Лодочник, пробираясь между выброшенными на мель грудами мусора, остановился у суденышка, которое наполовину торчало из воды и было так густо покрыто зеленой плесенью, что смахивало на кучу водорослей.
Он отвязал швартовый трос и бросил его в сторону.
– Ты уверен, что эта посудина доплывет до места погребения?
– Без проблем.
И действительно, на воде лодка словно ожила. Длинная, как бамбуковый лист, она скользила подобно бумажному самолетику.
Каждую секунду Мерш испытывал такое ощущение, словно он прикасается к чувствительным точкам этой страны безумных. Он был мастером акупунктуры, который старается, колет пациента иголками, но толку от этого чуть. Он улавливал подспудные вибрации огромного неспокойного тела с его скрытой энергией, но был не способен постичь логику его существования. Теперь, плывя среди речного ила в компании индуса, стоящего, как гондольер, сзади с веслом, и трех спутников, что сидели в лодке, тесно, как горошины в стручке, прижавшись друг к другу, он наслаждался неожиданным покоем, стараясь не замечать окутывающей их знойной дымки.
Но это была не дымка. Это был дым от костров, горящих в двухстах метрах от них. Индия никого не оставляет в покое. Мерш, бросивший взгляд на берег, был застигнут врасплох новым ошеломительным зрелищем.
На серых ступенях клубилось грязно-оранжевое пламя. Вокруг каждого костра копошились голые и черные, как палочки солодки, индусы, которые поддерживали огонь, вороша уголь длинными шестами и подгребая куски падающих на землю тел. Это галлюцинаторное видение периодически исчезало из глаз, стыдливо маскируясь дымным туманом, поднимавшимся от костров.
Шахин встал и опытным глазом окинул берег. И хотя у него не было бинокля, стоял он как пират на капитанском мостике, оценивающий противника.
– Это домы, – объяснил он. – Особая каста неприкасаемых. Они единственные, кто может притрагиваться к трупам…
Николь, несмотря на мрачный характер их маленького круиза, поспешила поделиться своими знаниями о Востоке:
– Но ведь положение неприкасаемых намного улучшилось, правда?
Мерш не верил своим ушам: опять она за свое? Слишком поздно: Шахин, который еще в такси замучил их философскими рассуждениями о Бенгалии и ее особом положении в Индии, с готовностью подхватил эстафету.
– Можно сказать и так, – подтвердил он. – Новая конституция защищает их и позволяет сделать исключительную карьеру. К тому же министр внутренних дел, который разработал эту конституцию в сорок седьмом году, – Бхимрао Рамжи Амбедкар – сам был неприкасаемым. Впрочем, этот выдающийся юрист так и не смог ни войти в дом к представителю другой касты, ни выпить с ним воды из одного колодца. Тысячелетние традиции сразу не изменишь. Статус, точнее, отсутствие статуса у неприкасаемых идет из Вед и других священных текстов: они там вообще не упоминаются. Их не существует. Они – ничто. Это проблема не социальной страты, а чистоты. Хотя Ганди и называл неприкасаемых «Хариджан» – «дети Бога», – они по-прежнему остаются нечистыми. Не так давно, когда тень одного из них коснулась брахмана, тому не оставалось ничего другого, кроме как убить несчастного, чтобы смыть с себя пятно.
– Кажется, тебя этот вопрос горячо интересует, – сказала Николь с полуиронией-полувосхищением.
– Возможно, потому, что я сам неприкасаемый. Мы подъезжаем.
Они повернули к берегу, и все одновременно увидели, как выглядят пышные похороны в Бенгалии.
Были сооружены четыре костра, высотой напоминавшие башни. На каждом из них горел труп. Лопались мертвые головы, отрывались конечности. Зрелище было поистине ошеломляющим: вокруг этих башен, похожих на сложные катапульты, карабкались по лестницам домы, подбрасывая в пламя топливо.
Сцена выглядела одновременно средневековой и сверхъестественной – что-то среднее между аутодафе святой инквизиции и языческим ритуальным костром. Но самым впечатляющим были тысячи паломников в белых одеждах на соседнем склоне, которые внимательно наблюдали за происходящим.
По мере того как лодка приближалась к берегу, Мерш видел их все отчетливее: они стояли или сидели на корточках, молитвенно сложив руки или обхватив ими голову. Все как будто находились во власти транса. Вокруг царила полная тишина: не слышно было ни вздохов, ни плача. Люди пришли не оплакивать мертвых, а проститься с телесной оболочкой Саламата Кришны Самадхи в надежде, что Учитель вскоре явится им в другом обличье.
Лодка причалила к берегу. На этой стороне могли находиться только участники церемонии – голые по пояс брамины с перекинутым через плечо шнуром-упавитой.
Шахин выбрался из лодки и спросил:
– Кого именно вы хотите увидеть?
– Членов Ронды, если таковые здесь присутствуют.
Неприкасаемый помог Николь и Эрве сойти на заплесневелые каменные плиты пристани.
– Они здесь, не волнуйтесь! И даже на почетных местах!
Мерш поднялся по ступеням, и зрелище предстало перед ним во всех подробностях. Как это часто бывает, то, что издалека кажется величественным, вблизи производит почти жалкое впечатление. Кособокие костры угрожали рухнуть еще до того, как полностью прогорят. Предварительно омытые тела горели словно бы нехотя; по мере того как их охватывало пламя, становились видны алые следы на одежде мертвецов – несомненно, погребальные символы.
Стоящие вокруг брахманы пели, дули в раковины, хлопали в ладоши; на них, как вулканический дождь, падали угольки. Стриженые или с волосами, забранными в сальный пучок, с красными цветами на голове, с сильно накрашенными, почти наштукатуренными лицами, уже покрытыми мелкими трещинками, они выставляли вперед круглые, как тыква, животы. Натертые мазями и священными порошками, эти люди кружились в каком-то мистически-комическом танце.
Наблюдая за этим странным действом, Мерш почувствовал в его участниках-индусах некоторую надменность и бесконечное презрение ко всему земному. Их не интересовали логика и результаты, главное для них заключалось в чем-то другом. Они воспринимали мир свысока. Они находились над схваткой.
– Сюда, – позвал Шахин.
Пламя хлопало, как флаги на ветру, дым яростно клубился. Запах жареного мяса отравлял воздух с каким-то первобытным ликованием. Мершу он был хорошо знаком. В Алжире им не раз, чтобы скрыть следы бесчинств, творимых соратниками, приходилось поджигать целые деревни, складывая трупы внутри домов, чтобы их смерть выглядела естественной.
Во главе с Шахином они поднялись выше по ступеням и, пригибаясь, как опоздавшие на киносеанс зрители, обошли индусов.
Многие мужчины лежали ниц, женщины набрасывали на голову сари, чтобы скрыть лицо. Рисовое поле человеческих существ, расчерченное полосатыми террасами белых туник и цветочных гирлянд. И среди этой толпы – несколько зевак, одетых по-европейски, обвешанных камерами и фотоаппаратами: журналисты, а также полицейские, тоже в белом, но опоясанные кожаными ремнями и в беретах.
– Люди из Ронды здесь, – прошептал Шахин, – и, разумеется, в первом ряду.
– Почему «разумеется»?
– Кришна Самадхи порвал с ними, но уважал ценности Ронды. Что касается самих ашрамитов, то они всегда утверждали, будто простили секту соперников.
Мерш наблюдал за группой привилегированных зрителей, стоявших слева на ступеньке, ближайшей к костру. Ничто не бросалось в глаза, ничто не выделяло их среди остальных.
– Как ты их узнал?
– Они носят специальные рубашки без швов. Их одежда должна выражать единство, свободу…
– Их гуру здесь?
– Хамса? Нет, он никогда не покидает ашрам.
Это имя что-то говорило Мершу, если только он не спутал его с каким-то другим. В Индии чуть ли не каждое слово заканчивалось на «а».
– А кто здесь есть?
– Махант ашрама. Второй номер в списке, если угодно. Падма.
Вот оно что…
– Ты его знаешь?
– Его все знают.
– Я имею в виду – лично.
– Нет. Они живут замкнуто на Сусунском холме. В Королевстве проживает более трех тысяч ашрамитов.
Мерш сделал шаг влево:
– Пойдем, познакомишь нас.
Шахин схватил его за руку:
– Ты уверен?
Мерш обернулся – теперь улыбался он:
– Успокойся, я знаю, как себя вести.
Делегация Ронды состояла из пятерых мужчин и трех женщин. Их рубашки действительно были особенными: туники из единого куска ткани, ниспадающие до колен и придававшие им сходство со скульптурами святых, украшающими порталы христианских соборов.
Шахин заговорил с маленьким и тощим как палка индусом с хохолком на затылке. Они говорили на языке, который Мерш не мог определить, – особый диалект?
– Позволь представить тебе Падму, – наконец сказал Шахин.
Полицейский машинально поклонился, согласно индусскому обычаю. Шахин произнес что-то непонятное, другой так же непонятно ответил. Мерш не мог отвести глаз от шевелюры Падмы – из-за нее тот был похож на хохлатую птицу.
– Что он сказал? – нетерпеливо спросил он.
– Сказал, что знает вас и знает, почему вы здесь.
– Это все?
– Сказал, что через Мать говорила Сарасвати.
– Что это значит?
– Сарасвати – богиня языка и знаний. Он говорит, что послание Матери не может умереть.
– Скажи, что я хотел бы задать ему несколько вопросов.
Ответ был краток:
– Сейчас не время и не место.
– Согласен, но мы преодолели восемь тысяч километров, чтобы получить ответы, и наше время на исходе.
Переводчик отработал на совесть; по осторожным модуляциям голоса Мерш догадался, что его просьба была максимально смягчена. Ни одно слово не прозвучало громче остальных…
– Он может уделить вам несколько минут.
Падма повернулся и в сопровождении своих учеников двинулся прочь. Толпа молча расступалась перед ними с каким-то укоризненным равнодушием.
Падма остановился у хижины, окруженной деревьями с оборванной листвой и корнями, погруженными в черные лужи. Разумеется, вокруг повсюду находились люди – сидящие на корточках, вялые, неподвижные. Это и была Калькутта: оккупированная зона, где человек, этот вездесущий захватчик, занимал всю землю сплошь.