– Вы что, спали вместе?
– О нет. Я, хоть и перевозчик, никогда не причаливал к этому берегу.
– Он рассказывал о своей семье?
– Нет. Это осталось тайной. На самом деле у нас больше не было семей. Мы сделались индусами и проводили время в поклонении богам.
– Он в конце концов вернулся во Францию, так?
Старик выгнулся на скамье, словно потрясенный знанием таких давних обстоятельств:
– Откуда ты это знаешь? Да, он внезапно решил вернуться. Я так и не понял почему. Когда война закончилась, он говорил, что хочет увидеть свободную Францию. Как-то мне в это не верилось, потому что на самом деле политика его не интересовала. Но он все-таки вернулся…
– Надолго?
– Вообще-то, он уезжал дважды. Сначала на год. Потом еще на несколько месяцев.
– Что было потом?
– В начале пятидесятых он изменился. Приобрел определенную известность как исполнитель. Принялся собирать партитуры индийской музыки. Я не знаю точно, кто его снабжал деньгами, но он жил в Сараяма-Махале – это ветхий дворец, который Пьер отремонтировал сверху донизу, чтобы открыть там музыкальную школу с нотной библиотекой… Ну и стал заметным человеком…
– Думаешь, его покровители были и его любовниками?
– Разумеется. Повторяю: у Пьера постоянно зудело в заднице. Вот его и шпилили всякие богатые англичане и индийские принцы… Деньги текли к нему рекой.
– Он часто приходил на берег?
– А он никогда и не уходил с пристани. Окна Сараяма-Махала смотрят на Ганг, и Пьер наведывался сюда каждый день. Он молился, приносил в дар солнцу воду из реки, и вид у него был все более… таинственный.
– В каком смысле?
Жером скорчил гримасу, выражающую недоверие:
– Тантризм.
– Что – тантризм?
Не отвечая, Жером продолжал грести одним веслом; он направлялся к берегу.
– Может, пояснишь?
Жером сделал еще несколько гребков.
– Я уже больше тридцати лет шиваит. Есть вещи, о которых мы не можем говорить. У нас ведь как: если что-то назвать – оно появится. Я не могу обсуждать некоторые темы.
«Настаивать бесполезно».
– Что потом произошло с Русселем?
– Он продолжал заниматься музыкальными исследованиями и постепенно отошел от меня, от всех нас. Заперся у себя во дворце, чтобы размышлять там о своей тайной религии… А потом…
– Что – потом?
– Умер он, вот что. В шестьдесят четвертом году.
– Ты этому веришь?
Жером привез их к пристани: за его спиной сквозь туман вырисовывались дворцы, башенки, беседки.
– Может, тело и умерло, но его душа никогда еще не была такой живой. Эта смерть была лишь возрождением. Здесь говорят, что Майя – видимый мир – это как штора из переливающейся ткани с постоянно меняющимися бликами. Достичь мокши – значит найти щель в этой шторе и получить доступ к запредельному, к космической истине.
У Мерша возникло видение… Вдоль этих ажурных храмов и резных фасадов шагала тень – длинная и грозная тень Пьера Русселя, вооруженного кривым садовым ножом.
Конечно, Бхатия находил трупы с оставленным на них «автографом», конечно, он знал о существовании рецидивиста и его ужасающем способе убийства, но индийская полиция ничего не могла поделать с этим хищником. Это был маг, демон, ракшас – слово, которое Мерш вычитал в своем путеводителе и запомнил; коротко говоря, воплощение всех чертей индусской мифологии.
Они причаливали к берегу – нос лодки бился о полузатопленные ступени, производя звуки, похожие на перестук кокосовых орехов или клокотание воды в горле. Мерш спрыгнул на берег, потом помог выбраться Николь. Он протянул Жерому комок мятых рупий, даже не пересчитав.
– Еще один вопрос.
– Слушаю тебя, – сказал Жером, сжимая в пальцах купюры.
– Баба Шумитро Сен – можно ли сказать, что он живет в Сараяма-Махале?
Жером сплюнул – он тянул причальный трос, как собачий поводок.
– Призраки живут скрытно, это их природа.
– Но этот мог остаться жить в доме Пьера Русселя?
Лицо лодочника расплылось в улыбке, – наверное, у него было совсем мало зубов, потому что губы втянулись внутрь.
– У призраков свои привычки, это точно, – сказал он Мершу и подмигнул. – После смерти Русселя никто не рискнул там поселиться.
– Но кто-то же там все-таки живет?
– Его ученики, но они живут там тайно, потому что тантрический закон требует, чтобы они оставались невидимыми…
– Спасибо, Жером, ты нам очень помог.
Старик снова подмигнул:
– Не благодари меня. Я вам только что подарил билет в ад.
Косячок на дорожку.
Если уж безумствовать, то по полной программе.
После обеда они вернулись на гхат Асси. Сквозь туман, словно желая облегчить им поиски, проглянуло солнце. Дворец Сараяма-Махал, принадлежавший некоему махарадже из Восточной Индии, был обращен к Гангу длинным фасадом с многочисленными окнами и нишами, увенчанными башенками в форме ракушек – знаменитыми шикхарами, символизирующими горные вершины, где обитает божественный дух. С этой стороны забраться во дворец было невозможно – стена торчала из воды, как утес. Они обогнули здание по сырым, подозрительным переулкам, то и дело наталкиваясь на садху и носильщиков трупов, и так дошли до порога дворца. Все окна были закрыты ставнями, за которыми не просматривалось никаких признаков жизни; дворец тонул, как крейсер, покинутый матросами. Сравнение было тем более верным, что террасы, ниши и шпили напоминали палубные надстройки, трубы и пушки военного корабля, выкрашенного в красный цвет, хотя на самом деле это облупилась старая краска, обнажив кирпичи.
Они остановились перед дверью в форме арки, заросшей гниющим плющом. Существовал только один способ войти во дворец – через эту дверь. Для этого надо было выломать какую-нибудь из резных панелей, закрывающих проемы.
Мерш ничего не говорил, но у него наверняка была какая-то идея. Николь доверяла ему.
Они вернулись в отель и стали ждать вечера.
…Было одиннадцать часов, и, конечно, снова припустил дождь. Мерш ушел неизвестно куда. Николь, чтобы отогнать страх, закурила косяк и отдалась благотворному воздействию каннабиса. Ей казалось, что у нее с темени сняли всю тяжесть, всю тревогу – как снимают тонкую пленку с клейкой этикетки. Скоро она будет готова к роковому походу – спасибо наркотику.
Внезапно в номер, едва не сорвав дверь с петель, ворвался Мерш:
– Мой кольт пропал.
– Что?
– Пока ты принимала душ, я все обыскал: его нигде нет. Я хорошенько потряс хозяина отеля, но он тут ни при чем, я уверен. Его украл кто-то другой.
– Понятно, – согласилась Николь. – Но что нам теперь делать? Отказаться от плана?
Решительный вид Мерша говорил о том, что он не собирается отступать.
– Со мной всегда мой «Ка-Бар».
Он был сам не свой. Николь чувствовала, что это противостояние стало его навязчивой идеей. Речь шла уже не о том, чтобы арестовать убийцу… кстати, а на каком, собственно, основании? Нет, он хотел заполучить его голову, как безумный охотник, преследующий в Африке слона или легендарного носорога.
Его больше не интересовали обстоятельства дела, он забыл о своем статусе полицейского и плевал на правосудие. Теперь он жаждал одного – смерти врага.
Боже, с одним ножом…
Надо было прекратить эти бредни, вернуть его на землю.
– Мы не можем так поступить, – сказала Николь. – Нужно идти в полицию.
– Мы уже ходили. Они нам не помогут.
– Вопрос не в том, чтобы нам помочь, а в том, чтобы полицейские взяли расследование в свои руки. Мы находимся на их территории. Это их полномочия и…
– Из-за одних лишь предположений полицейские Варанаси и пальцем не пошевелят. Не говоря уже о главном.
– О главном?
– Баба Шумитра Сен – маг, демон. Индусы не связываются с такими персонажами. Нам надо действовать самим.
Николь встала с кровати и подошла вплотную к Мершу. Комната была маленькая, и две кровати, расположенные справа и слева, еще больше сужали пространство для маневра, едва позволяя передвигаться.
– Это самоубийство, – возразила она.
– Ты не обязана идти с нами. Вообще-то, это дело касается нашей семьи.
Она подняла руку, чтобы влепить ему пощечину, но одумалась и, обняв его за шею, прижалась губами к его губам. Едва коснувшись друг друга, их рты раскрылись, как два огненных цветка, и языки пустились в зажигательный пляс.
Через несколько секунд она оттолкнула его, чтобы перевести дыхание.
Дверь номера снова распахнулась. На пороге стоял Эрве, бледный и тонкий, как свеча. За несколько дней он совершенно изменился. Поиск истоков собственной истории сделал его похожим на чокнутого исследователя, ищущего в дебрях устье реки.
– Мы идем?
Мерш утер губы рукавом – очень элегантно.
– Идем.
Николь мысленно уже капитулировала. Надо было заканчивать это путешествие, граничащее с безумием, но она была слишком молода, чтобы это сознавать. Участие в революции ее не привлекало; другое дело – запутанная история семейной вендетты, куда более захватывающая и будоражащая воображение.
Она натянула дождевик и резиновые сапоги, которые они купили днем, и последовала за братьями.
С неба обрушивались потоки воды, словно кто-то сталкивал облака, чтобы опорожнить их без остатка.
Три фигуры, закутанные в непромокаемую ткань, шлепали резиновыми подошвами по лужам, опустив голову, чтобы свирепые струйки не проникли за воротник, – даже здесь, даже сейчас, в самом сердце Варанаси, столице гроз. Худо-бедно они нашли дорогу. Издалека их – троицу в капюшонах, бредущую вдоль стен, – можно было принять за неприкасаемых, которые возвращаются в свои трущобы, наигравшись за день в игру «последний из людей».
Они дошли до ворот Сараяма-Махала; она знала: в мусульманской архитектуре этот вход назывался айван. Почему она вспомнила об этом посреди бури? Может быть, чтобы, прежде чем провалиться в бездну, уцепиться за рациональное знание, за что-то знакомое, такое как книги, учеба, дом…