Эрве дрожал в темноте. Черт возьми, почему он так уязвим? Так раним? Он не был пленником на этой вилле. Он не был и реинкарнацией старой ведьмы. Он просто по уши влюбился в восхитительную младшую сестренку… В силу постоянства своей натуры Эрве, из стеснительного студента превратившийся в калькуттского узника, почти не изменился. Он по-прежнему был несчастным Дон Жуаном в английских туфлях…
Внезапно где-то в глубине виллы раздался глухой звук.
– Пойду посмотрю, что там происходит, – шаловливо прошептала Абха. Она встала на цыпочки и шепнула ему: – Взгляни на поднос: я приготовила тебе сюрприз.
– Какой сюрприз?
– Хочу, чтобы у тебя был выбор.
Оставшись один, Эрве бросился к окну. Его по-прежнему окружала тьма. Ну, не полная тьма… Молнии вспыхивали так часто, что все залил сплошной свет – белый и ослепляющий. Эрве раздвинул шторы и увидел в небе лезвия света, которые проникали сквозь нагромождения облаков, как скальпель в складки мозга.
С идеальной синхронностью дождь начался в тот момент, когда он повернул оконную задвижку. Не успел он открыть окно, как ему в лицо плеснула вода, словно он находился на палубе траулера. В экстренной ситуации приходится пересматривать свой вокабуляр. При виде того, что сейчас обрушивалось с неба, слова «дождь» или «ливень» казались пустыми, ничего не выражающими. Еще одно подтверждение существования удивительного феномена: западный словарь пасовал перед лицом бенгальской действительности. Все равно что пытаться изобразить апокалипсис четырьмя цветными карандашами.
Вцепившись обеими руками в оконную решетку, Эрве наслаждался этой вакханалией. Ливень – тяжелый, теплый – бил, расстреливал, вколачивал в почву растения, хлестал огибающую дом песчаную дорожку, переполнял кровельные желоба…
Гром гремел не переставая. При каждом раскате земля тряслась, стены дрожали. Казалось, грохочет сама земля; между пальмами проскакивали молнии – ослепительные, как вспышки магния. Это было и великолепно, и страшно. Гроза над городом, ураган над виллой – именно это было ему нужно.
Он поймал себя на том, что представляет себе виллу, унесенную шквальным ветром, представляет ее погнутые решетки, свою разгромленную комнату… Он был свободен, обновлен, очищен бурей и…
Здесь поток его мыслей внезапно остановился. В саду, залитом белым электрическим светом, стоял человек. Длинный силуэт в черном, с опущенной головой, с лицом, скрытым тенью фуражки, надетой так, как носят ее матросы, отправляясь в самоволку.
Теперь гром грохотал у него в желудке.
Он знал этого человека.
Это был злодей из его детских кошмаров.
Похититель детей из колыбели.
Не успел Эрве моргнуть, как незваный гость исчез. Остался только белесый небосвод, огни Всевышнего и убеждение, засевшее у него в мозгу, как заноза в ладони: его детские страхи вернулись, облаченные в одежду реальности. Беда не приходит одна. И тогда он услышал звук, которого предпочел бы не слышать никогда. Между двумя ударами грома, как насмешка смерти между двумя ударами сердца, виллу Саламата Кришны Самадхи огласил страшный вопль.
Эрве бросился к двери. Заперта, конечно. Кто там говорил о бессилии? Вцепившись обеими руками в ручку двери, он изо всех сил пытался вырвать замок. По ту сторону раздавались крики и звуки ударов. Они доберутся до каждого. До Абхи, Кришны, обоих церберов, «подружек невесты»… А потом, естественно, наступит его черед.
В окно у него за спиной вторгался тяжелый запах джунглей. Проклятая дверь… Он по-прежнему как заведенный дергал ручку. Душные испарения внушали ему: «Брось». Терпеливо жди своей участи. Нет! Сейчас главное – напряжение. Напряжение мига, напряжение ночи, напряжение жары – на фоне кошмарной какофонии, в какую сливались вопли жертв и раскаты грома. Он должен найти способ.
Эрве провел рукой по лицу и сжал щеки, словно хотел выдавить из них идею. Но вместо мыслей в голове были только пульсация крови, только конвульсии, в которых билось в черепе беспомощное сознание.
А потом внезапно раздался тихий голос Абхи:
«Я хочу, чтобы у тебя был выбор».
Он бросился к подносу с едой, смахнул тарелки, разбил бокал, ощупал салфетку. Под ней лежал ключ. Но не тот, уже знакомый, от входной двери, а от ванной комнаты, в которой была дверь наружу: он с первого же дня пытался ее открыть всеми возможными предметами – ножом, вешалкой, иголкой.
Он бросился в ванную, как раз когда начали колотить в дверь. Это пришли за ним. Ключ легко вошел в скважину. Первый поворот, второй, и он физически – пальцами, кишками – почувствовал, как сдвигается давно никем не потревоженный запорный механизм.
Мгновение – и он снаружи.
Эрве бросился навстречу потопу, и ему показалось, что на него обрушился гидравлический отбойный молоток. Он бежал вперед, поскальзываясь на грязи, путаясь в траве. Вода заливала глаза и рот; он чувствовал себя пассажиром судна, терпящего крушение в шторм. Вокруг шумела листва, дребезжал бамбук, хлопали пальмы. Он пытался вызвать в памяти воспоминание о своем первом побеге, но ни на чем не мог сосредоточиться. Мозг был занят перевариванием ощущений от дождя, ветра, наступившей прохлады. Наконец он каким-то непостижимым образом очутился перед решетчатой оградой, среди переплетения лиан, веток и бурлящей листвы. Он взобрался на ограду, перевалился на другую сторону и упал, уткнувшись носом в землю. Струи дождя, поднимая фонтаны воды, рикошетили от земли, как будто сверху падали бомбы. Он шагнул на улицу – или это было болото? Не разобрать. Бросился на площадь, где продолжалась жизнь. Рикши переправлялись через лужи; брели, спотыкаясь под дождем, разносчики; семенили прохожие, укрывшись под зонтами; в лавках беспорядочно мигали голые лампочки.
Он мчался, как и в первый раз, в бесконечном лабиринте – возможно, даже по той же улочке. На пороге каждого дома стояли по щиколотку в воде безучастные индусы. Лиц было не различить, словно кто-то стер их чудовищной губкой.
Эрве казалось, что он бежит, но на самом деле он едва плелся, пошатываясь и поминутно падая. Промокшая одежда прилипла к телу, как вторая кожа. Куда идти? Только не в сторону набережных – не туда, где сжигали трупы и где садху кормились плотью мертвецов.
Он повернул налево, потом направо и вышел на широкую улицу, похожую на реку, пробиваемую миллиардами булавочных уколов; течение сжимало его икры и замедляло бег. Ему казалось, что его кровь превратилась в воду. Витрины, фасады, ворота – надо было, чтобы всего этого вместилось как можно больше между ним и кошмаром, между его собственной жизнью и смертью других.
Переполненные водостоки бурлили, с крыш низвергались потоки воды, грунт пенился и булькал. Он выберется, он выберется…
– Эрве!
Услышав свое имя, он остановился. Невозможно. Он бредит. Этих звуков больше не существует – ни в эту минуту, ни в этом городе, ни в этом ужасе.
– Эрве!
Он повернул голову, и капли с мокрых волос залили ему глаза. Под мокрым брезентовым навесом, прижавшись друг к другу, стояли Жан-Луи и Николь.
Жан-Луи первым бросился вперед, раскинув объятия. Эрве не подался ему навстречу. Он просто осел, рухнул на руки старшего брата, который был здесь, во плоти, сильный и надежный, явившийся в столицу Бенгалии, чтобы спасти его.
Эрве сказал сам себе – и его слова завибрировали в мозгу, как металлический звук тибетской поющей чаши Николь: «Я спасен, я спасен…»
Он поднял голову и увидел склоненное над ним сияющее лицо Николь. Без сомнения, пробил час добрых волшебниц. Он думал, что разразится рыданиями, но вместо этого у него из груди вырвался безумный хохот. Хохот такой неистовый, такой оглушающий, что он утер нос грозе, а также – почему бы и нет? – миллионам индуистских богов.
Казалось, выстроившиеся по обеим сторонам улицы жилые здания, магазины, храмы вот-вот рухнут, как карточные домики. Однако в чердачных окнах и на порогах жилищ можно было видеть стойких перед лицом непогоды ремесленников, усердно занятых работой.
Жизнь продолжалась.
После того как Эрве, едва ворочая языком, рассказал свою историю – плен, побег, недавняя бойня на вилле, – Мерш, преисполненный энергии, решительно сказал:
– Идем.
– Куда? – спросила Николь.
– На виллу. Зафиксировать преступление.
Мерш и Николь встретили Эрве, когда искали резиденцию Саламата Кришны Самадхи. Так почему бы не придерживаться первоначального плана?
Мерш размышлял. Из хороших новостей – они нашли брата. Из плохих – убийца снова взялся за свое. И полицейский не мог помешать себе испытать глухое – и нездоровое – удовлетворение; значит, он был прав: убийца увязался за ними в Калькутту. Или приехал раньше. Или следовал за Эрве и его телохранителями… В любом случае сомнений не оставалось: следствие, в том числе розыск убийцы, переместилось в Город радости.
Теперь он собирал пазл. Итак, Эрве – реинкарнация Матери. Николь сегодня днем пришла к такому же выводу, опросив бывшего адепта Ронды. Допустим. Саламат Кришна Самадхи попытался защитить Избранного, сначала отправив садху в Париж, а потом организовав похищение Эрве.
Похищенный, изнасилованный, замороченный безумцами из Ронды, Гоппи не хотел, чтобы с Эрве повторилась та же история. Очень хорошо. С другой стороны, убийства в картину не укладывались. Ради чего творились эти злодейства? Это были тантрические обряды? Жертвоприношения в честь Эрве?
Как бы то ни было, над младшим братом нависли две явные угрозы. С одной стороны – от людей из Ронды, которые хотели вернуть себе духовного наставника. С другой – от убийцы, очертившего вокруг студента кровавый круг.
Ливень – если это было подходящее слово – постепенно ослабевал. Капли воды становились легче; они падали сверху, словно кто-то вытряхивал с балкона скатерть, облизывали крыши и ложились в алчущую землю, как зерно, брошенное земледельцем.
Растительность отыгрывала свое: деревья блестели от влаги, на глазах распускались цветы, поражая живучестью и богатством оттенков. Возможно, так проявляла себя истинная природа города: этим болотам, наспех застроенным викторианскими дворцами и святилищами, требовался лишь небольшой толчок, чтобы захватить все вокруг…