– А студентов сколько?
Вместо людей ему ответила тишина: в доме явно никто еще не жил.
– О’кей, нужно обойти все этажи! – скомандовал Мерш.
Они поднялись по лестнице; перила были все еще покрыты полиэтиленовой пленкой. Красные стены, синие стены… Рабочие инструменты на первой лестничной площадке… Цементная пыль во всех углах… И двое безмолвных черноволосых парней, покорно шагавших следом.
В первом же коридоре, куда выходила дюжина дверей, они подсчитали, что здание должно вмещать как минимум семьдесят комнат – и все их нужно осмотреть. Что они и делали, погружаясь в полутьму, словно в темный лак.
Но было уже ясно, что все это напрасный труд. Они потеряли слишком много времени. Садху, если он и побывал здесь, давно уже мог найти себе надежное убежище или вообще сбежать через балкон – словом, оказаться далеко отсюда…
И все-таки они упорно отворяли дверь за дверью, как Эдди Константин в фильме «Альфавиль» Жан-Люка Годара, оглядывая комнатки, где еще не было ни кроватей, ни даже занавесок на окнах.
Два часа спустя они вернулись на первый этаж – вспотевшие, растерянные, унылые, покрытые белесой пылью, – вышли наружу и со смешанным чувством облегчения и отчаяния окунулись в теплую ночную тьму. Отдаленный шум стадиона уже затих, – похоже, Великий Вечер в очередной раз окончился ничем.
И тут внезапно раздались поспешные шаги.
Им навстречу бежал Берто в своей желтой водолазке.
– Черт бы побрал… будь оно все проклято!..
Запыхавшийся помощник остановился перед своим шефом со словами:
– Еще один!
– Кто «один»?
– Труп, черт подери!..
– Известно чей?
– Девчонка… студентка. Мы нашли ее сумку… Ее зовут Сесиль Бисилиа…
Продолжения разговора Николь не услышала. Она потеряла сознание.
На сей раз обнаженная жертва была привязана к дереву. Положение тела и тут указывало на одну из поз йоги или индийского танца. Торс прикреплен к стволу, колени согнуты, ноги расставлены, ладони, сложенные на уровне груди, устремлены вверх, словно при молитве, обращенной к какому-то божеству. Казалось, Сесиль – ибо это действительно была Сесиль Бисилиа, двадцати двух лет, проживавшая в доме № 114 по улице Ренн, – смотрит на них широко открытыми глазами. Между ляжками убитой свисали ее кишки – белые, серые, розоватые, багровые… словом, разноцветные, призванные подчеркнуть органическую непристойность человеческого тела, от которой у зрителей подкатывала к горлу тошнота.
Жан-Луи не мог подробно разглядывать все это: несмотря на амфетамины, он едва сдерживал подступавшую рвоту. Одно только было очевидно: на сей раз убийца не рассекал тело жертвы – внутренности выпали прямо из вагины. От одного этого слова ему становилось дурно: он никогда не смог бы произнести его вслух, из чистой стыдливости. Впрочем, ужас происшедшего не могли выразить никакие слова: этой ночью убийца расширил половую щель, превратив ее в зияющую рану, открытую любому надругательству, и эта рана с багровыми вывернутыми краями походила на свирепый укус дикого зверя.
Тем не менее Эрве, в подражание брату, все-таки решился подойти к убитой и, превозмогая дурноту, рассмотреть ее кожу. Со вчерашнего, а вернее, с позавчерашнего дня он уже не был прежним робким и чувствительным студентиком. Отныне он стал следователем, человеком в непробиваемой броне, которому предстояло не только зафиксировать картину преступления, но собрать и проанализировать все имеющиеся данные.
Раны жертвы свидетельствовали о звериной ярости убийцы, объяснявшейся то ли сексуальным мотивом, то ли жаждой мщения: этот изверг надругался над телом Сесиль как только мог, словно хотел изрезать его на части, осквернить, изуродовать, обезобразить до неузнаваемости.
«Ну-ка, подойди ближе!» – приказал себе Эрве. Да, здесь на теле тоже виднелись укусы. И может быть, даже более заметные, чем на трупе Сюзанны. Все те же следы чьей-то чудовищной пасти. Старший брат говорил ему о каком-то звере – что ж, это вполне вероятно, но у какого зверя могли быть такие округлые челюсти?!
Эрве отступил, чтобы разглядеть с расстояния самое, может быть, ужасное: лицо Сесиль. Все ее черты выражали смертельный ужас, безграничное страдание. Когда точно она умерла? В какой момент этой жуткой пытки? Эрве очень надеялся, что она успела только испугаться, – может, убийца сперва задушил ее, как Сюзанну, а уж потом перешел к своим чудовищным ритуалам?
– В котором часу обнаружили труп? – спросил Мерш ледяным тоном.
– Примерно полчаса назад. Его заметили студенты, они проходили через парк, чтобы сократить путь к своему корпусу.
Эрве чисто рефлекторно обернулся, чтобы рассмотреть место преступления – лужайку вокруг этого дерева (вполне возможно, какой-то экзотической породы). Он помнил, что парк Монсури был разбит в конце девятнадцатого века: сюда свезли растения со всего света, а извилистые аллеи сделали достаточно широкими, чтобы по ним могли проезжать конные экипажи.
Натянув хирургические перчатки, Жан-Луи прощупал все части тела жертвы.
Тем временем Эрве пытался мысленно упорядочить обстоятельства этого убийства. Можно ли допустить, что «их» садху – если преступником был он, – сбежав от них на стадионе, пробрался в парк Монсури и случайно наткнулся на Сесиль, лучшую подругу Сюзанны и Николь? Нет, вряд ли. Наверняка все произошло иначе.
– Ты сможешь взглянуть на тело?
Эрве обернулся: Жан-Луи задал этот вопрос Николь, стоявшей поодаль от веревки, натянутой сыщиками. Прибыл полицейский фургон, его фары служили прожекторами. В их желтоватом свете Эрве смог рассмотреть лицо Николь – искаженное, залитое слезами. Покрасневший нос, воспаленные глаза, прикушенные губы; волосы свисали на лоб и виски спутанными прядями, точно морские водоросли. И все равно она была прекрасна.
– Да, – ответила девушка.
– Уверена?
Николь кивнула и всхлипнула. Жан-Луи проложил себе дорогу между собравшимися, взял девушку за руку и подвел к Эрве, стоявшему в паре метров от трупа.
– Что ты можешь сказать об этой позе?
Николь не ответила. Но Мерш настойчиво повторил свой вопрос, как будто у него было всего несколько секунд, чтобы вытянуть из нее правду. На лужайке стоял едкий запах крови – словно на маленькой гладиаторской арене.
– Итак, это поза йоги?
– Да.
– Какая?
– Мне кажется… я думаю, что она называется дургасана… Это поза богини.
– И что она означает?
– Не знаю… я же не занимаюсь йогой.
– Ну подумай! Неужели ты ничего не вспомнишь?
– Кажется, эта поза символизирует связь между небом и землей. Я… да, эти руки взывают к небу, а ноги как бы прикованы к земле…
Эрве вспомнил, что Гупта сказал то же самое о позе Сюзанны:
Некая связь, контакт между двумя мирами…
– Это всё?
Николь не ответила. И Мерш велел Эрве:
– Отвези ее домой.
Затем Мерш раздал приказания своим подчиненным.
Как всегда, одни и те же.
Обезопасить периметр. Допросить возможных свидетелей. Снять отпечатки ног – на свежей земле обнаружились следы босых ступней. Потом он нашел телефон в ближайшем кафе и вызвал отдел судебной медицины. Поговорил с помощником прокурора. Оповестил заведующего комплексом студгородка. Тем временем труп увезли и сняли обнаруженные отпечатки пальцев. Вся эта суета вокруг мертвого тела, очень напоминавшая кишение трупоядных насекомых, заняла около двух часов.
К трем часам ночи процедура окончилась. Берто уехал в Божон, чтобы завести досье и вписать новое имя в перечень жертв, который явно должен был пополниться. Похоже, эта серия убийств в мире студентов мая 68-го только начиналась. И никто не мог ее остановить, кроме одного человека – Мерша.
Сейчас, ночью, ему совершенно не хотелось думать об этом грядущем новом преступлении: ведь Сесиль была близкой подругой Сюзанны и следующей вполне могла оказаться Николь, последняя из этого трио. Но почему жертвами стали именно эти девушки? И каким образом садху удалось сбежать от него на стадионе, а потом почти сразу найти Сесиль в тридцатитысячной толпе? В этом было что-то непостижимое.
Да и вся эта история, честно говоря, была какой-то непостижимой. Нет, Мерш не хотел ее анализировать.
Не здесь. И не сейчас.
У него хватало других забот, притом куда более неотложных. Сейчас у стадиона уже никого не осталось: студенты, рабочие, профсоюзники – все разошлись по домам, спать. Ну а машин уж тем более не было видно. Мерш неторопливо пересек сады студгородка и направился к проспекту Пьера де Кубертена, миновав монументальный Дом Соединенных Штатов, чей флаг величественно развевался над бульваром.
Потом он свернул направо; его шаги отдавались громким эхом в утренней тишине. Трудно было представить, что еще несколько часов назад эти улицы были забиты народом, что здесь царил добрый старый дух социализма. Но радоваться было нечему: едва он понадеялся, что левые силы победят во Франции, как его убийца совершил свое черное дело чуть ли не в нескольких шагах от митинга. Словно хотел поиздеваться над ним, Мершем.
Сыщик преодолел взгорки, отделявшие студгородок от шоссе, и, отойдя подальше от горевших уличных фонарей, проглотил сразу несколько таблеток амфетамина, после чего вытащил из кобуры револьвер: шутки кончились.
Еще несколько шагов, и он снова оказался перед Домом Индии. Сейчас при нем был не обычный кольт 45-го калибра, а испытанный и надежный М10. Он вдруг вспомнил, что именно из предка такого револьвера в 1914 году застрелили эрцгерцога Фердинанда Австрийского; это убийство повлекло за собой Первую мировую войну. С тех пор его называли «орудием убийства тридцати восьми миллионов человек». Казалось, этот кольт, массивный, но удобный, только и ждет, кем бы ему пополнить этот пугающий список… Кирпичные стены, балконы, украшенные керамикой, навес над входной дверью, покрытый блестящей черной краской… Мерш увидел плакат, которого не заметил раньше: открытие этого корпуса планировалось на июнь.