что Массар был поистине выдающейся личностью, он затмевал даже своих профессоров. Настоящий гений, способный в рекордно короткое время освоить любую область знаний.
– Так что ты хотела? – спросил он, вытаскивая из нагрудного кармана пачку «Голуаз», которую протянул Николь.
Она взяла сигарету, чтобы попасть в струю, и он дал ей прикурить, резко чиркнув спичкой по коробку. Нагнувшись, Николь заметила, что руки у него такие же гладкие и ухоженные, как у нее, как у Эрве, – словом, как у всех протестующих с улицы Гей-Люссака.
Массар был сыном банкира из Нёйи-сюр-Сен; его богатое семейство уже много поколений жило в этом городке. Деньги, интеллект, красота – все это досталось юноше в наследство, без всяких усилий с его стороны… Но он отверг эти блага и ушел сюда, в эту кузницу автомобилей.
– Ты, наверно, пишешь письма их родным? – спросила Николь, стараясь сдерживать кашель при каждой затяжке (сигареты были отвратительные).
– Они сами их пишут, – ответил он, – я только фиксирую их на бумаге…
– И они с гордостью рассказывают родным про забастовку, да?
Массар ответил с самодовольной усмешкой, которая не понравилась Николь:
– Они-то как раз не хотят писать о ней на родину. Иначе их семьи побоятся, что им перестанут платить или вообще выгонят.
Николь, расхрабрившись, торжественно объявила:
– Рабочие так сбиты с толку, что не способны найти дорогу к свободе!
Массар несколько мгновений смотрел на нее, покачивая головой. Его голубые глаза под темными кудрями, спадавшими на лоб, поблескивали холодным, бесстрастным светом. Казалось, он думал: «Очередная папенькина дочка, которая ни черта не смыслит в рабочем движении!». Ну и ладно! Он имел полное право презирать ее. Сам-то он уже перешел Рубикон.
– Так что конкретно тебе нужно?
– Я ищу Сюзанну.
– Зачем?
Николь ушла от прямого ответа:
– Когда ты ее видел в последний раз?
– Я задал тебе вопрос: зачем ты ее ищешь?
– Она исчезла.
– Что значит «исчезла»?
Николь постаралась ответить как можно уклончивей:
– Да вот… я не видела ее с пятничной демонстрации.
– Ну, тут не о чем волноваться.
Николь увидела рядом ящик для инструментов и села на него. От запаха машинной смазки у нее сейчас же запершило в горле.
– Не о чем волноваться? – повторила она. – Ты же знаешь, что студентов сотнями арестовывают каждую ночь. И что некоторые из них оказываются в больницах. А некоторые – и на кладбище.
Массар кивнул – значит она попала в цель.
– Я-то сам на демонстрации не хожу.
Он сказал это презрительным тоном, означавшим: «Я до такого не снизойду!»
– Так вот, я повторяю свой вопрос: когда ты ее видел в последний раз?
– Кажется, во вторник или в среду, уже не помню.
– И где же?
– Да здесь. Она мне кое-что принесла.
– Что именно?
– Жратву, курево.
«Вот идиотка!» – подумала Николь и тут же упрекнула себя за такой отзыв о погибшей подруге.
– Она тебе что-нибудь рассказывала?
– Да ничего особенного.
– А про демонстрации говорила?
– Ну как же! Сюзанна у нас пылкая революционерка! Настоящая!
На какое-то мгновение Массар словно бы покинул свою башню из слоновой кости и невольно выказал искреннее уважение к таким людям, как Сюзанна.
– А ты не знаешь, где она сейчас? И есть ли у нее новые товарищи?
– Ты о чем?
– Ну, может, она на баррикадах или в «Аксьон женераль».
Массар с минуту помолчал, глядя на тлеющий кончик своей сигареты.
– Не знаю… Сейчас все друг с другом болтают, все друг другу товарищи… Смешение разных людей порождает единство, иными словами – единое мышление…