В углу молодая женщина в костюме госпожи Бонасье готовила гигантский рисовый пудинг. На земле сидели молодые бродяги в оранжевых куртах, бесформенных лонги, туниках из индонезийского батика и рваных, доживающих свой век джинсах; одни играли на гитаре, другие с педантичностью монахов-переписчиков скатывали шарики гашиша. Юные девушки в шляпах или тибетских шапочках смеялись и танцевали, щелкая деревянными бусами и звеня серебряными браслетами.
От этого зрелища на глаза Николь навернулись слезы. Она почувствовала полное слияние с этими безрассудными юнцами (ее ровесниками), оставившими перед уходом на обеденном столе записку и с тех пор ищущими буддистскую нирвану, японское сатори, а то и просто хороший кислотный трип.
Она бродила между группами, ловя обрывки разговоров: все говорили по-английски. Оказывается, накануне на Чоринги-роуд был ранен ножом шведский хиппи. Кто-то сравнивал достоинства ливанского куба, турецкой колбаски и мазара, полученного из Афганистана. Парень с внешностью чистенького студента рассказывал, что ему пришлось сбрить бороду, чтобы играть в массовке в бенгальских фильмах. Кто-то объяснял, как мошенничать с дорожными чеками, – способ казался сложным, но надежным.
Николь также заметила в уголке патио нескольких одержимых, сидевших в позе лотоса в вышитых афганских накидках или монгольских дели, которые медитировали, явно находясь под воздействием психотропного препарата; рядом дремала мать с младенцем на руках, как будто впавшим в кому. Проходя мимо одинокой палатки, Николь заметила в ней парней, которые готовили шприц для инъекции и почему-то облизывали иглу, прежде чем вколоть себе в вену.
Она уже собиралась начать свои расспросы, когда маленькая рябая китаянка окликнула ее, угрожающе подняв палец:
– If you stay, you pay![112]
Николь объяснила ей, что ищет молодого француза по имени Поль Сорен.
– Don’t know, you pay![113]
Вздохнув, Николь достала из кармана джинсов купюру. Ей пришлось здорово облегчить свою копилку с иностранными деньгами – остаток прежних путешествий. Сунув деньги в руку китаянке, она с опозданием поняла, что отдала пятьдесят долларов – целое состояние для нынешней Калькутты. Но поздно – когтистая лапа уже выдернула свою награду.
– Come with me[114].
Они вернулись в холл, где была небольшая стойка для регистрации постояльцев, покрытая пластиком. Китаянка опустила за нее руку и вытащила большую книгу в джутовом переплете. Вверху виднелась полустертая надпись: «ГОСТЕВАЯ КНИГА».
Невероятно, но в этой лачуге имелась книга почетных гостей! Николь уже поняла, что больше за свои пятьдесят долларов ей не получить. Она принялась листать замусоленные и рваные страницы реликвии.
Это оказалась своего рода опись целого поколения – всякой «шушеры», как здесь называли бедных туристов, автостопщиков и наркошей. Чего здесь только не было: от изображения дымчатых анютиных глазок до рецепта кекса с марихуаной, от похотливых замечаний до пацифистских месседжей – вперемешку с любимыми символами контркультуры вроде надписи «Peace and Love» и похабными рисунками. Но были также и имена.
Все эти путешественники с гордостью оставляли свои свидетельства, как собаки, которые мочатся на стену, чтобы ее пометить. Водя пальцем по строчкам, Николь искала имя Поля Сорена среди надписей, рисунков, пятен и следов потушенных сигарет.
Наконец она его обнаружила – между «¡NO PASARAN!»[115], заявленным неким Педро, и анонимным «THE SUN IS HIGH AND SO AM I»[116]. В качестве подписи остряк добавил: «Когда у Поля стоит, ни одна баба не устоит!» Николь ожидала от члена Ронды большей духовности. Как бы то ни было, эта запись свидетельствовала о том, что в 1966 году парень побывал в «Кэмпе». Но… более ни о чем.
– Это ты ищешь Поля?
Николь обернулась – перед ней руки в боки стояла мадам Бонасье, вся в завитушках и рюшечках. На этом воплощении возлюбленной д’Артаньяна была юбка с бретельками, блузка с пышными оборками и полотняный передник. Из блузки жизнерадостно выглядывали большие груди с мелкими бисеринками пота. Белокурые волосы девица забрала в два конских хвоста, а ее кукольное личико вызывало в памяти шведскую Пеппи Длинныйчулок.
– Ты его знаешь?
– Мы были вместе несколько месяцев два года назад, а потом он уехал к ребятам в Ронду.
Она говорила со скандинавским акцентом – словно катала из слогов снежки.
– Где он сейчас?
– Умер.
– Правда?
– Нет. Но скоро умрет. Он что-то подцепил, точно не знаю. Вместе с наркотиком.
– Где он?
– Я нарисую тебе план.
Николь искренне ненавидела Корпус мира. Созданное Джоном Ф. Кеннеди в начале 1960-х годов, это государственное учреждение состояло из молодых добровольцев, которые путешествовали по планете, пропагандируя американскую культуру и призывая к «миру и дружбе». В Корпус мира в основном вступали противники хиппи. Коротко стриженные, эти здоровые и веселые на вид ребята в клетчатых рубашках распространяли идеи и ценности американского империализма – наподобие того, как отравляют колодцы в пустыне. В левых кругах ходили слухи, что на самом деле они шпионы на содержании у ЦРУ и обучают диктаторов пыткам или внедряют программы по стерилизации этнических групп в Южной Америке и Африке. Чепуха, конечно, но вполне в стиле эпохи.
В реальности эти миротворческие «коммандос» руководствовались вполне благими намерениями и занимались серьезной работой в странах, куда никто не хотел ехать.
Николь заплатила таксисту и оказалась прямо перед бетонной коробкой с террасой на крыше. Она не увидела ни американского флага, ни белоголового орлана. Не было даже вывески. Пеппи Длинныйчулок сказала, что Корпус мира при поддержке волонтеров открыл по этому адресу бесплатную больницу для лечения выброшенных на обочину жизни людей из «Города радости», а таких было немало.
Она переступила порог – ржавая дверь была открыта – и сразу, без перехода, увидела всю картину: на соломенных тюфяках, брошенных на стоящие прямо на полу алюминиевые рамы и покрытых простынями, валялись худые скрюченные тела. В нос ударило зловоние. Смрад дезинфекции, гноя, пота, лекарств. От него щипало в горле и в глазах, и он вызывал неодолимое желание бежать отсюда немедленно.
Николь шагнула вперед, в темноту. Здесь ухаживали и за нищими индусами, и за наркоманами с Запада – дурно начавшими и плохо кончившими. При взгляде на эти истощенные тела – темные, в длинных рубахах, похожие на груду обломков, и белые, скелетоподобные, закутанные в тряпье, – невольно возникал вопрос: как получилось, что эти люди встретились здесь, на последней остановке, чтобы сдохнуть с капельницей в руке и с продырявленным, как высохшая тыква, мозгом?
Николь заметила еще одну деталь: простыни на кроватях крепились к арматуре с помощью петель; это делалось для того, чтобы, едва пациент простится со своей жалкой жизнью, завернуть его в ту же простыню, как в саван, и быстро унести. Не больница, не клиника, а место для умирания…
По помещению прохаживались медсестры: индуски в сари, иностранки в легких туниках и залатанных джинсах. У всех был вид добровольных мучениц. Николь всегда думала, что заставить девушку ехать на край света ухаживать за умирающими может только несчастная любовь или совсем уж невыносимая жизнь. Впрочем, какая, в сущности, разница? Главное, что они были здесь и делали доброе дело.
Она перешла во второй зал, когда ее окликнула маленькая брюнетка в голубом халате:
– Are you looking for someone?
– Yes. A French guy. Paul Saurin[117].
Женщина точно определила акцент Николь и перешла на французский:
– Меня зовут Патрисия. Медсестра. Родом из Тулузы.
Она представилась так, словно отрапортовала о своем воинском звании. В глазах на бледном лице под густой челкой промелькнула улыбка.
– А меня Николь. Поль здесь?
– Да.
– Можно поговорить с ним?
– Нет. Он спит.
И чтобы смягчить свою резкость, она достала из нагрудного кармана пачку «Мальборо».
– Пойдемте со мной. У меня перерыв.
С террасы на крыше открывался вид на Калькутту. Уходящие в бесконечность плоские грязно-серые кровли с гирляндами сохнущего белья; черные вороны, подстерегающие добычу… перед их взором как будто развернули огромное полотно в стиле Мондриана. Отсюда город пах листвой и выхлопными газами.
– Вы родственники? – спросила Патрисия, закуривая сигарету.
– Нет.
– Ты его девушка?
– Нет. Я ищу другого человека. Возможно, Поль его знает.
Патрисия кивнула, словно говоря: «Ну-ну, мечтай и дальше», и села на бетонный пол, прислонившись к парапету.
– Тогда тебе нужно поторопиться. Ему недолго осталось.
Николь села рядом и тоже закурила.
– Что с ним?
Медсестра пожала плечами:
– То же, что и с большинством здешних белых. Колются всякой дрянью, перестают есть и постоянно сдают кровь. В результате к ним липнет буквально все, чем кишат улицы Калькутты, – вирусы, бактерии, паразиты… Девушки занимаются проституцией – три рупии за клиента. Тут и оспу подхватишь, и гонорею… Вот такой рай ждет вас в Бенгалии…
У Николь не было желания вести список разочарований и несчастий этих мечтателей с большой дороги.
– Но Поль, – настаивала она, – чем конкретно он болен?
– Понятия не имею. Вот что здесь совершенно бесполезно, так это диагностика.
– Что ты о нем знаешь?
– Не много. Он парижанин. Буржуа с Левого берега. Изучал издательское дело в специализированной школе…
– Школа Эстьена.