– Что ты собираешься сказать в полиции?
Сидя рядом, она прижалась к нему и взяла его под руку, словно они были настоящей парой. А почему бы и нет? Разве они и впрямь не были ею? По крайней мере, сейчас, на тропе войны?
– Там увидим, – сказал он сдержанно.
Они увидели это почти сразу. В полицейском участке никто не говорил по-французски. Да и по-английски, в общем, тоже. Пришлось ждать прибытия старшего офицера. Они вышли на улицу покурить.
Снаружи здание походило на мини-маркет со стенами, выкрашенными в белый и синий. Или на автозаправку с бензоколонкой и припаркованными мопедами. Но фасад был только оградой, а за ней – то есть во дворе – виднелся ряд камер для задержанных, разделенных кирпичными перегородками, тоже выкрашенными в белый и синий. Таким образом, офис выглядел как череда киосков, где можно купить, например, лотерейные билеты или записаться на экскурсию. Но сейчас все это было наполовину затоплено и сыщики в основном укрывались внутри.
Наконец прибыл ЗГИ – заместитель генерального инспектора. Николь решила взять инициативу в свои руки. Уверенность, с какой она говорила по-английски, произвела на Мерша впечатление. Он чувствовал в этой девушке целые пласты блестящего, глубокого, серьезного образования.
– Follow me[133], – наконец сказал офицер.
На полицейском-индусе был желтый дождевик, а на плече у него висела и все время потрескивала огромная рация. Он казался то ли обкуренным, то ли просто пришибленным. Выпученные черные глаза – и зрачки, и радужка были черными, как китайская тушь, – расплывались под веками, как пятна Роршаха. В остальном ничего особенного: аккуратно подстриженные усы, лицо цвета красного дерева, волосы как у индейцев-апачей…
Медленно, поскрипывая клеенчатой тканью плаща, он протянул руку к карману над рацией и положил на стол визитную карточку, лицом к гостям.
Мершу пришлось вытянуть шею, чтобы прочитать:
ШРАДДХА БХАТИЯ
ЗАМЕСТИТЕЛЬ ГЕНЕРАЛЬНОГО ИНСПЕКТОРА ПОЛИЦИЯ УТТАР-ПРАДЕШ
Мерш в ответ достал свою визитку национальной полиции и положил рядом. Теперь они были на равных. В любом случае, даже не имея в прошлом подобного опыта, он рассчитывал на священную солидарность всех сыщиков мира.
Но индус даже не удостоил его карточку взглядом. Кивнув, он дал понять, что слушает их; кивок также означал, чтобы они поторапливались.
Николь заговорила первой. Накануне они с Мершем обсудили сценарий: серия убийств, сначала в Париже, потом в Калькутте, привела их сюда, в Варанаси. Не важно как или почему, но их расследование должно закончиться в этом городе и по возможности в сотрудничестве с местной полицией.
Офицер, казалось, ничего не понял. Или понял очень хорошо, но никак это не обнаружил. Его глаза гипнотизера неотрывно смотрели на иностранку, которая с кембриджским акцентом сетовала на несогласованность их действий. Несомненно, он размышлял о том, как бы выставить из своего кабинета этих двух придурков, еще более чокнутых, чем хиппи, которые кучкуются на берегу реки.
Наступило молчание.
– Ты сказала о методе работы? – прошептал Мерш.
– Пока нет.
Индус по-прежнему не спускал с них проницательного взгляда, в котором сквозила усталость.
– Расскажи о ранах и укусах, – нетерпеливо добавил Мерш. – Спроси его, совершались ли похожие убийства в Бенаресе.
Николь не успела открыть рот. Офицер ее опередил. Его английский не имел ничего общего с его взглядом. Индус сталкивал слоги, и его речь звучала как стук костяшек на деревянных счетах.
– Он говорит, что дело полиции – арестовывать преступников, – перевела Николь, – тех, кто преступил закон, совершил насилие и пролил кровь…
Если это все, чем он может с ними поделиться, они приехали сюда напрасно.
– Он спрашивает: но что делать, если убийцей является сам Бог? В Варанаси люди умирают на улицах, у домов, в канавах, на берегу реки… Смерть приходит неожиданно. Приходит к паломникам, к аскетам, к детям, к старикам, к кому угодно. И виновны в этом голод, брюшной тиф, проказа, туберкулез, отравления, загрязнение…
Николь переводила на одном дыхании.
– К чему он клонит?
Новый залп на английском, новый перевод.
– Не считая тех, кто приходит умирать добровольно, желая совершить самосожжение на берегу Ганга, чтобы увеличить свои шансы приблизиться к мокше…
Мерш оборвал его, решительно заявив:
– I don’t understand![134]
Индус улыбнулся: у него был вид посвященного, который старается быть вежливым, но в глубине души не может не презирать вас.
Новая волна:
– Он хочет сказать, что в Варанаси поиски убийц ведутся очень условно. Здесь умирают так часто и так по-разному, что убийца – всего лишь еще одна болезнь среди прочих.
И тут полицейский сделал движение рукой, которое Мерш и раньше замечал у бенгальцев: раскрыл ладонь и вывернул запястье наружу немного женственным жестом, которым индусы, судя по всему, выражали очевидность высказывания.
Мерш порылся в кармане и выложил на стол все те же фотографии: трупы Сюзанны и Сесиль в том виде, как их обнаружили, и – версия лайт – в морге. Он всегда носил их с собой – как бумажник. Это была его неразменная монета в стране дьявола.
– Он когда-нибудь видел такие трупы?
Николь уже собралась перевести, но офицер ее остановил. Наклонившись над снимками, он стал поглаживать усы.
– Да, – сказал он наконец, вытаращив от удивления глаза.
Мерш вздрогнул: на этот раз они не промахнулись. Они у цели. Они в городе монстра. В его охотничьих угодьях.
– Много раз?
Николь больше не переводила: вопрос был услышан.
– Раз десять.
– Вы проводили расследование?
Бхатия снова вывернул запястье, словно говоря: «Может, да, может, нет, но в любом случае это не ваше дело».
Мерш собрал фотографии, – по сути, ему было безразлично, пытались ли местные власти положить конец этим убийствам. Это была их забота. Никто не сделает твою работу лучше тебя.
– Вы знали Пьера Русселя, французского музыковеда, умершего в Варанаси в шестьдесят четвертом году? – внезапно спросил индус.
– Я знаю Бабу Шумитро Сена, – ответил Мерш с вызовом.
Теперь Бхатия говорил гораздо медленнее, тщательно выговаривая каждый слог. Стук деревянных костяшек стал проскальзывать реже. Счеты сменились подсчетами – тщательными и неспешными.
– Баба – это фантом… или дух – если так понятнее.
– Где его найти? – спросил Жан-Луи по-английски.
– Может быть, во дворце Сараяма, недалеко от гхата[135] Дашашвамедх.
Выходит, Бхатия знал преступника и его местонахождение. Почему же он не арестовал его сам? За отсутствием доказательств? Из страха перед гуру? А может быть, с точки зрения полиции Варанаси он был неприкасаемым, к которому нельзя приближаться, не рискуя осквернить себя… Так или иначе, индус предоставил действовать им.
Мерш и Николь встали; офицер сделал то же самое.
Они были уже у двери, когда Бхатия добавил:
– Сходите к Жерому.
– Кто это?
– Лодочник-француз. Он работает на гхате Асси, в самой южной части города.
– Почему именно к нему?
Мерш ясно понял последнюю фразу:
– Nothing related with ghats is foreign to him…[136]
Как и все, Мерш видел фотографии.
Восход солнца, золотые воды Ганга; надвигающийся туман, лижущий ступени пристани; дворцы из розового, красного, серого песчаника, стоящие сплошной стеной; ноги, погруженные в воду; лодки-челноки; паломники, заходящие в мерцающую воду…
Ничего из этого сегодня не было.
Ганг, вздувшийся от муссонных дождей, поднялся к самым порогам дворцов, даже к окнам, глотая ступени, заливая амбразуры, всасывая в свой ил человеческие жизни и молитвы. Это была версия затопленного Варанаси в сезон, который избегают туристы и который не отпугивает только самых набожных.
Из краткого разговора с хозяином отеля они узнали, что в сезон река способна разлиться на два километра в ширину. А еще хозяин добавил, что Индия всегда остается Индией и что жители Бенареса благодарны за эти разливы, доказывающие силу богов, всегда щедрых в своих дарах людям. Ведь эти дожди суть синоним плодородия.
Гхат Асси находился внизу бухточки, образованной берегами Варанаси.
Они снова воспользовались услугами моторикши, а потом пешком спустились по узким и зловещим переулкам.
Вонь тут стояла невероятная – смердели нечистоты из сточных канав, гниющий ил, мусор, прибитый к берегу и словно спрессованный стенами, покрытыми мхом, лишайником и водорослями, которые забивались сюда, в этот промежуток между землей и рекой, и гнили, так и не прижившись…
Теперь они шли по пристани. Лишь несколько ступеней выглядывали из воды. Обернувшись, они все-таки могли видеть утес и нагромождение дворцов, башен, балконов, прославивших священный город.
Впрочем, основная часть зданий лежала в руинах, башенки были разрушены, накренившиеся террасы висели, как опрокинутые лодки. Еще больше уродовали картину шаткие и мокрые строительные леса, очевидно возведенные для реставрационных работ и скрывавшие добрую половину построек. На набережной валялись кучи хлама, отбросы, куски обгоревшего дерева – как обломки корабля, выброшенные прибоем после крушения. В нечистотах рылись мордами коровы, а представители рода человеческого – мужчины, женщины и дети – шлепали по этому болоту, стирали белье, молились и справляли нужду.
Конечно, здесь были и садху, исторгнутые Гималаями, как кровавые плевки; одни сидели, сгорбившись и поджав ноги, и о чем-то тревожно шептались, другие бежали как одержимые к священной воде.
Этот пейзаж с нависающим серым небом был самым удручающим из всех, что Мерш когда-либо видел. И поскольку они были в Индии, сюда добавлялась еще одна красочная подробность: трупы утонувших женщин и детей, всплывшие на поверхность, потому что бурным половодьем разорвало веревки, которыми они были привязаны к камням.